В августе 1916 г. на секретаря В. Штюрмера И. Ф. Манасевича-Мануйлова поступила жалоба, в которой говорилось, что он шантажирует банк, требуя 25 тыс. рублей. Манасевич был пойман с поличным. Арест вызвал шок у царицы, Распутина и Штюрмера. Ценою увольнения двух министров юстиции, не согласившимися освободить арестованного, Манасевич был освобожден (только после убийства Распутина он вновь предстал перед судом и понес наказание). После этого случая «старец» понял, что ему нужна «своя юстиция». Однако претендент в министры юстиции сенатор Добровольский оказался таким низкопробным субъектом, что даже Распутин запротестовал, заявив, что такая «юстиция» неприемлема. Последним крупным «вкладом» Г. Распутина в очередную реконструкцию Совета министров было назначение министром внутренних дел А. Д. Протопопова, человека, помешанного на спиритических сеансах и лишенных всяких моральных устоев. Баловень судьбы и любимец оппозиции, во время службы в конногвардейском полку прославился участием в самых постыдных оргиях, кутежах пустил на ветер большое состояние. Ни впавший в маразм Горемыкин, ни Штюрмер, ни будущие премьеры, никто не вызвал у депутатов такой ненависти, как вчерашний их коллега и только потому, что «Протопопов сделал вольт от прогрессивного политического деятеля в этот лагерь, и не по убеждениям своим, а из соображений политической карьеры и внешнего благополучия, сделал не только вольт, но совершил его таким нечистым путем, через темных посредников, через Бадмаева, Распутина, Вырубову и т.д.»163 из показаний А. И. Гучкова. Родной брат писал про него в своем дневнике: «Мелкий, дрянненький человек Целыми днями таскается по высокопоставленным лицам»164.
Н. П. Харламов, встречавшийся с Протопоповым по служебным делам и на завтраках генерала Богдановича, хозяина одного из самых реакционных салонов, отмечал у него «отличительной чертой была чрезвычайная любезность доходившая иногда до приторности Очень суетлив как в движениях, так и в своих разговорах». Словоохотливость Протопопова была так велика, что «разговор с ним редко носил характер диалога». Подчас он высказывал не глупые мысли, «но в общем все, что он говорил, было весьма сумбурно и производило общее впечатление какого-то недержания речи Особенно охотно Протопопов говорил на политические темы, причем с необычайной легкостью разрешал самые сложные государственные вопросы»165. Протопопов быстро сделался главным объектом борьбы между Думой и «общественностью» с одной стороны, двором вместе с Распутиным с другой. Даже для Совета министров Протопопов стал совершенно неприемлемым. Более того, от него отвернулся даже Совет объединенного дворянства. Симбирское дворянство решило исключить его (предводителя дворянства) из своих рядов. В Ставке говорили: «У Протопопова всё есть: великолепное общественное положение, незапятнанная репутация, огромное богатство более 300 тысяч годового дохода, недостает одного виселицы, захотел ее добиться»166.
После смерти Распутина позиции Протопопова еще больше окрепли, по сути, он занял место прежнего фаворита. Во время своего ареста в разгар февральских событий 1917 г. он не нашел ничего лучшего, как заявить, что умышленно скверно выполнял свои должностные обязанности, чтобы скорее вызвать революцию.
Известно, что у Протопопова в последние предреволюционные месяцы наблюдалась болезненная эйфория, обусловленная третичным сифилисом, поражающим внутренние органы и нервную систему. Это психическое заболевание полностью притупляет чувство реальной опасности. Поэтому нетрудно понять, что успех февральской революции обусловлен в первую очередь общим развратным состоянием общества, и особенно чиновничества и интеллигенции.
Находившись на посту Министра внутренних дел А. Н. Хвостов не пожелал исполнить настоятельные просьбы императрицы по прекращению дела и освобождения военного министра В. А. Сухомлинского, арестованного главным виновником плохого снабжения русской армии, и поймал с поличным взяточника и шантажиста Манасевича, входившего в распутинский кружок. После всего этого 16 сентября Хвостов был уволен. С падением Хвостова поторопились избавиться и от подозрительного Белецкого, решив было отправить его генерал-губернатором в провинцию. Но Белецкий выступил в свою защиту на страницах газет, повествуя все подробности интриг министра и свою непричастность к делу. «Сенсация была полная, так как публике преподносился весь скандал с организацией предполагавшегося убийства, как занятный бульварный роман Толпа ликовала»167.
Общее недовольство проводимой политикой и войной обозначились обличительными речами в Государственной думе. Вот некоторые из них. С. И. Шидловский от группы прогрессивных националистов, 1 ноября 1916 г. в Думе: «Недоверие к власти смелось чувством близким к негодованию. Население не верит, чтобы могло быть неясным правительству то, что ясно для него самого. Население ищет объяснений таких действий, которыя, создавая внутренния затруднения, служат в пользу врага (голоса слева: верно), и, не находя их, готово верить самым чудовищным слухам. Такое состояние умов уже само по себе представляет чрезвычайную опасность. В столь остро ныне стоящем продовольственном вопросе правительственная власть проявила обычныя свои свойства величайшую непредусмотрительность, непонимание вызванных войной коренных изменений в порядке снабжения населения предметами первой необходимости, отсутствия единства в деятельности различных органов государственной власти, доходящее до открытой борьбы между ними, и стремление действовать не в единении с общественными и профессиональными организациями, а прямо и нередко предвзято против них Печать взята в тиски. Цензура давно перестала быть военной и занимается охраной несуществующаго престижа власти (голоса слева: браво), и под этим предлогом изъемлет из обсуждения важнейшие вопросы»168.
А. Ф. Керенский от Саратовской губернии, 4 ноября 1916 г. в Думе: «Господа. Мы говорим сегодня о цензуре, которая действует под флагом военной цензуры. А вот в Москве военной цензурой был объявлен следующий циркуляр: Воспрещается писать о старце Распутине, о старце, о старцах вообще. О старце, о старцах вообще это что означает, гг.?! О каких старцах военныя власти запрещают во время войны говорить стране? Какие такие старцы и что за Григорий Распутин, котораго охраняет военная цензура, т.е. цензура, которая должна защищать страну от враждебных ей течений, скрывать то, чего не должен знать враг в интересах безопасности армии? Значит, есть такой старец, о котором страна не должна знать потому, что если страна узнает, то будет возмущение и негодование .»169
Керенский, 19 ноября 1916 г. в Думе: «Я, гг., считаю своим долгом крикнуть стране, что . нам не дают говорить при этом новом кабинете, наши речи не появляются в печати, нам остается только одно, сказать, что мы молчим потому, что нам затыкают горло, потому что над страной издеваются .. и не хотят дать народу прав»170
В. М. Пуришкевич от Курской губернии, 19 ноября 1916 г. в Думе: «Что сейчас, гг., составляет главный бич русской общественной и государственной жизни? Четыре положения: безсмысленная цензура того, что цензуровать не должно это первое; ложь и паралич власти второе; опасные симптомы торжества германофильских течений среди органов правительственной власти третье, и в связи с этим полная неизвестность за завтрашний день правительственныя новеллы, которыя создаются и пекутся изо дня в день»171.
Император и правительство мало обращало внимание на выпады в их адрес недовольных членов Государственной думы. Между тем, одолевший А. Н. Хвостова Распутин стал еще активнее слать бесконечные записки министрам, банкирам, различным влиятельным лицам, влиять на назначения, повышения, помилования, отсрочки, освобождения, субсидии и даже вмешиваться в политику.
Русское общество само негласно, как своего рода пример веры и православия, поставило Распутина своим повелителем, и ошеломилось дикой картины православной святости (но в закостенении мозгов так и оставшееся не отождествленным с первоисточником этой «святости»). Товарищ министра внутренних дел при Столыпине, а позже член Государственного совета В. Гурко имел убеждение: «Не подлежит сомнению, что если бы та среда, из которой черпались высшие должностные лица, не выделила такого множества людей, готовых ради карьеры на любую подлость, вплоть до искательства у пьяного безграмотного мужичонки покровительства, Распутин никогда бы не приобрел такого значения, которого, увы, он достиг»172. Председатель IV Думы М. Родзянка утверждал: «Если бы высшие слои русского общества дружно сплотились и верховная власть встретила серьезное, упорное сопротивление ненормальному положению вещей, если бы верховная власть увидела ясно, что мнение о Распутине одинаковое у всех, что ей не на кого опираться, то от Распутина и его клики не осталось бы и следа»173. Но трагедия русского общества была именно в том, что все оно было пропитано мирскими пороками лицемерием, карьеризмом, сребролюбием, похотями тела, превозношением и т.д., все то, что всегда достаточно сильно существовало в России, но лишь теперь взболтанными думцами оказалось перед лицом всех очевидным.
Варьируя между интересами царской четы и Думой, а также внутриминистерские интриги, привели к тому, что смена должностных лиц закружилась в водовороте интересов. «Министерская чехарда» привела к тому, что за год, с осени 1915 г. по осень 1916 г., сменилось пять министров внутренних дел: Щербаков, А. Хвостов, Макаров, Хвостов-старший, Протопопов. Три военных министра: Поливанов, Шуваев, Беляев. Четыре министра земледелия: Кривошеин, Наумов, Б. Бобринский, Риттих. Как следствие, в стране появилась властная разруха, когда никто ни за что не отвечает, и каждый старается свалить ответственность на другого. И вот царица и Распутин уже предчувствуют надвигающуюся грозную опасность победоносная война не спасает положение. Жертв слишком много, а в результате опять прежнее «наплевательское» отношение к простому мужику и во всем для всех будет повинна именно царская семья и лично Николай II. Только срочное прекращение войны может несколько смягчить положение неудовольствия масс.
«Идет война, нашего брата, солдата, не жалеют, убивают нас тысячами, а кругом во всем беспорядок, благодаря неумению и нерадению министров и генералов, которые над нами распоряжаются и которых ставит царь»174 писал Председатель Государственной думы М Родзянка. Уже летом 1916 г. произошла встреча в Швейцарии Протопопова с неким Вартбургом, сотрудником германского посольства. Речь шла о возможности заключения сепаратного мира. Слухи о настроениях царицы сразу просочились в общество, после чего имидж Александры Фёдоровны стал еще стремительнее падать. В Распутине же «все видели пагубнаго советника при Дворе, на него возлагали ответственность за все бедствия, от которых страдала страна. Его обвиняли во всех пороках и всяческих излишествах, из него делали чудовищное и отвратительное, почти сказочное существо, способное на все низости и мерзости. Для многих он был порождением дьявола, Антихристом, пришествие котораго должно было положить начало самым страшным бедствиям»175, но таковым он и был, отражением истинно православного лица своего народа. «Страна ждала своего избавления и страстно желала, чтобы кто нибудь освободил ее от человека, котораго она считала злым гением России»176, страна жила стремлением избавления самой от себя. А распространенные среди населения столицы наркотики, кокаин и морфий, особенно германский кокаин, который она поставляла в большом количестве, и особенно среди интеллигенции и матросов, зависимого одурманивания, отражением мистического одурманивания страны, приближали желанное для всех время «просветления разума», «освобождения», «эйфории нирваны» наркотической, физической и духовной свободы, или внедрение в действие еще более сильного наркотика абсолютного мистицизма, все более возвеличивающихся идей марксизма. Для уверенного действия наркотика немцы распространяли среди населения панические настроения. «Немцы льстили себя мыслью, что он [Трепов] лишь предвестник серьезной смуты, и удвоили усилия, сея повсюду недоверия и стараясь окончательно опорочить Двор в газах народа
1
2
Двоюродный брат великий князь Николай Михайлович записал впоследствии в своем дневнике: «При императоре Александре Третьем был кружок замкнутый, из немногочисленных доверенных лиц После 23 лет Николаева царствования он не оставил ни одного друга ни среди родных, ни в высшем обществе»178, разве что кроме ненавидимого всеми «Нашего Друга». Даже мать была против сына. Из показаний А. А. Вырубовой: «Враждебно к Государю и Государыне относилась и вдовствующая императрица Мария Федоровна Они настолько редко виделись друг с другом, что за 12 лет моего пребывания около Александры Федоровны я, может быть, только раза два видела Марию Федоровну»179. «Николашку» как теперь звали в деревнях царя, который еще недавно для крестьян был грозным «батюшкой» на тысячах рисунках изображали мелким рогоносцем, обманутым бесстыжей женой и распутным мужиком. Характерной приметой времени стали и скверные анекдоты о царской семье и их любимце.
1 ноября 1916 г. в Ставку прибыл великий князь Николай Михайлович. После длинного разговора он вручил царю письмо.
«Неоднократно ты мне сказывал, что тебе некому верить, что тебя обманывают. Если это так, то то же явление должно повторяться и с твоей супругой, горячо тебя любящей, но заблуждающейся, благодаря злостному, сплошному обману окружающей ее среды. Ты веришь Александре Федоровне. Оно и понятно. Но что исходит из ее уст, есть результат ловкой подтасовки, а не действительной правды. Если ты не властен отстранить от нее это влияние, то, по крайней мере, огради себя от постоянных, систематических вмешательств этих нашептываний через любимую тобой супругу.
Если твои убеждения не действуют, а я уверен, что ты уже неоднократно боролся с этим влиянием, постарайся изобрести другие способы, чтобы навсегда покончить с этой системой. Твои первые порывы и решения всегда замечательно верны и попадают в точку. Но, как только являются другие влияния, ты начинаешь колебаться, и последующие твои решения уже не те. Если бы тебе удалось устранить это постоянное вторгательство во все дела темных сил, сразу началось бы возрождение России и вернулось бы утраченное тобою доверие громадного большинства твоих подданных. Все последующее быстро наладилось бы само собой. Ты найдешь людей, которые, при изменившихся условиях, согласятся работать под твоим личным руководством.
Когда время настанет, оно уже не за горами, ты сам с высоты престола можешь даровать желанную ответственность министров перед тобой и законодательными учреждениями. Это сделается просто, само собой, без напора извне и не так, как совершился достопамятный акт 17-го октября 1905 года.