И при нем баню Андрея Гайдукова.
В общем-то, это разумно и справедливо. Прихожане маленькой молельни мира вещей, который они искренне переносят в мир процессов.
Я затянулся последний раз, выкинул окурок и пошел в парилку.
* * *
В сауне полыхал хлебный жар горячий ржаной ветер с еле заметной примесью мяты и эвкалиптового масла даже шибал в лицо, обжигал кожу до ознобного вздрога. На верхней полке широко развалил свое крепкое мясо Варламов, чуть ниже душевно собеседовали Васька Точилин с неизгладимым выражением генеральства на лице и Серафим Валявин, директор ресторана Дома журналистов. Под ними полулежал на полке, опершись на локоть, Як-як наивным светом голубых глаз и позой изображая того развеселого простоватого дурака, который на всех групповых снимках в санаториях укладывается в ногах выстроившихся перед аппаратом курортников.
Привет, буркнул я, и парильщики вразброд замахали мне грабками.
Ба, никак сам Алексей Захарыч соизволили к нам пожаловать! лениво завел Варламов, замминистра, обжора, пьяница и плут. Большая честь для нас! Такая редкость! Волки в лесу передохнут
Я молча полез на полку, Антон, уже разомлевший, довольный, заметил:
Не передохнут. Егеря не дадут. Должно быть экологическое равновесие
Как в сауне, сказал Варламов и подбородком показал на Точилина и его компаньонов. Полицейские и воры. Итальянское кино.
Замурлыкал довольно партизан Як-як, выпью закатился в хохоте Серафим. Точилин отмахнулся.
Я сказал Антону через их голову:
Цинизм сейчас считается самым прогрессивным качеством. Трезвый реализм и широкое государственное видение
Варламов шлепнул меня по спине тяжелой ручищей:
Наши отцы еще говорили: торговая баня всех моет, да сама в грязи
Я улегся на горячей махровой простыне, закрыл глаза и отключился от них. Пропадите вы хоть в преисподнюю. Мы на дне. В глубоком подвале разрушенного храма. Контрамоция. Обратное стремительное движение во времени. Уходим в катакомбы.
Горячий пар. Волна жара накрыла меня, поволокла, бесчувственного, по гладким доскам, как утекающая вода. Надо так и лежать, не открывать глаз. Не видно рож моих собанщиков, не видно отчетливых автографов на деревянной стенке кого тут только нет! И модные поэты, и эстрадные дивы, и космонавты, сиюминутные светила-академики, лауреаты, и заслуженные, и народные, и главные, и старшие, и первые, и
Интересно, Андрей разрешает расписываться на стене таким, как Як-як? Или они сами не стремятся к паблисити?
Если не разрешает то несправедливо! Они угловые венцы этого храма, воздвигнутого на дне прошлой разоренной цивилизации. Соль нынешней жизни, завтрашние ее хозяева. Их дети более жизнеспособны, чем потомство сегодняшних командиров.
А снизу гудит, докладывает непрерывно Серафим:
Привозим их в номер, обоих, конечно
Обеих, перебил грамотей Точилин. Если две девки надо говорить обеих.
Да ты слушай, обиделся Серафим. Какая тебе разница! Одна телка, такая мурмулеточка просто слюни текут. У вас, говорит, записи Бетховена найдутся? Умереть можно! А у самой грудочки ма-аленькие, первый номер
А другая? с досадой спросил генерал.
Срамотушечка два метра, специальный лифчик носит, вместе с трусами. Но морда классная!..
И от приятного воспоминания зачмокал со вкусом.
Все время, свободное от ресторанных махинаций, Серафим посвятил бабам. Андрей Гайдуков сказал про него: «Серафим, шкура, трахаться любит больше, чем по земле ходить». Никогда не попадаясь на жульничествах, он регулярно горел из-за своих мурмулеточек и срамотушечек. Андрей с хохотом рассказывал, что последний раз погорел Серафим в ресторане «Бега», где завел себе целый гарем из официанток. Когда он смертельно надоел им не только своей любовью, но и поборами с чаевых, одна из срамотушечек сперла у него дома партбилет и прямо на нем написала жалобу, которую охотно подписали остальные срамотушечки и мурмулеточки, а оскверненный партдокумент отправили наверх. Серафим со скандалом загремел, да, видно, большой смысл в поговорке «баня смоет, а шайка сполоснет». Не дали друзья пропасть устроили к журналистам.
Ты о чем думаешь? толкнул меня в бок Варламов.
О пакостях, о глупостях, о всякой ерунде
Ты бы лучше о серьезных вещах подумал. Я тут краешком уха о книжке твоей слышал
Что ты слышал? приподнялся я.
Жалобу твою обсуждали насчет повести.
Романа, почему-то поправил я.
Какая разница, отмахнулся Варламов. Товарищи говорят непонятно, чего он выжучивается? Писал бы как все. Подковырочки какие-то, шпильки, мелкотемье, ничего радостного в нашей жизни не видит. Ни одного, мол, положительного героя нет. Действительно, Алеха, как это может быть без положительного героя? А молодежь как будем воспитывать?
Личным примером, буркнул я. А резюме?
Резюме? Ишь какой ты прыткий! рассудительно молвил Варламов. Тут, может быть, правильнее не спешить с решениями
Скот ты, Володя.
А Варламов не обиделся, расхохотался, сказал со значением:
И вышестоящих уважать!.. и обнял меня за плечи.
Я вырвался, стал слезать с полки, Варламов искоса глянул, тихо сказал:
Еще одну рецензию затребовали. Из Союза писателей
Вот это понятно задушат руками коллег-друзей. Они ведь объективные и беспристрастные. Профессионально замусолят, заласкают до смерти, безболезненно. Напоследок еще за талантливость похвалят. Ну ладно, мы теперь посмотрим
Я толкнул подремывающего, разомлевшего Антона:
Будет, братан, для первого раза. Пойдем, передохнем
Антошка вынырнул из глубины, печально посмотрел на меня, лениво поднялся.
Серафим сказал торопливо:
Идите, ребята, водка стынет. Счас доскажу и мы
И Варламов слез с полки, за нами отправился в холодный душ.
Потоки ледяной воды заливали меня я чувствовал в ней земляной глубокий холод плывунов, утопивших их Китеж, их нелепый храм с куполом-рестораном. Мы на дне
В горнице нас уже ждал Андрей гладковыбритый, благоухающий французским одеколоном, чудовищно здоровый, еле вмещающийся в лазоревый костюм «адидас». Он и на человека-то мало похож, а напоминает ловко скроенный, прочно связанный, туго набитый мешок мышц, костей и связок, с залихватски нахлобученной головой порочного ангела.
Андрей посасывал апельсиновый сок, развернув на коленях «Правду», и поглядывал цветную передачу «Жизнь животных».
Вот он наш каноник. Настоятель затопленного храма.
Увидел нас и не мигнул, не приподнялся, просто пальчиком шевельнул, и Макуха с проворством опытного министранта завернул нас в горячие махровые простыни. И отошел неслышно Макуха к стене, сложив на груди страшные громадные руки, смотрел внимательно чернильно-фиолетовыми каплями глаз. От него наносило на меня легким духом серы.
Андрей добро улыбнулся и внушительно сообщил:
Все-таки римляне не дураки были, с этими термами ихними. Скажи, Алеха?
Дураки, ответил я, не задумываясь.
Так считаешь? удивился Гайдуков. Это чем же?
Варварам поддались. А те совсем не мылись. Никогда. Они жили в мире процессов.
Все правильно, радостно заржал Андрей. Я всегда говорю мир вещей и мир процессов надо соединить. Гармонически И почти незаметно шевельнул пальцами.
Пока Макуха наливал по рюмкам водку, вышли из парной остальные. Точилин сразу же подошел к телевизору, увеличил громкость. Какой-то иностранец не то немец, не то француз объяснял через переводчика-ведущего, как они снимали фильм о диких зверях в Африке.
Макуха подал мне из холодильника две красивые цветные баночки. Андрей подмигнул:
Цени, Алешка, специально для тебя оставил датского пивца, ты же любишь.
Люблю. Люблю датское пиво. «Посольскую» водку, шотландский виски, финскую баню, бразильский кофе, американские сигареты.
На дне разрушенного храма?
Люблю еврейскую женщину.
Люблю писать без положительных героев.
В костях еще ныла стужа плывунов, затопивших Китеж.
Одной задницей на двух стульях не усядешься.
Разве тебе жалко мира вещей? Ты уже зажился в нем. Тебе осталось совсем мало скоро тебя окончательно поглотит стоячая ледяная вода затопленной молельни. Человек тонет, когда легкие заливает водой. У тебя осталось дыхания на один большой вдох.
Этот вдох тебе дарован миром процессов и трансформирован в виде истории смерти пожилого еврейского комедианта. Вдохни глубже есть надежда вынырнуть. Там Ула. Далеко наверху, на зыбкой кромке затопления, на последней грани человеческого бытия.
Водка пролетела без вкуса, без горечи. И запаха у нее не было. Стоячая вода в легких.
Ну-ка, Алеха, оцени эту красноперочку, толкнул меня в бок Серафим, протягивая мне кусок светящейся янтарем копченой рыбины. Не казенная, настоящий самосол. Из Ростова пригнали. Глянь, прямо сало капает
Мы пирующие на дне утопленники. Утопленники едят копченую рыбу. Нет, рыба ест утопленников. Невидимый рыболов, неведомый ловец душ наживляет крючки копченой красноперкой. Дешевыми бабами. Черными «Волгами».
Бесконечная молитва. На дне разрушенного, затопленного храма.
Утопленники пируют, закусывают, спорят.
Сухоногий, раздувшийся от заглоченной обманки власти генерал Васька красноглазо ярится:
Житья нет заворовали! Среди бела дня чистят квартиры. Наладилось ворье ложится на площадку, ногами по низу двери бах! и дверь вылетает, как не было.
Двери нынче жидкие! понимающе комментирует Як-як. Я свою в железную раму вставил
Наливной, нежный, как выдранный из створок моллюск, придонный житель Як-як, что ты нахватал в свой необъятный зоб за дверью в железной раме? Неустрашимый партизан наших хозяйственных тылов, какие несметные сокровища отбил ты с хитрого крючка советской власти?
А тут новое чепэ с Пироговки трамвай угнали! жаловался Точилин, разжевывая кусок свежей севрюги и хрустко закусывая маринованным огурчиком.
Во молодцы! захохотал Антон. Переправят в Тбилиси, загонят черножопым по тройной цене. Вась, сколько трамвай стоит?
Хрен его знает, пожал острыми плечами генерал. Тысяч двадцать. Или десять. Да не в этом дело его ж наверняка из хулиганства угнали. Теперь его хер найдешь, нигде же ни порядка, ни учета не существует
В том-то и беда наша, глубокомысленно раззявил сомовью пасть Серафим. Ленин еще говорил: социализм это учет!
Ах ты, мой дорогой теоретик, вздувшийся утоня. Где, на какой политучебе объяснял ты это проглоченным срамотушечкам и мурмулеточкам?
Социализм это учет похищенного! пошутил Як-як и сразу испугался не рано ли болтать начал, да все захохотали. И он улыбнулся вялым оскалом топляка вышло не рано, коли закуска вкусна и шутка остра.
Бесовский наш игумен Андрей допил свой оранжевый сочок и сообщил:
Мне тут один адвокат крупный доказывал, что поголовное воровство среди советских граждан есть выражение политэкономического закона стихийного перераспределения ценностей
Ну это ты брось! отрезал Точилин.
А чего бросать? лениво ответил Андрей. Этот еврей все правильно разобъяснил нищета людская, на бутылку всегда не хватает. Вот и тащат, кто чего может.
Это-то верно, смягчился Точилин. Уж как на производстве воруют не приведи господь! Просто все подряд тащат, как муравьи
Погляди, чего у него за пазухой, узнаешь, где он работает, заржал Серафим.
Антон встал, сменил намокшую простыню на свежую, горяченькую, сказал задумчиво:
Мы людям пишем в характеристиках «вносит в работу то да се». А правильно было бы писать «выносит с работы».
Еще посмеялись, я выпил большую стопку и с тоской посмотрел на Антона.
Антошка, братан мой дорогой, и ты уже давно подвсплыл вверх брюхом. И судьба у нас одна утопленников и пропойц на меже хоронят.
Давай выпьем, Антон. Зачем ты согласился на вариант Левки Красного? Ты мне ничего не сказал, но я знаю точно ты эти деньги достал, нырнув до самого дна.
А! Все пропало! Все пустое.
А Як-як сокрушался, дожевывая бутерброд, и черные икринки обметали его сочный, как влагалище, рот:
Ни чести, ни совести у людей не стало! Воруют неимоверно, изощряются. Никому верить нельзя все самому проверять надо
Андрей гадко заухмылялся, но Як-як искренне, со слезой в голубом ясном глазу продолжал:
Вы вот, Андрей, правильно заметили воруют, в первую голову, на бутылку. И пьянство у нас развилось чрезмерно, раньше такого не было. Строгость была, но порядок
Из своей норы, с мягкого дивана, в тишке под корягой, вынырнул с полудремья Варламов, зычно крякнул хорошо сохранился для такого старого утопленника.
Да-а, пьет население, вздохнул он. Как никогда. И пресса об этом пишет, и постановление правительство приняло, а пьют все равно
Главное бабы пить вовсю стали! душевно взволновался, озаботился Серафим. Раньше нальешь ей, срамотушечке, рюмку кагора, она его и лижет целый вечер. А счас хлобысть стаканище коньяку и сразу за новым тянется. Была тут у меня одна на днях
Антон перебил его:
Вообще-то, если вдуматься, прямо катастрофа для производства. Куда ни ткнись, рабочего дня только начало а один уже соображает, как бы выпить, другой пьяный, третий с опохмелюги. И работать некому
Сплюнул сердито и залпом выпил свою рюмку, запил пивом.
Я бы предложил сухой закон, сказал Як-як деловито. Вернее, полусухой ударникам производства выдавать талон на две бутылки в месяц. И конец пьянству!
А зарплату ударникам тоже будешь талонами платить? спросил я его. У нас половина бюджета на водке держится. Водка государству рубль тонна обходится, а у рабочих за нее все деньги отмывают. На периферии в дни зарплаты деньги на заводы прямо из магазинов возят
Варламов насмешливо улыбнулся, и Антон покачал головой:
Этого ты не понимаешь, дурачок! Водочные деньги для зарплаты это пустяки. Ущерб нашей экономике от пьянства всеобщего в тысячу раз больше дохода. От пьянства прогулы в миллиарды рабочих часов, самый высокий травматизм, самая низкая производительность труда, чудовищное воровство всего не перечислишь
Серафим упрямо бубнил, покачивая воздетым пальцем с длинным серым ногтем:
Нет, сухой закон это неправильно. Несправедливо. Народу тоже радость нужна. Отними у него выпивку что у него в жизни останется? Нет, несправедливо
Варламов со змеиной улыбочкой тонким голосом сказал мне:
Вот Серафим, простой человек, а в отличие от тебя сразу берет быка за рога. Народу радость нужна тоже понятно? И с этим фактором люди поумнее нас с тобой считаются всерьез
Точилин согласно покивал, и уставший от этих сложностей участковый надзиратель выпрыгнул из него:
А главное, пьяный человек он шумный, но послушный. В крайнем случае дал ему между глаз, он же у тебя потом прощения просит
Все правильно. Я тоже послушный человек, утонувший в тайной молельне мира вещей. Никто и не найдет от меня ни следа. И искать некому будет. Залило развалины храма черной мертвой водой безвременья.
Мне не хотелось, чтобы хмель брал меня сегодня сильно. Нет смысла. У меня есть крохотный пузырек воздуха один вдох. Надо попробовать всплыть.
Точилин повернул ручку громкости, и телевизор оглашенно заорал картавым голосом зоолога-кинорежиссера и гугнивым переводом ведущего:
«Когда вы столкнулись лицом к лицу с диким животным главное, не смотреть ему прямо в глаза Звери не выносят прямого человеческого взгляда и становятся сразу агрессивными Наоборот, опущенные глаза и полная неподвижность служат для зверя признанием миролюбия»
Вишь ты! удивился Серафим. Прямо как начальство!