Так это что? Я умер? Умер и попал куда?
Ты, это, вкрадчиво посмотрел на меня Боевой, оклемался? Че эт с тобой было-то? На тебе, и в обморок!
Какой сейчас год? спросил я Боевого, этого призрака из прошлого, очень живым и непривычным молодым голосом. Сам удивился, как прозвучал мой голос.
Я, вообще-то, уже неделю ни капли в рот не брал, обиженно посмотрел на меня Боевой. Что за глупые намеки?
Да какие намеки? отмахнулся я. Год-то какой?
Боевой недоверчиво скривил обветренные губы, помолчал пару мгновений и проговорил:
Девятое июля тысяча девятьсот восьмидесятого. Вот видишь! Помню! В числах не путаюсь. Да трезвый я! Трезвый! Алька бы меня на работу не пустила с перегаром!
Это очень хорошо, словно одурманенный проговорил я, что не пустила бы! Широко улыбнувшись, я метнулся вверх по насыпи, к дороге.
Выскочил к машине и одним махом запрыгнул на ступеньку. Заглянул в зеркало заднего вида. Оттуда на меня посмотрел загорелый молодой мужчина с широкой улыбкой и копной растрепанных светло-русых волос на голове. В его голубых живых глазах горели веселые искорки.
Искорки, о которых мне говорили все девчонки в станице, что заглядывались на меня. Я растерял эти искорки по ходу жизни, а теперь вот они, снова весело пляшут на голубых радужках.
На меня смотрел Молодой я! Совсем такой, как на старых фотографиях! Мне давно уже стало казаться, что я и забыл, как выглядел тогда, в молодости! Но сейчас, когда мое собственное молодое лицо блестело белозубой улыбкой в зеркале, я почувствовал, будто всегда был таким!
Так. Боевой сказал восьмидесятый год. Это значит Мне двадцать лет! Только-только из армии и за руль!
Случайно мой взгляд упал в кабину, на сидение. Там лежала свернутой газета. Не раздумывая, я дернул дверь и бросился внутрь. Схватил номер, все еще немного пахнущий типографской краской.
Свежая, прошептал я себе под нос, ни год, ни два. Даже не месяц!
Когда я развернул лицо газеты, прочитал вслух:
Московский комсомолец Номер сто пятьдесят три. Шестое июля восьмидесятый год Цена две копейки Быть того не может
С первой страницы, чей уголок был оторван и, видимо, пущен Боевым на самокрутки, на меня смотрели улыбающиеся мужчины и женщины.
Девиз, начал читать я, ударный труд. В студенческих отрядах страны разворачивается социалистическое соревнование Свежая! Не дочитав, я обернулся к Боевому, Свежая газета!
Да какая ж она свежая?! Удивился Боевой, пыхча поднимаясь на дорожную насыпь, От шестого числа ж. Мне ее Федотыч на самокрутки отдал.
На самокрутки протянул я задумчиво, но весело, здесь курят самокрутки!
А потом бросил газету обратно и соскочил с подножки.
Игорь, закричал мне вслед Боевой, тебе мож плохо? Мож голову от солнцу-то прихватило?
Постепенно понимая, что происходит, я обежал кузов самосвала сзади, бросил взгляд на дорогу.
Трасса Армавир Отрадная, была немного уже, чем буквально буквально мгновение назад, когда я ехал к Красной на маршрутке. Узкая, и никакой разметки. Эта дорога единственная жила в эти времена, соединяющая город Армавир с Красным сельским поселением.
Я умер, что ли? Или все это, вся моя жизнь оказалась дурным сном под этим тополем?
Я глянул на могучее дерево, что тянулось к небу. В его зеленой листве шумел ветер.
Ты что распрыгался, как кот молодой? Чай не март! подошел Боевой.
И не январь, весело сказал я. Что стоим-то? И куда едем?
Ты что, молодой, удивился он, память растерял? А точно не пил, пока я не вижу? Да вроде, он сделал вид, что всматривается мне в глаза, вроде трезвый. Альку, вон, прошел, с ее стаканным медосмотром, рассмеялся Боевой.
Да нет. Нормально все, я отмахнулся, что-то припекло и головой, видать, ударился.
Головой, значить, скривил он губы, ну ладно. А сейчас как? Болит голова?
Не болит, Боевой, улыбнулся я, не переживай ты.
Хорошо, что не болит, облегченно сказал старик, а ехали мы в Армавир, в шарашку одну. Там запчасти надо выписать.
Я задумался. Похлопал по нагрудному карману рубашки и вынул оттуда свернутую желтоватую бумажку. Развернул. В путевом листе и правда значился пункт назначения: город Армавир, улица Розы Люксембург двести тринадцать.
А списки запчастей все у меня, Боевой тоже похлопал себя по карману пиджака, вот только никуда мы теперь не поедем. Встала, эта зараза старая, сплюнул он и добавил матом, указал на ГАЗ, че-то коробка завыла. Скорости перестали вставляться. А потом она к-а-а-а-а-к хрустнет, и все. Стали как вкопанные.
Значит, нам надо в гараж, сказал я решительно, ремонт произвести.
И лупки от завгара получим. Он уже неделю злой, как голодный телок ходит. Матюкать нас будет, на чем свет стоит.
А что злится-то?
Да запчасти все ждали, дождаться не могли. А тут вот они! А мы с тобой встали. Значить, он пожал плечами, не будет снова запчастей.
Ничего страшного, хмыкнул я, с завгаром, с Федотычем, вспомнил я его имя, я как-нибудь управлюсь. А машина без ремонта с места не двинет.
Это было странное, почти забытое чувство, которое, однако, быстро обуяло меня, и я тут же его принял. Это было чувство шоферской свободы. Получил поручение, и крутись как хочешь. Все только в твоих руках. Я с такой радостью проникся этим, что тут же загорелся желанием вытащить нас с Боевым из передряги.
Мда. Ну мы на полпути до Армавира стали. До станицы километров десять. До гаража все пятнадцать.
Ну и ладно, пожал я плечами, Сиди, Боевой, здесь. А я за помощью пошел.
Чего? выпучил он глаза, вдаль такую?
Ну а что еще делать? Если никто не проедет из наших, так будем куковать до ночи, пока не хватятся. А так, может, встречу кого по пути. А может, я хлопнул Боевого по плечу, ты встретишь. Тогда меня по дороге подберете.
Хм. Ну как знаешь, пожал он плечами.
Ну тогда бывай, Боевой, я достал из кармана кепку-пирожок, отряхнул об колено, не безобразничай тут.
Когда я отошел от машины метров на десять, меня словно осенило. Это ж Боевой! Как его одного оставлять?!
Вернувшись, я немедленно застал его в кабине, занюхивающим собственный рукав.
Боевой, запрыгнул я на подножку, ты че тут делаешь?
А че я делаю?! Обратил он на меня перепуганные глаза, а сам спрятал что-то за полой пиджака.
Чекушку, что ли, прячешь? Ммм?
Да ничего я не прячу! Обиделся он, с чего ты взял?!
Так, я строго поджал губы, не надо. Знаю я тебя. Я сейчас отойду, а ты пьянствовать будешь. Напьешься уснешь! И машину пропустишь!
Строго посмотрев на Боевого, я протянул ему ладонь.
Он непонимающе посмотрел на руку, потом с какой-то опаской на меня. Проговорил:
Чего?
Чекушку давай.
Да нет у меня водки!
Ой, плетешь Сузил я глаза, Буду тут стоять, пока не отдашь. Ясно? Не хватало еще машину из-за тебя прозевать.
Боевой глубоко вздохнул, засопел, а потом достал из кармана маленькую бутылочку. Протянул мне.
Доедем до гаража, спрыгнул я, верну.
Ай Боевой обиженно махнул рукой и выбрался из машины. Закурил, иди уж. Не хочу долго тут один сидеть.
Да не обижайся, я пошарил в кармане, достал пачку сигарет. Сам то я давно уже бросил. Году в две тысячи десятом. И крепкие сигареты мне были ни к чему, на вот, протянул я Боевому пачку Космоса с фильтром, перекури, пока меня нету.
Боевой благодарно посмотрел на меня. Его живые глаза радостно блеснули. Он критически осмотрел свой окурок мятой самокрутки и брезгливо отправил его щелчком в полет. Тут же принялся за новую свеженькую сигарету.
Обойдя ГАЗ со стороны его белого носа, я посмотрел назад, надел кепку, чтобы прикрыть глаза от солнца. Вдали, над горячим асфальтом, плясал воздух. Впрочем, также он плясал и впереди, со стороны Армавира. Вот только буквально через мгновение, я услышал шум двигателя. Громко рычал самосвал.
Эй, Боевой, Оббежал я машину, слышишь? Едет кто-то.
Агась, он поплевал на недокуренную сигарету, некоторое время решал, куда ее деть: за ухо или в пачку. Сунул за ухо.
Вместе мы стали у обочины.
Через мгновение, из-за горба, которым выгнулась тут дорога, показался ГАЗ. Спустя секунду мы рассмотрели, что это был не самосвал, а цистерна.
Повезло нам, скрестил я руки на груди.
Цистерна это, поджал губы Боевой, идет со свинофермы к станице, он цокнул языком. Не возьмет он нас на буксир.
Это еще почему? Не понял я.
Боевой удивленно посмотрел на меня.
Глава 2
Да потому что это Ванька Кашевой, вздохнул Боевой, а он с Серым водится. Ну как водится, поджал губы Боевой, только что в ножки не падает. Родственники они.
Ну и что? Вопросительно поднял я бровь.
Ты, молодой, нахмурился он, что-то совсем память растерял. Сходи в поликлинику, как вернемся. Неладное это дело.
Ты давай, Боевой, не сводя глаз с цистерны, продолжал я, не отвлекайся, рассказывай, что да как.
Это было странно. Я вернулся в прошлое, вернулся в свою собственную жизнь. Однако, шло здесь все несколько иначе, чем когда я был молод. События словно бы были другими. Скажем, никакого Серого я не помнил. Да и Ваньки Кашевого тоже. Будто бы эта линия истории немножко отличалась от той, которую прожил я. Отличалась совсем в мелочах, но все равно, нужно было держать ухо востро.
Да что рассказывать? Вздохнул он, я сам подробностей не знаю. Знаю, что ты в гараже только неделю, а сразу с Серым и поцапался. Что там у вас за ссора получилась, я и сам не помню, как-то лукаво посмотрел на меня Боевой.
Не помнишь, или влезать не хочешь?
Честно скажу, парень, что не хочу, поджал он губы, Пашка этот противный, как репей. Без мыла в задницу залезет.
Что ж. Ладно. И на том спасибо, Боевой. Ну а этот, я кивнул на цистерну, Этот остановится, сказал я и ухмыльнулся, остановится как миленький.
Это почему ж?
А пусть попробует не остановиться.
Когда машина приблизилась так, что водитель мог нас видеть, я помахал ему, свистнул. Боевой тоже принялся размахивать руками.
Стой, Кашевой! Закричал я, стой, говорю!
Однако, цистерна и не думала замедлять ход. Я увидел, водителя. Кашевой совсем не смотрел на нас. Будто и не замечал.
Говорю ж, сказал кисло Боевой, не остановится. Придется тебе пешком до станицы топать.
Я не ответил. Да и раздумывал совсем недолго. Когда до машины оставалась метров сто пятьдесят, я просто взял и вышел на проезжую часть. Встал, скрестив руки на груди.
Игорь! Ты че творишь?! Удивился Боевой.
Я не ответил. Увидел, что машина вышла на встречку, чтобы просто меня объехать. Тогда я двинулся следом. Когда Кашевой вернулся в свою полосу и принялся сигналить, я даже с места не сдвинулся. Стало понятно, что он правда и не думал о том, чтобы помочь нам с буксиром.
Те че, Землицын! Высунулся Кашевой из кабины, когда я вынудил его остановиться, Чего под колеса лезешь?!
Это был пухлощекий мужичок лет двадцати пяти. Его маленькие темные глаза сердито сверлили меня своим взглядом. Пухлые губы искривились от злости. Нос-картошка пошел складками у переносицы.
Что там стоит? Я проигнорировал его восклицания и указал на мою машину.
Чего?
Я повторять не буду.
Кашевой нахмурился и бросил взгляд на самосвал. Потом проговорил:
Ну самосвал. Ну и че?
Что ж ты делаешь? Нахмурился я, не видишь, что ли? Машина в аварию попала! Что просят тебя о помощи? Че едешь, глаза вылупил? На дороге помочь святое дело!
Мне какое дело? Сам влип, сам выкручивайся!
Что везешь? Спросил я строго.
Чего? Снова не понял Кашевой.
В цистерне, говорю, что?
Каша для свиней, сглотнул он, была. Уже нету. Потому как на ферму отвез.
Каша для свиней, значит? Сам выкручивайся, значит? Кашу возят раз в день. Че дальше делать будешь?
Он не ответил. Не выдержав моего взгляда, отвел маленькие глазки.
Ничего ты не будешь делать, сказал я, в гараже сидеть, или на складе с мужиками водку пить. Мужики от тебя не убегут никуда. А на буксир нам надо. Срочно в гараж надо. Мы за запчастями едем. А там даже не знает никто, что мы поломались.
Глазки Кашевого растерянно забегали. Потом, внезапно, он улыбнулся, видимо, найдя отмазку.
А трос у тебя есть? Я свой в гараже забыл.
Брешет, зараза. Ну да ладно. Пусть и дальше брешет.
Боевой, крикнул я, будь другом, достань в ящике трос!
Боевой кивнул и торопливо побежал к кабине.
Что ж ты Боевого гоняешь? Засопел Кашевой гневно, он, чай, не мальчик уже, в кабину да из кабины по сто раз прыгать.
Боевой еще мужик хоть куда, сказал я, а я лучше тут постою. Что б ты по газам не дал.
Вот он! Трос-то! Вернулся Боевой со стальным многожильным тросом в руках.
Кашевой вздохнул.
Ладно. Возьму вас на буксир, недовольно просипел он, Цепляйтесь, давайте
Когда он на своей цистерне примостился перед нашим газиком и мы закрепили трос, Кашевой приблизился ко мне.
Игорь, можно тебя на два слова? Спросил он тихо.
Ну?
Ты Пашке Серому не говори, что я тебя подбросил до гаража. Щас-то там пусто почти. Все по рейсам разъехались. Сам он укатил в Новороссийск за цементом. Если узнает, что я тебе помог, то разозлится как черт, он потер щеку, я так-то не против был бы тебя подкинуть, но Пашка сам понимаешь
Спрашивать, что ж у нас там с Пашкой Серым за конфликт, и кто он вообще такой, я не стал. Пришлось бы еще и с Кашевым про память объясняться. А мне этого еще не хватало.
Хорошо, только и ответил я.
Я снял карданный вал, чтобы машину можно было тащить на буксире. Вместе мы загрузили его в кузов. Когда мы закрепили трос, Боевой разместился в кабине цистерны, вместе с Кашевым. Я же занял свое место в газоне. Двигатель зарычал, и мы тронулись. Под колесами захрустел гравий обочины. Машины медленно пошли в сторону станицы Красной.
Сидя за рулем "Газона", я помнил, что еще до моего прихода в бригаду, эта машина отходила не один километр. Исправно отслужила не одну уборочную страду. Удачно провела не один рейс.
Ну что ж. Машины устают и ломаются. На то они и машины. А люди люди могут выдержать многое. И если хозяин свою машину бережет, если относится к ней, как к живому существу, она и старая, ездить будет резво и дело свое делать. Вот эту истину я и усвоил, проработав шофером долгие годы.
Я сидел в кабине и контролировал буксируемый самосвал: где надо подрулю, где надо, приторможу, чтобы не протаранить носом овальный зад цистерны.
Когда дорога шла ровно, и не требовалось напрягать внимания, я оглядываться по сторонам. Это было просто невероятно! Все было таким знакомым, и будто бы одновременно новым. Потом я подумал, что просто смотрю на это все новыми глазами. Молодыми глазами.
Мы ехали вдоль зеленой посадки. Слева же колосилось золотое море озимой пшеницы.
Скоро комбайнеры на своих красношкурых Нивах выйдут в поле, чтобы собрать всю эту красоту, которую люди сеяли и выращивали, чтобы другие могли есть горячий хлеб.
А мы, шоферы, будем дежурить в период жатвы. Стоять в полях, бдительно следя за тем, когда наполнится бункер очередного комбайна. А потом на мехток, чтобы сгрузить зерно.
Уборочная страда тяжелое, но удивительное время. Забавно, но тогда, в молодости, оно не казалось мне удивительным. Теперь же, я хотел еще раз поучаствовать в этом действе. Чудесно, когда из жизненных проблем у тебя только одна: завершить отписанный тебе путевым листом рейс.
Машины свернули и пошли по широкой грунтовке. Гравий затрещал под могучими колесами газонов. Очень быстро просторные поля, что были в этом месте, сменились небольшими мазаными хатками на кубанский манер.
Когда машины пересекли асфальтированную улицу Октябрьскую и въехали на широкую Ленина, то мазанки сменились крепкими кирпичными казачками. Потом пошли высоконький новые кирпичные дома с цветастыми коньками и шиферными крышами.
Машины ехали по улицам, а я рассматривал простые крестьянские дворы, которые составляли основу станицы. Да. Здесь жили крестьяне. Рабочие люди, что всю жизнь общались с землей на ты. Простые нравы, простые мысли. Как же мне этого не хватало в прошлой жизни.