<22 марта 1991 г.>
Мама часто плачет. Меня не стесняется, а когда приходит папа, старается сдерживаться. Но он все равно замечает красные глаза на несчастном лице и все понимает. Не знаю как наедине, но при мне они тему отъезда не обсуждают. Ведем себя так, словно все как раньше. Хотя дома теперь все по-другому. Такая тоска и уныние, что выть хочется и бежать из квартиры подальше. Хоть с Ларисой можно отвлечься от грустных мыслей.
<25 марта 1991 г.>
Интересно, долго Лариса со своим Гансом будут так ходить и пялиться друг на друга? Прямо как два разведчика из фильма. Возникает желание остановить и познакомить их уже в конце концов. Только я немецкого не знаю.
Дочитала книгу «Жизнь Есенина». Мне кажется, он влияет на мое творчество. В последнее время пишу стихи с уклоном в народное творчество. Но не хочу подражать кому-то, просто так получается. Стихи Есенина мне очень нравятся. Я его люблю.
<28 марта 1991 г.>
Наконец Лариса со своим Гансом познакомилась. Вернее, его зовут Август. Когда мы шли как обычно мимо, немецкая овчарка вдруг села перед Ларисой, перегородив ей путь. И ни в какую не хотела отходить. Лариса смеялась и гладила собаку. Август тоже. Если честно, он не особо и старался ее оттащить. Мне кажется, что это все специально было подстроено. Лариса знает немного немецкий, поэтому они сразу стали болтать. Я стояла рядом как дура и ничего не понимала. Ну, кроме того, что его зовут Август. Сказала Ларисе, что мне нужно домой, и ушла.
<29 марта 1991 г.>
Лариса позвонила около одиннадцати вечера. Я быстро взяла трубку, так как чувствовала, что это она. Долго слушала, какой Август замечательный, умный и веселый. Она ему сразу понравилась, он видел много красивых девушек, «но у Ларисы есть какой-то магнит, притягивающий парней». Договорились с ним завтра вместе идти с собакой гулять. Так что я уже не нужна и если мне не хочется, то могу не ходить. Она ведь знает, что мне не нравилось сопровождать ее за железную дорогу. Конечно, я сказала, что только рада избавиться от этих прогулок. Уже два часа ночи, а я никак уснуть не могу.
<30 марта 1991 г.>
Сейчас весна, но в душе какая-то опустошенность. Время любви А мне ничего не хочется, только обидно за себя, а пожаловаться некому. Иногда так жалко себя становится (например, как сейчас), что аж плакать хочется. Неужели я так неинтересна!
Спать не хочется. Может еще что-нибудь накалякаю. Во мне два человека. Одному уже никого не хочется, все пополам, на душе спокойно и то хорошо. Другой очень страстный по натуре, желающий действовать, но он не может. У него не получается. Ну, если нет у меня никакого магнита, даже самого малюсенького магнитика!
<1 апреля 1991 г.>
У нас тут такое произошло. И это не шутка и не розыгрыш! Полковник Семенов со всей семьей ушел «на запад». Много народу уходит в последнее время, в основном гражданские. А тут целый полковник. Ужасный скандал был. Потом, задним числом написали фальшивую телеграмму, которую приложили к делу, что Семенова якобы в Москву срочно вызывают, там его дядя умирает. В общем, замяли как-то. Говорят, он заранее все подготовил. «А мы должны возвращаться в нищую Россию, где нам даже жить негде», как бы самой себе сказала мама.
Папа посуровел, прищурился, губы поджал. Молчал. Мама не смотрела на папу: «Просто подойти к полицейскому и сказать «Asyl»* (*«убежище» нем.), зато потом»
«Предателем никогда не был и не буду! Никогда!» закричал вдруг папа. Потом ко мне повернулся и спросил: я тоже так считаю?
У меня вдруг во рту пересохло. Захотелось убежать на кухню за водой. Конечно же, предавать нельзя. Старалась говорить твердо и уверенно. Показалось, он тихо вздохнул. Мама сказала, что ее не так поняли: «На той стороне нас никто не ждет с распростертыми объятьями. Там первоклассные специалисты нужны, а мы кто» Если бы я не знала маму, решила бы, что она так издевается над папой.
<2 апреля 1991 г.>
Мама плачет уже и при папе, он в ответ только глубоко вздыхает и прячется за газетой. На меня почти не обращают внимания, даже если возвращаюсь позднее обычного. Им интересны только свои заморочки.
<4 апреля 1991 г.>
«Человек! Это звучит гордо!» Чего же здесь гордого? Только уничтожающий всех и вся, до отвращения низкий эгоизм. Да, правильнее сказать, что человек это звучит эгоистично!
<10 апреля 1991 г.>
Про отъезд не говорим. Это как бы запретная тема в нашей семье. Но вещи с мамой складываем.
Выдалась свободная минутка, и решила написать в дневнике. Я стала какая-то замухрышка. Сегодня на биологии порвала колготки, а узнала об этом только дома. Такие «стрелища»! Ну и много подобных неприятностей. Сегодня голова разболелась, настроения нет. Вроде и рассказывать не о чем. Лариса вся в своей любви. В школе вечно в облаках витает. Со мной, кроме своего Августа, ни о чем больше говорить не хочет. Я уже начинаю его тихо ненавидеть.
<14 апреля 1991 г.>
У Ларисы беда. Родители Августа узнали, что он дружит с русской девочкой и запретили ему общаться с ней. Как обычно она пошла к его дому, но вместо Августа увидела взрослого немца с овчаркой. Наверное, это его отец. Когда собака узнала Ларису, то радостно бросилась к ней, но мужчина строго одернул ее и, даже не посмотрев на Ларису, прошел мимо. Лариса стояла, ничего не понимая. Но тут услышала, как ее кто-то тихо окликнул. Это был Август, он прятался за углом своего дома. Сказал, что им нельзя встречаться, и что родители через три недели отправляют его к бабушке в Дрезден.
Лариса ревела у меня часа два, не знала, как ее успокоить. Как помочь в такой ситуации? А в душе радовалась, что никого не люблю и ни по ком не страдаю.
<18 апреля 1991 г.>
Папа принес домой люстру, которая раньше висела в его кабинете. Люстра совсем обычная, с четырьмя стеклянными плафонами в виде колокольчиков. На память взял, все равно ее собирались выкидывать. Мама начала смеяться: «Вон, ушлые люди танки распродают, а наш люстру пыльную домой притащил!» Папа в ответ шутить стал: «По-твоему, я, как полковник медицинской службы, что должен был домой притащить? Пациентов что ли?» Я громко рассмеялась. Маме было не смешно. Она так и сказала: «Не смешно! Умные люди все равно что-то придумывают». Папа внимательно посмотрел на нее. Сказал, что-то не узнает ее в последнее время. Она сильно изменилась. Папа тоже! Это я уже подумала. Он не должен идти против принципов, против совести своей. И так забираем отсюда всю мебель и технику. Мама возмутилась: «Еще предложи оставить! Это наше, и никто не посмеет нас осудить, за то, что мы свои вещи забираем».
<21 апреля 1991 г.>
Мама еще работает медсестрой в госпитале, говорит, будет ходить туда до последнего дня. Там она познакомилась с одним священником, который привез детей из Белоруссии. Эти дети попали под радиоактивное облако, прилетевшее из Чернобыля. Какие-то у них проблемы со здоровьем, вот их сюда на реабилитацию и привезли. А маму поставили за ними приглядывать. Она сказала, что дети испуганные поначалу были, всего боялись и стеснялись, но потом освоились и начали баловаться.
<24 апрель 1991 г.>
Сегодня мама опять в госпитале допоздна была. Когда она вернулась, я сразу заметила у нее маленькую иконку с каким-то старцем.
Мама объяснила, что это Николай Чудотворец, ей отец Владимир подарил. К святому можно обращаться, когда на сердце тревожно, ну и при бедах разных. «Николай Чудотворец всем людям помогает, даже неверующим», сказала неверующая мама и спрятала иконку куда-то в шкаф.
<25 апреля 1991 г.>
Священник, который иконку подарил, называет маму «сестренкой». Не «медсестрой», как положено по работе и не «сестрой», как обычно верующие друг друга называют. А именно «сестренка». Сказала маме, что это очень странное обращение. Она ответила: «Но мне нравится».
<29 апреля 1991 г.>
Стала известна дата нашего отъезда первая половина июня. Папа сказал, что уходит на пенсию, и нам обещают квартиру. Мама стала выспрашивать, где именно? Но папа сказал, что это пока секрет, сюрприз будет. Он постарался ради мамы, еще учли все его достижения потомственного военного, награды и заслуги перед родиной.
Большинство вещей мы с мамой уже сложили по ящикам, а оставшееся мама сама укладывает и песни поет. Она счастлива и плакать перестала, а я не знаю, грустить мне или радоваться. Папа на работе допоздна, приходит уставший и отчего-то грустный.
<3 мая 1991 г.>
Лариса как с ума сошла. Послезавтра Август уезжает и неизвестно, когда вернется обратно. Ларисе несколько раз удалось с ним повидаться. Они даже два раза успели поцеловаться по-взрослому. Лариса грозится, что не вынесет разлуки с любимым и перережет себе вены. Предложила ей сходить прогуляться. Она сказала, что лучше останется дома. Я боялась ее одну оставлять, но и сидеть с ней и слушать ее постоянные причитания тоже уже не могу. Взяла с нее обещание, что она не натворит никаких глупостей и ушла от нее.
<5 мая 1991 г.>
Хочу перед отъездом все хорошенько запомнить в нашем городке.
Трехэтажные дома стоят ровными рядами, в них живут офицерские семьи и гражданские. Третий слева в первом ряду наш дом. Можно уже сказать, что он был нам родным целых шесть лет. Возле соседнего дома каждую пятницу один армянин продает (или продавал, не знаю, в каком времени уже обо всем рассказывать) всякие вещи для кухни: прихватки, медные турки, ложки, металлические открывалки.
<6 мая 1991 г.>
В детский садик я успела походить всего несколько месяцев перед школой. Он находится в длинном здании вместе с клубом и продуктовым магазином. Рядом двухэтажная школа только для начальных классов. Старшеклассников возят на автобусах в Потсдам, там большая русская школа. Прямо перед началкой стоит парикмахерская. Один раз попробовала в ней сделать «модную» стрижку. Два месяца в кепке ходила, пока волосы не отросли. Чуть дальше, направо, небольшое кафе, летом с Ларисой мы часто ели там вкусное мороженое. Про железную дорогу я уже писала. Она делит городок пополам и совсем не огорожена.
<11 мая 1991 г.>
У Ларисы депрессия. Из дома отказывается выходить, даже школу пропустила. Мама ее жалеет и перед отцом прикрывает, будто Лариса болеет. Прихожу к ней, рассказываю последние школьные сплетни, но ей совсем неинтересно. Не знаю, как еще ее отвлечь.
<12 мая 1991 г.>
Сейчас первый час ночи, за окном моросит мелкий противный дождь. Иногда смотрю на себя с высоты прожитых лет, словно читаю биографию. Представляю, что будут обо мне говорить и думать. Даже не знаю, откуда это у меня.
<17 мая 1991 г.>
Ничего интересного не происходит. Живем в ожидании отъезда, можно сказать, сидим на чемоданах (вернее, деревянных армейских ящиках) в прямом смысле слова.
<25 мая 1991 г.>
В последний раз решили с мамой съездить в Берлин. Она сказала, что уже никогда не получится больше. Раньше по два раза в месяц ездили. Сначала до Потсдама на поезде-«подкидыше», где всего два вагона и кабины для водителя с двух сторон. Потому что «подкидыш» довозил народ, подкидывал до больших станций. А в Потсдаме уже садились на обычный поезд и ехали до Берлина. Гуляли всегда много. Столько интересного видели! Словно на другую планету или в будущее попадали. Мама говорила, что такого в Союзе еще долго не будет. Помню, как-то в одну из поездок мы с ней целый час по магазину сантехники ходили, ванны и унитазы разглядывали. Глупо, конечно, но там такая красота была! Реально как в музее.
В последнюю нашу поездку мама прощалась с каждым зданием и деревцем. Некоторые даже гладила и что-то шептала.
<27 мая 1991 г.>
Лариса две недели уже не ходит в школу. Классной я наврала, что она заболела ангиной. Ее мама каждый день звонит мне, просит прийти и рассказать, что в школе было. Но уже не могу с ней общаться, хоть она лучшая подруга, и ее очень жалко. Не могу смотреть, как она все время плачет.
Никому не показываю, как плачу. Это слабость, а я слишком гордая и сильная, чтобы все увидели, что на самом деле я слабая и ранимая.
<29 мая 1991 г.>
Забираем с собой все, что можно. В России же ничего толком нету, а здесь одежда красивая и качественная, техника разная. Нам выделили контейнер на пять тонн, чтобы мы уложили свои вещи. Записала адрес Ларисы, обещала ей сразу же написать, как мы устроимся. Отъезд через 9 дней. Страшно даже.
<12 июня 1991 г.>
Уходили как в кино. Начальник части приказал расправить боевое знамя части, еще военных времен. Тут же особист подскочил и стал кричать: что это тут творится! Но начальник его послал (практически в прямом смысле слова). Терять уже все равно нечего.
Впереди, над головами, несли красное знамя с золотой пятиконечной звездой. Несколько немцев фотографировали, их никто не останавливал. Лариса провожать не пришла, сказала, что не выдержит такого прощания, это для нее слишком. Шли молча, а потом кто-то тихо запел: «Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой» На словах «Выходила на берег Катюша» к певцу присоединились десятки голосов наших. Я тоже пела.
С ребятами, которые уезжали, заранее договорились, что наденем пионерские галстуки. И мы шли все торжественно, как на параде. Шли на вокзал грузиться в поезд. Мама плакала. Я часто моргала и жмурилась, чтобы не разреветься.
<4 июля 1991 г.>
Уже две недели живем в гостинице. Родители хлопочут о новой квартире. Я тоже вся в хлопотах. Но пока не буду писать, куда мы должны переехать. Это секрет.
<19 июля 1991 г.>
Вот и на новом месте. Нам дали двухкомнатную квартиру! (Ю-ху!) И где? Почти на берегу Черного моря! Действительно, папа настоящий сюрприз нам устроил. Теперь круглый год будем жить возле моря. В первый раз его увидела. Очень понравилось! Хоть каждый день купайся и загорай. Я так счастлива! Теперь у нас начнется новая жизнь.
<20 июля 1991 г.>
Когда уезжали в командировку, я совсем маленькая была. Плохо помню тогдашний Союз. Здесь все так сильно отличается от Германии! И люди другие, какие-то усталые и раздраженные, но мне очень любопытно. Стараюсь всем улыбаться.
<23 июля 1991 г.>
Ходим на море, но вода слишком теплая и совсем не освежает. На улице жара, больше сорока градусов в тени. Ночью не становится прохладнее, даже ветерка нет. Спим под сырыми махровыми покрывалами, специально их мочим в холодной воде, чтоб не так душно было спать.
Написала Ларисе письмо. Интересно, долго оно будет идти? Как она там?
<26 июля 1991 г.>
Полюбила газировку из автоматов. Так чудно. Сначала надо помыть стакан в специальном углублении, откуда вода идет, потом поставить его с другой стороны, оттуда уже выливается сироп с газировкой. Больше всего тархун понравился, хоть после него рот и губы становятся зелеными. Дюшес тоже очень-очень классный. Не сравнится со всякой колой и фантой, которые в Германии продавали. Еще вкусное фруктовое мороженое в картонных стаканчиках, оно даже вкуснее чем в нашем кафе было. Ларисе бы тоже понравилось.
<1 августа 1991 г.>
Поехали в горы с ночевкой. На Красной поляне прямо как в сказке! Ночью между деревьями летали светлячки это такие маленькие жучки. У них брюшко светится желто-зеленым огоньком, а если к ним подойти ближе или дотронуться до светлячка, то свет сразу гаснет.
Сейчас по ночам море светится. Это какое-то чудо! Когда проводишь рукой по воде остается зеленоватый искрящийся след. Вода сверкает, блестит, переливается. Трудно даже объяснить. И кажется, ты попал не в море, а в волшебный мир. Родители тоже резвились как маленькие и брызгали друг в друга.
<10 августа 1991 г.>
Папа говорит, тут не так уж плохо, как пытаются представить на западе, и мы еще покажем всем. Запад боится СССР, и в этом наша сила. Мама сердится на папу, говорит, что уже устала от политики, хочет спокойно жить у моря и наслаждаться покоем.