Тру тряпицей лишайное место.
Что это? спрашивает пацан.
Реликвия вроде как. Семейная, с давних пор.
Пахнет освежителем воздуха, она мне, а сама нос морщит.
Пахнет лимонными леденцами, добавляет пацан, преувеличенно принюхиваясь.
Ага, мы ее держим в особом ящике лимонного дерева. Жуть какое лютое. Три дня подряд нужно приходить. Буду дома около шести и завтра, и в среду.
Она поджимает губы, словно прикидывает другие варианты. Чего тут думать? Скорее всего, прежде чем явиться к нам, она любые прочие способы уже опробовала у большинства так.
Ладно, говорит.
От мысли по новой огрести ее ехидства у меня внутри чудна́я дрожь. Хер с ним, если лишай не сведем, этот мост я перейду, когда до него добе-русь.
До завтра, стало быть, говорит.
Мы выходим из гостиной, я слышу, как скрипит задняя дверь. Это Матерь, пришла переулками небось. Я поспешно выпроваживаю мамашу с ребенком из парадной.
Пока она шагает по дорожке, я ее окликаю:
Не уловил вашего имени.
Не поворачиваясь, она мне:
Джун.
Выходит за калитку, наперстянки и турецкие гвоздики милые уильямы[13] клонятся над дорожкой, едва не касаясь ее бедер. Джун. Июнь. А сейчас май. Июнь в мае. Как реклама.
Матерь просовывает голову в прихожую.
Думала, ты на работе.
На этой неделе я рано, говорю. Скверный случай лишая.
Матерь одаряет меня взглядом, который сообщает мне, что́ она думает о месте лишая на шкале страданья человеческого.
На лесопилке затишье, говорю. Похоже, скоро опять на полставки перейду.
Замечаю, что Джун оставила на тумбочке пятерку. Матерь, когда гадает или с духами беседует, всегда выкатывает целую тронную речь о том, что никак не может она брать деньги, но если человек хочет оставить пожертвование, она не против. Разводить все эти тары-бары мне лень, обычно я прямиком говорю, исходя из того, сколько на глаз человек готов дать. Но на Джун, если б у нее не оказалось никаких наличных при себе, я б давить не стал. Или, хуже того, если б я ничего не добился. Сую купюру в карман. Матерь оборачивается быстрей некуда, взглядом обшаривает тумбочку. Поздно, Матерь. Достаю из кармана мелочь, подхожу к банке с пожертвованиями. Бросаю в нее два евро. Матерь глаз с меня не сводит. Копаюсь в карманах, извлекаю еще одну монету в два евро, бросаю и ее. В итоге мне за труды достается один евро и еще две встречи с Джун. И с пацаном, и с его лишаем. Лучше б бородавки мне было б куда спокойнее.
Прохожу мимо своего отражения в зеркале в коридоре, провожу рукой по черепу. Волосы лежат немножко как попало. Отчего-то на ум мне приходит Берни. Сегодня утром, на бегу к каванаховскому автобусу[14] до Дублина, как он тряс шевелюрой. С тем же успехом мог бы неоновую вывеску носить на голове: Г-Е-Й.
Выпьем чаю, говорит Матерь.
Усаживается за кухонный стол. Я сажусь напротив, кладу руки ладонями вниз, как когда-то Батя.
Чайник не поставишь? она мне.
Снова встаю, наполняю чайник. Вожусь с кружками и молоком, садиться не сажусь.
От брата ничего не слышно? она мне.
Нет.
Не вернулся еще. Должен был сесть на автобус в 4:30, но трубку не берет.
Может, опоздал. Всяко ж может на Бус Эрэн[15] сесть.
Ты ничего последнее время не замечаешь?
А что?
Берни сам не свой, Фрэнк. Очень его мотает.
А заметил я, что для парня, которому нравится развлекаться, он как-то притих. С тех пор, как бросил колледж, тусоваться стал меньше. Иногда, бывает, в Килкенни сгоняет, каких-то новых дружбанов там себе завел, но и все на том. Ну и, может, немножко скрытный стал.
Чуток потише он, это да.
С чего он такой, как думаешь? И смотрит на меня, вся из себя проницательная.
Может, химическое неравновесие какое-то в мозге.
Ай, Фрэнк.
Ну, это ж на нем написано. Либо летает, либо ходит снулый. И, не добавляю я вслух, он день ото дня все больше гей, если это вообще в силах человеческих. Может, ему доучиться?
Не тем у него голова занята, чтоб учиться в колледже. Говорили, он всегда сможет вернуться, когда будет готов. Ему даже на второй год оставаться не придется, всего-то один-два предмета повторить.
Не понимаю я, чего он ушел. Когда Батя умер, Берни слегка съехал с катушек, но в школе остаться все-таки смог, выпускной свид отсидел[16]. Я не понимал, зачем это все. Бывали утра, когда я из постели вылезти не мог от усталости, какое уж там школьную форму натянуть. В итоге сколько-то проболтался в мастерской у дяди Мурта, чинил мебель кое-какую, помогал ему ключи вытачивать и обувь чинить. Погодя устроился на лесопилку, а Берни поступил в колледж Карлоу на айтишника.
Матерь ловит прядь волос и вся из себя такая изящная подтыкает ее себе под головной убор. Эта женщина просто рождена для сцены. Понравилось ей с недавних пор носить что-то вроде тюрбана. А поскольку спереди она прицепила на него здоровенный кристалл, все это сооружение то и дело наползает ей на лицо.
Мне звонил Мурт, она мне. У него Лена возвращается.
Я думал, он ее насовсем выпер. Ежовые рукавицы и все такое.
Нет, она в итоге оказалась, не знаю, в какой-то общине в Майо. Но возвращается домой. По уши в искусстве теперь. Забрала себе в голову дикую затею взять Муртову мастерскую да переделать под галерею.
Карлоу город некрупный, держаться подальше тут не очень-то выйдет, особенно от родни. Час от часу не легче: то Берни с его метаньями, а теперь еще и Лена с ее выкрутасами нарисовывается.
И что Мурт думает?
Она дочь ему, и это ее дом. Как ни крути, семья есть семья.
Дядя Мурт мужик что ни есть приличный. Когда брак у него распался, Джанин, жена его, замутила с каким-то объездчиком лошадей в Нейсе[17] и забрала Лену с собой. Лена выросла среди больших игроков, мелких жокеев и продувных букмекеров. Когда ее вышвырнули из третьей школы отправили обратно Мурту. Зачем было совать ее ко мне в класс, сплошное позорище: она курила сигариллы вместо обычных сиг и не снимала кепку даже на физре.
Постараюсь заглянуть к нему на неделе.
Было б здорово, Фрэнк. Матерь испускает долгий вздох и кивает на чайник. Это еще не всё.
А еще что? говорю, а сам кипячу воду еще раз, мочу чайные пакетики. Копаюсь в буфете, нет ли где печенья.
Надо нам воздавать друг другу по справедливости, она мне. В семье.
А вот это уже розовые пони другого оттенка. Я усаживаюсь. Чтоб как-то приготовиться к тому, о чем она толкует, вцепляюсь в ложку и сосредоточиваю на ней всю свою энергию как Ури Геллер[18].
В семье?
Я пытаюсь сообразить, к чему она клонит. После несчастного случая с Батей в доме осталось всего трое: она, я и Берни. Остальные четверо пацанов в Австралии, а Мосси подался в духовное странствие, в каком ему не полагается пользоваться техническими средствами. За вычетом редких открыток он вообще не на связи.
Что-то происходит, сын, чует мое сердце. Когда вашего отца не стало, я думала, может, кто-то из ребят вернется, но они уехали с концами. Может, рано или поздно объявится Мосси. И вот эта тема с Берни и с тобой Тут она умолкает и смотрит на меня в упор. Что есть, то есть. Надо двигаться вперед.
О чем она, блин? У Берни депрессия, пора ему взять свою задницу в кулак. Найти работу или вернуться в колледж. Делов-то. Как только дар проявит себя во всей красе, я готов облачиться в мантию седьмого сына седьмого сына. Чуток веры в меня у моей же семьи был бы очень кстати. И тут пищит ее телефон.
Слава Богу. Матерь глубоко выдыхает. Это Берни. Его подбросит сюда какая-то девушка, он с ней в Дублине познакомился. Домой, наверное, приедет поздно.
Тру держало у ложки, а она все равно прямая, как дышло, не гнется нисколечко. Вижу в хлебале свою голову, размытую и перевернутую. Двигаю ложку, и глаза у меня в ней делаются то крупнее, то мельче.
Ты витаешь где-то, говорит Матерь.
Ничего я не витаю. Если ты про деньги, то сколько-то смен на лесопилке я все же беру. Как только целиком проявится дар, источник заработка это будет хороший. Я знаю, Батя не любил брать за это деньги, но у людей сейчас больше достатка, и
Я не об этом, Фрэнк. Я просто вот о чем
Звонит ее телефон. Она принимает звонок это Сисси Эгар, ее лучшая подружка. Живет прямо через выпас, они друг дружке при желании могут докричаться, но при этом вечно висят на телефоне. Сисси портниха и вшивает молнии, она знает мерки буквально каждого человека в городе. Матерь кивком дает мне понять, что разговор у нас пока окончен.
Я задумываюсь: Джун со своим пацаном завтра опять придет. Надо устроить все так, чтоб вернуться с работы в приличное время и успеть сгонять в душ. Надеюсь, лишай не сделается хуже, иначе смотреться я буду как лох какой-то.
Целительство должно, по идее, передаваться от отца к седьмому сыну само собой; может, сроки сдвинулись из-за того, что Бати не стало так внезапно. Запорол передачу, так сказать. Я всегда представлял себе, как пойду по его стопам как люди раньше заявлялись к нам на порог и доверяли свое здоровье и надежды в Батины руки. Куда ни пойди, хоть в паб, хоть на матч какой-нибудь или еще куда, люди ничего впрямую не говорили, но почтение к тому, что он делал и какое давал облегчение, оно было у них на лицах. Я, бывало, представлял, как сам принимаю их благодарность, типа такой смиренный, точно как Батя. И вот сейчас у меня обычный случай лишая. Проще простого же должно быть и будет. Но вот бы чувствовать внутри больше уверенности, что я могу это вылечить.
Подношу ложку к лицу, пока она не накрывает мне глаз. Чайная ложка как раз подходящего размера. Такая простая хрень, чтоб сахар ею брать, а все равно ею можно по неосторожности глаз себе выцарапать. Матерь протягивает руку и выхватывает у меня ложку, да как стукнет аккурат по костяшкам. Пора.
Держать равновесие
Утро среды на лесопилке, жду не дождусь перерыва, чтоб залить в себя кружечку чаю. Берни вчера завалился домой глухой ночью и, как водится, устроил на кухне тарарам. Хорошо хоть я сам по себе на вилочном погрузчике, перевожу струганую елку в цех, вполне справляюсь.
Пол-одиннадцатого, ребята в столовке дуются в вист. Пытаются втянуть и меня, но чаю я хочу попить спокойно. Сажусь рядом со Скоком Макгратом, смотрю, как он свою руку разыгрывает. В картах круче моего дружбана Скока нет никого, особенно если ему ничего ценного не выпадает. Нипочем не угадаешь, плечи у него без балды расслабленные. Он это повторяет все время: расслабь плечи, а потом жарь по полной. Доигрывают они партию и дальше просто баклуши бьют.
Что расскажешь, Уилан?[19] Скок затейливо тасует карты, аккордеонит колоду так и сяк.
Да ничего.
А Берни чего? Мутит интересненькое?
Если б кто другой спросил, я б решил, что человек кости хочет перемыть. Любит народ чужие дела полоскать. А вот Скоку не жалко и ответить. Он чуть ли не как брат и мне, и Берни. Мы росли вместе, все трое в один класс ходили. Пока мы со Скоком не свалили нахер.
Да я понятия не имею через раз, чего он там вообще мутит, говорю. Сидит целыми днями у себя в комнате, занавески задернуты, как сыч. А потом спускается в кухню, рюкзак набит невесть чем, и валит в Дублин или еще куда. На днях видал у него под кроватью парик.
Парик? У него с волосами что-то не то?
Нет. Он сказал, что это какого-то его друга, который где-то на сцене играет.
Дверь в столовку открывается, и босс Деннис топает к кофемашине. Вид у него затурканный. Скок заглатывает остатки чая, собирается на выход.
Тебе девчонка Джун не попадалась? говорю ненапряжно. Длинные такие волосы каштановые, лет двадцать с чем-то, малявке ее лет пять-шесть?
Это которая у букмекеров работает, на Туллоу-стрит?
Не знаю.
В букмекерскую контору Туз я, бывает, заглядываю. Но если Джун там работает, как вышло, что я ее раньше не замечал? Чтоб я ее увидал и не почуял то, что почуял вчера, быть того не может. Потому что если может, значит, вчерашнее ничего не значит. Начинают закрадываться сомненья.
Ты чего? Скок мне. У тебя вся физия аж обвисла, как, блин, мешок с котами, в колодец опущенный.
Ничего.
От цехов доносится гудок, натягиваем рукавицы.
Ребята выпить потом собираются, говорю. Пойдешь?
Нет, думал сгонять сегодня в Ати[20]. Лось слыхал, там какая-то команда металлическая играет у Фицпатрика. Он от двоюродного из Уотерфорда получает годную дурь.
А до Ати как добираться будешь?
Я ж говорил, Рут попросила меня присмотреть за домом, пока они на Канарах. У Кита новый лексус во дворе.
Они тебе дают на лексусе гонять?
Очень маловероятно. Сестрица его Рут до таких высот заносчивая задница, что зубы может чистить не через рот. Выделывается так, будто не в одном районе с нами росла, со Скоком обращается как с паршивым душком. Но, видать, они теперь хоть разговаривают друг с другом.
Да не то чтоб, но я знаю, где ключи брать. Дэвид, их младший, разводит рыжих хомячков этих русских, я ему обещал за ними приглядывать. Сказал, может, придется везти беременную хомячиху по скорой в ветеринарку.
По скорой?
Они на своих детенышей иногда нападают, убивают их. Ну он и сказал, где ключи.
Рискованно немножко, ни прав, ни страховки, ничего, говорю.
Я ж в город не поеду.
Не-а, все равно не особо интересно.
* * *
Весь остаток того дня я думаю о Джун. Наличие ребенка еще не обязательно значит, что у нее есть мужик. Скорее, просто может быть. Надо получше все разведать сегодня, когда удастся с ней еще поговорить. Но вдруг получится неловко, а ей на третью встречу придется явиться все равно? Нет, до тех пор ничего не скажу.
В тот вечер ближе к шести я уже стою в коридоре и слушаю, как Матерь разогревает ужин и чирикает себе, заливается. Она и со стеной болтать будет. Буквально. У нее по всему дому навалом разной хрени, с которой она турусы разводит. Захожу, а она с чайником болтает, то и дело умолкая при этом, будто слушает, что ей тот отвечает. Сколько-то назад я ее спрашивал:
Не свезло пока с Батей законтачить, с того света?
Ни черташечки. Может, он еще не приземлился.
Это что-то новенькое: я по умолчанию считаю, что она не имеет в виду ни чистилище, ни ад, по части религии у нее полное меню. Батю за его уменья церковь не особо уважала он местному священству конкуренцию делал. Пожалел, что спросил, по лицу ее понял, что она расстроена. Да и как не быть, при том что кто попало от покойной тетки Мари миссис такой-то до непонятного рядового с ГПО[21] превратили ее голову в доску личных объявлений, а от того единственного, от кого сама она ждет весточки, глухо.
Звонок в парадную дверь, бывает, барахлит, поэтому я высматриваю Джун в окно. Берни наверху, гарцует по комнате. Я попросил его не спускаться. У него состоянье какое угодно может быть. Лучше б в Австралию свалил к братьям, хоть они и чокнутые паразиты и все такое.
Я от этого ожидания становлюсь чуток дерганый и поэтому начинаю перебирать числа возрасты братьев, прикидываю, сколько им всем исполнится, когда мне будет двадцать один и дальше; когда мне шестьдесят три, столько же, сколько Бате было, когда его не стало, сколько стукнет Лару или Сенану?
Не второй ли голос, помимо Материного, я слышу? Быстро гляжу в зеркало в прихожей, приглаживаю патлы, стряхиваю пару крошек с футболки. Захожу в кухню, а там малец с какой-то другой женщиной.
Я как раз шла к вам, говорит та женщина. Чуть постарше Джун и вроде как хипповатая на вид, но опрятная.
Ладно, я ей.
Пацан корчит мне рожу; имени его я не помню. Женщина прощается с Матерью и идет за мной, таща пацана следом.
Подхожу к икс-боксу, делаю вид, будто выключаю там что-то.
А где Джун? спрашиваю, а сам все стою спиной, поскольку чувствую, как краснею.
Отъехала, отвечает женщина.
Как отъехала?
Как отъехала? Пацан передразнивает меня и заходится весь со смеху. С катушек как и ты.
Конор, угомонись, говорит женщина, и в голосе у ней жесткость, какую при всех этих ее длинных волосах и блузке в цветочек и не заподозришь.