Силёнкой бог Мокшу не обидел, и берёза под инструментом кузнеца таяла, как воск, принимая нужную форму. Дно чёлна мокша перестелил дубовыми досками, положенными поперёк на выдолбленные в бортах пазы. Под доски в центр чёлна насыпал галечник с песком, а рядом уложил железные заготовки и ненужный инструмент.
Чёлн вышел добрый. Лёгкий, вёрткий и устойчивый.
Из посёлка ушли, переждав «большую воду». Санька слышал разговоры родителей и усмехался. Почва здесь была особая, рыхлая, и вода уходила в неё, как в песок, что после дождя, что после таяния снега. С половодьем в Приморском крае точно не сравнить, где под тридцатью сантиметрами грунта лежала глина. А то и вовсе в пяти сантиметрах. Там текло, так текло. Вроде и дождь, так себе, а всё плывёт, и дома, и камни, и деревья, и посевы.
Инструмент Мокша уложил на дно чёлна, невеликий скарб вперёд, жену назад под небольшой дерюжный навес, и, не прощаясь ни с кем из селян, отчалил. Они отплыли от деревни, оставили чёлн среди ветвей ивы в топкой заводи, и прокрались в дубраву к берлоге. Санька-Ракшай ждал внутри и вылез только по зову матери.
С собой Ракшай имел котомку, связанную Лёксой, с остатками зимних припасов, переданных ему родителями и детский лук в колчане, изготовленный отцом. Но детским он был только до того, как попал в руки Ракшая. Санька укрепил древко, обновил струну и сейчас это был вполне рабочий охотничий инструмент. На Ракшая надели свободную рубаху из домотканого полотна и понесли к реке.
Чёлн никуда не делся. Мокша облегчённо вздохнул-выдохнул. Они снова погрузились в лодку и, весело переговариваясь, поплыли.
Санька, дав матери немного потискать себя, сбежал к отцу. Тот стоял на дне лодки чуть ближе от центра у корме и правил шестом.
Накось, подержись за правило, сказал Мокша.
Сын улыбнулся и вцепился в гладкую палку. Потом посмотрел на отца и потянулся другой рукой за его поясным ножом. Не кинжалом, или рабочим, а за «резным», как его называл Мокша.
На поясе у Мокши висело три ножа: охотничий обоюдоострый кинжал, рабочий нож и маленький, так называемый, грибной.
Дай, попросил Санька.
Мокша покачал головой.
Нельзя, сказал он. Больно. Огонь больно. Нож больно.
Можно, усмехнулся Ракшай и достал из колчана плохо заточенные на камне стрелы. Надо делать больно.
Острый, поправил машинально Мокша.
Острый, согласился Ракшай. Острый больно.
Малыш показал, как он натягивает тетиву и отпускает стрелу. Потом закрыл глаза и сказал, раскинув руки: «А-а-а-а».
Острый хорошо, сказал малыш уверенно. Дай.
Мокша посадил сына на скамью, оглянулся на Лёксу, та, откинувшись на лежанку, спала, и вложил в его ладонь рукоять ножа.
С удивлением Мокша смотрел, как полуторогодовалый сын аккуратно потрогал острие и кромку ножа большим пальцем и приладился строгать наконечники стрел. Санька действовал нарочито неловко, но грамотно пряча от ножа пальцы. После каждого движения ножом он трогал кончик стрелы и недовольно кривился. Зато после того, как остриё стало острым, малыш радостно завопил:
Острый.
Что там у вас? Раздался голос матери, и Мокша приложил палец к губам.
Нельзя, сказал он сыну, а Лёксе, Спи-спи Это мы рыбу вспугнули.
Смотри, чтобы сын в реку не свалился, едва слышно проговорила Лёкса.
Смотрю.
Мокшу сильно удивляло несвоевременное развитие сына, но для него он был не просто его сын, а ещё и сын Велеса. Как это происходило, он не понимал. Это шаманы знают, а ведуны ведают, кто из детей какому богу предназначался. Вот он, Мокша, предназначался одной из сущности Сварога огневой, потому и пошел сызмальства на обучение к кузнецу. Так сказали ведуны. Сызмальства и дар видеть металлы в нём проявился. Мокша не задавался вопросами. Он просто знал, так надо. Так было, так есть и так будет всегда.
Детей Велеса он никогда не видел. Все они пропадали в лесу, хотя волосатыми нарождались часто. Слышал он и давние предания о сынах Велеса, вернувшихся к людям. Но ведуны сказывали, что не приживались они среди людей, так как речи людской не понимали. Но его сын очень хорошо разговаривал на людском языке и был очень сообразительным, а по годам ли, нет ли, Мокша не понимал, да и не до того ему было.
Взрослые в этом мире вообще мало занимались малолетками, отдавая их на попечение более старших, и не обращали внимание на то, как ребёнок взрослеет. Может помогать по хозяйству, значит вырос. Потому уже двух, трёхлетние выполняли посильную работу.
Для Мокши сын родился, потом жил в семье медведицы, теперь живёт с ним. А сколько прошло времени, Мокша не задумывался. Он был кузнец и житель времени, где каждый прожитый день, это уже целая жизнь, поэтому мысли его были просты и ежеминутны. Он не думал ни на перёд, ни назад.
И вот сейчас, видя, как его сын управляется с ножом, он только радовался, понимая, что в случае чего тот сможет нож и в живот врагу сунуть, а острой стрелой глаз залепить. Подумал о том Мокша и сразу забыл, вглядываясь в уходящую вдаль реку.
Вот же ж Сказал он, витиевато выругался и направил чёлн к берегу, но их заметили.
Санёк витиеватости выражений отца уже немного выучил и сам всмотрелся вперёд. Река особо не виляла и просматривалась метров на сто. И вот на этих ста метрах Мокша, а потом и Санёк разглядел причаленные к берегу лодки и солидный табор.
Мимо деревни никто не сплавлялся, значит эти поднимались снизу, от Дона. Подниматься могли и свои и чужие. И тут Санька услышал
Э-эй, любава! Крикнул Мокша. Казаки!
Это слово прозвучало для Лёксы, как кнут. Она подскочила и заметалась, было спросоня, но поняв, что находится в чёлне, остановилась и коротко спросила, выхватывая нож:
Где?!
Санька попутал Для него казаки положительная история и традиции, а для нынешнего русского народа, вроде не очень Тут Санька вдруг вспомнил, что не все даже в двадцатом веке добром поминали казаков. А кто-то даже хотел извести их под корень
А как же твои, на Доне? Спросила Лёкса.
Знамо, как Дань с них взяли и всё Токма мы сёдня в одного плывём. Мы вне кона. Они к нам своё правило и применят.
Вертаем взад? Спросила Лёкса.
Мокша покрутил головой.
Не успеем. Не выгребем. Я лопаты7 не взял. Да и увидели нас. Нагонят.
И что делать будем?
Мокша пожал плечами, прижал лодку к берегу и потянул её вверх по течению, подыскивая схрон, но ни зарослей рогоза или осоки, ни кустов, ни деревьев не было, и Мокша тянул и тянул лодку вверх по реке.
Сына могут забрать, буркнул он.
Дубрава виднелась далеко и добраться до неё, не оставив следов не представлялось возможным. Санька тоже примолк, соображая, что делать.
Прячься, вдруг сказал Мокша сыну и показал на траву.
Санька схватил колчан, выпрыгнул из лодки на берег и скрылся в высокой для него поросли прибрежной травы.
Ракшай! Вскрикнула Лёкса и сама себе закрыла рот ладонями, увидев приближающийся чёлн.
Мокша подошел к корме и обнял жену прямо через борт.
Не бойся. Он не пропадёт, если что.
Мой маленький Шурал8, сказала Лёкса и из её глаз потекли слёзы.
Мокша одной ладонью гладил голову жены, а другой рукой отвязал пустые ножны «грибного ножа» и повесил на куст ракиты.
Чёлн с пятью казаками поравнялся с ними. Стоявший на носу крикнул:
Кто такие?
Багры попытались вцепиться в лодку Мокши.
Ну-ну! Не балуй! Замахнулся шестом Мокша и одним махом сбил оба багра в сторону.
Ну ка, сам не балуй, а то с самопала стрельнём.
Двое «дальних» казаков положили самопалы на плечи передних товарищей.
Берегись! Крикнул главарь банды. Ну ка, руки горе!
Мокша положил шест в чёлн и подняв руки, вздохнул.
Кто такие? Повторил вопрос старший.
Селяне мы с Нижней Дубровы, сказал Мокша. Перебираемся к родичам на Дон.
Что за родичи?
Мокшане Кавал да Микай.
То браты твои? Спросил старшой, хмурясь. А тебя как зовут?
Мокша.
Мокша Мокшанин? Усмехнулся казак.
Так кличут иногда, буркнул Мокша. Вообще-то, я Мокша Коваль.
Коваль? Казак рассмеялся. То добре! Плыви за нами! Да не балуй, гляди Отваливай, братцы!
Казаки дружно махнули вёслами. Их чёлн, в два раза больший по размеру, чем чёлн Мокши и Лёксы имел мачту и, свёрнутый в трубу на корме парус.
Санька наблюдал за чёлнами из травы и прикинул, что у него в дубраве растут деревья, из которых можно выдолбить судно и побольше. Причём, не только дубы. В ней встречались и многоохватные липы, и тридцатиметровые ясени. «Интересная дубрава, могучая» подумал Санька пробираясь вдоль берега.
Ножны он подобрал и повесил на шею. Верёвочки хватило как раз.
Санёк скользил в траве, чуть пригнувшись. На четырёх «ногах» мешал бежать болтающийся через плечо колчан с луком и стрелами. Задумавшись, он едва не наткнулся на двух дозорных. Один сидел и строгал ивовую веточку. Другой лежал рядом и был едва виден. Санёк подполз к ним совсем близко и услышал разговор.
Ты каких девок любишь? Спросил лежащий.
Отстань, ты! Надоел Всё у тебя про баб. Нешто не пробовал?
Как, не пробовал?! Не в первой в набеге
Ну и чо пристал тогда? Одинаковые они. Вот если бы ты про жену спросил, я бы рассказал Была у меня жёнка А про девок Какую взял, та и хороша. Особо в походе.
Жёнок нам нельзя Грустно протянул молодой.
Почему, нельзя? Оставайся в посёлке и живи, рассмеялся старший.
Ага А ты придёшь и ограбишь, молодой заржал. Не-е-е Лучше я сам приду.
То-то Глубокомысленно сказал старший. Мы вольные казаки. Постоянно в походах Какая жена то?! Он тоже громко засмеялся.
По верховьям Дона худо ходить, говорят. Мужи, говорят, тут дюже крепкие.
Не ждут нас тут. Ты же видел? Скокма уже сёл взяли наши браты А мы? Жаль атаман наш поздно схватился. Все городки добрые уже побили. А уйдут браты, как мы вертаться будем? Побьёт нас мордва
Ты сказывал, у них самопалов нет
Ну и чо? Они с луков бьют белке в глаз.
Да ну?!
Вот и «да ну» Гнусаво передразнил старший. А так село тут бедное. Кроме рыбы и дичи нет у них ничего.
Иди ты?
Сам иди
А зачем же мы сюда пришли?
Мы за кузнецом ихним пришли. Добрый, кажут, кузнец тут. С даром особым
А добыча? Почти застонал молодой.
Не будет добычи. Сказано, нет у них ничего.
А девки?
Старший поморщился.
Дались они тебе? В низовьях возьмёшь.
Те надоели.
Старший рассмеялся.
Девки блуд. Грех тяжкий.
Да ну тебя, обиделся молодой, перевернулся на спину, положив голову на камень и уставился в тускнеющее небо. Попёрлись, не знамо куда И за кем?
Сказано С даром Сварога кузнец. За такого у хана крымского можно много денег взять.
Молодой встрепенулся, перевернулся на бок лицом к старшему, но тот вдруг шикнул на него и приложил палец к губам. Он повёл носом и Санька понял, что он ловит ветер, а ветер дул от него, от Саньки.
Медведем несёт.
Молодой рассмеялся.
Откуда тут медведь? Леса почти не видать Да и трава по колено всего. Где ты его видишь?
Я чую его. Я их за три версты чую.
Вот за три версты он и навалил кучу, а ты учуял.
Молодой закатился от смеха держась за живот.
Тьфу на тебя! Ругнулся старший. Гы-гы, да гы-гы Зубоскал и есть зубоскал.
Он снова взялся за палочку, а Санька ругая себя, что так и не помылся в реке, отполз назад. Слова старшего казака одновременно встревожили его, но и разбудили новые мысли. Он уже понял, что раз казаки бандитствуют по верхам Дона, это век пятнадцатый или шестнадцатый. Позже они доставали только крымского хана, да османских купцов трясли.
Шестнадцатый век это на Руси период «собирания земель Русских». От этого собирания и бежали люди, кто на Дон, кто в Литву, кто в Сибирь.
«Вот так-так», подумал Санька. «Рыба сама к рыбаку в руки приплыла».
Взяли кого-то Баба и мужик в чёлне Отметил молодой, чуть привставая и вглядываясь в реку.
Тебе дело какое? Лежи и слушай степь, бусурманин, бо вдарю.
Старший показал молодому кулак с ножом и тот приник левым ухом к небольшому камню.
Санёк обполз дозор стороной и увидел лагерь разбойников. То была совершенно разноцветная банда: в пёстрых, вероятно турецких, халатах, рубахах, перевязанных широким поясом, шароварах, чалмах и сапогах с загнутыми носами.
Санька увидел, как на берег вылезли казаки, а следом за ними Мокша и Лёкса. Казаки родителей не трогали и не понукали. О чем разговаривали, слышно не было.
Если бы сам Санька был кузнецом, то не задумываясь пошёл бы в Крым и дальше к Султану. Ни на Дону, ни в Крыму тоже железа нет. А в Константинополе кузнецы в почёте. Если свободные. А раб, он везде раб.
Что там с османами в эти века Санька не помнил, но, как ему рассказывал один умный мужик, которого он таскал по лесному хозяйству, османы не особо то зверствовали с христианами у себя в «Османии». И янычар набирали не из семей мусульман, а из семей иноверцев. Налог, говорят, был особый, детьми. С иноверцев брали мальчика на воспитание и обучение. И некоторые из них дослуживались даже до визирей. Но, рабство, есть рабство. Лучше в лесу со зверями жить, чем у султана янычаром быть.
* * *
Может они не обидят? Спросила мужа Лёкса.
Мокша развернул богатырские плечи и вздохнул.
Сам как-то думал к османам податься. Купцы сказывают там добрые кузнецы. А тут и ковать то нечего. Всё старьё перековываю токма.
Лёкса прижала руки к груди.
Боюсь я, Мокша. Продадут нас.
Кузнец прижал жену к себе. Так они стояли некоторое время, чуть покачиваясь и тихо подвывая какую-то только им знакомую мелодию слегка похожую на: «Ой ты степь широкая» Когда дыхание заканчивалось у Мокши, тянула Лёкса, и наоборот.
Ладно, вдруг сказал Мокша. Вечерять надо и спать.
* * *
Санька тоже повечерял куском отварной утки, лежащим у него в котомке. Зубов у Саньки хватало, чтобы есть мясо, но утка была жесткая, и он сначала перетирал куски в сильных ладонях. Тщательно пережёвывая мясо, Санька размышлял.
Возможно, он смог бы казаков перерезать, если бы их было три-четыре, но казаков было пятнадцать человек. И без шума такую ораву не осилить
Санька покрутил в руке «грибной» нож Мокши. Это был очень короткий нож с очень узким и острым остриём.
С одной стороны, короткий глубоко не воткнёшь, подумал Санька. С другой стороны, а хватит ли у меня силы кого-то проткнуть. Не факт. Масса не та. Поэтому, короткий в самый раз. Но
Таким только глотки резать, но по тихому не получится. И тем паче, как снять часовых у костра?
Ничего не придумав, Сенька мгновенно уснул. Он и так сдерживал себя с трудом. Это, наверное, единственное, что у него осталось от ребенка способность мгновенно засыпать после еды. Но он знал точно, что через пару часов проснётся. Так и случилось.
Открыв глаза, Санька прислушался и принюхался. Он не был зверем. Он был просто слишком волосатым ребёнком. Но свои человеческие органы чувств он тренировал и кое чего достиг.
В своё время, работая в лесу, Александр Викторович научился слышать звуки леса и хорошо ощущать запах живности. В Уссурийской тайге много тигра и медведя, на которых неожиданно натыкаться нежелательно. Да и кабан, тоже был тем ещё подарком. Так что, по лесу Санька ходил, как по территории противника, постоянно прислушивался, принюхивался и приглядывался, и приобрёл способность видеть и чуять живность на приличном расстоянии.
Человеческие органы чувств, если их развивать и им внимать, тоже очень много могут рассказать. Однако году в восемнадцатом Санька переболел вирусной пневмонией и обоняние потерял. Не так чтобы уж совсем, но основательно. Это, кстати и повлияло на то, что он снова запил и вернулся домой. Тяжело ему стало водить охотников за зверем «с подхода». Чуйка пропала.
Вот и сейчас, зная, что всё возможно, он много времени уделял развитию этих навыков. А чем ещё заниматься зимой? Не лежать же постоянно в берлоге под боком мамаши. Лес Санька очень любил и когда-то хорошо знал его, вот и «вспоминал», то, что «затёрла» водка.