И добавила, посмотрев на меня с издевкой: «Правда, Йорик?»
***
Свечи струили теплый свет. За окнами совсем стемнело, и в окна эти густо лепил мокрый снег.
Собакевич достал из нагрудного кармана своего пиджака серебряную трубочку, закурил, и клубы ароматного дыма, разрастаясь и сливаясь друг с другом, стали заполнять помещение.
Сейчас самое время рассказывать истории, мечтательно сказала Маргарита.
Здорово, знаете ли, было бы послушать, ответил Михаил, глядя на Маргариту томно.
Слушать всякий может, осадила его Маргарита. Но, чтобы один слушал, другой, как известно, должен именно рассказывать. Вот вы, например, Маргарита холодно взглянула на Михаила. О чем бы вы рассказали?
Мне нечего рассказать, вздохнул Михаил. Единственное мое увлечение свечи с орнаментом. В остальном моя жизнь к счастью или нет состоит из серых будней. Собственно, затем я и пришел сюда, чтобы внести в нее хоть какое-то разнообразие.
Стало быть, все дело в алкоголе? подняла бровь Маргарита.
Именно, ответил Михаил, и добавил: «Странно я не испытываю неловкости признаваясь в этом. Алкоголь окрыляет, дарит чувство свободы и веру в то, что все достижимо, что все еще впереди»
Это, безусловно, прекрасно, перебила его Маргарита, но я совсем не то имела ввиду. Все мы тут любители этого дела (она щелкнула себя по шее), и никто не делает из этого тайны. И потом если в вашей повседневной жизни, как вы сами признались, ничего не происходит, кроме свечей, расскажите тогда, чем живет ваш дух?
Дух? рассеянно повторил Михаил.
Дух, подтвердила Маргарита. Сознание. Ментальное тело. Иными словами, что творится по ту сторону вашей черепной коробки, пока вы сидите здесь и напиваетесь с отсутствующим видом?
Михаил покраснел и отвел глаза: «Простите, но по-моему, это личное, и»
Какой вы, право, скучный, сказала Маргарита, и вдруг повернулась туда, где в углу помещался господинчик с блокнотом.
Мы все, повинуясь коллективному чувству, сделали то же, и оказалось вдруг, что господинчик этот не пишет вовсе как ранее, в свой блокнот, а сидит на самом краешке стульчика, подавшись вперед, и наблюдает за нами настороженно и тревожно.
Здравствуйте! воскликнула Маргарита.
Господинчик, будучи уличен, вздрогнул, сделался бледен, заморгал часто, криво как-то улыбнулся, дернул локтем и столкнул блокнот. Смутившись еще более, он полез за ним под столик, задел при этом стул, который с грохотом свалился на пол, от неожиданности подпрыгнул, ударился затылком о столешницу и упал на собственный зад, при этом не переставая виновато улыбаться.
Вот незадача! воскликнул бармен, а мы бросились на помощь.
Господинчика поставили на ноги, поинтересовались, не ушибся ли он, и не желает ли присоединиться к нашей компании, но тот, ошалев от всеобщего внимания, лишь все бледнел, улыбался с диким каким-то оскалом и озирался как загнанный зверь.
Я только хотела спросить, в шутку, разумеется, говорила Маргарита, не расскажете ли вы нам что-нибудь, раз уж другим, извиняюсь, слабо.
Тем временем бармен прибыл на место происшествия. Усадив господинчика снова за стол, он поставил перед ним новую рюмку абсента, и от имени заведения извинился за нелепый инцидент. Все мы, также извинившись и пожелав господинчику приятного вечера, вернулись за свой столик.
Бывают же казусы, шепнул Михаил.
Странный тип, согласилась Маргарита.
Оставьте, господа, возразил Катамаранов. Никто из нас не выбирает, каким ему быть, а потому Кстати, бармен, вы, кажется, забыли поджечь абсент.
Я не забыл, отвечал бармен, я лишь опасаюсь за судьбу заведения.
Ну, а раз так, то и оставим, как есть, отвечал Катамаранов. Если помните, мы хотели истории рассказывать.
Клянусь честью, сегодня здесь уже произошла история, захохотал Собакевич, тыча пальцем в господинчика.
Мы все зашикали на него, а Маргарита вздохнула: «Что-ж, если другим и в самом деле нечем поделиться, то, видно, придется мне. Итак»
Все мы с интересом приготовившись слушать, и Маргарита начала.
История эта случилась не то, чтобы давно, но и не совсем недавно, говорила она, и свет свечей ласкал ее лицо. Возможно, часть ее плод моего воображения, а может быть, и вся она таковой является; хотя, весьма вероятно, что все в ней правда от первого до последнего слова. Впрочем, пусть каждый решает сам и действует соответственно, а посему
***
Однажды я проснулась посреди ночи. Долго лежала я, не в силах снова уснуть. В ту пору мы как раз готовились к премьере и роль, на которую меня утвердили, не давалась мне. Я была еще молода, неопытна, но если быть честной, я знала, что не в этом причина моих неудач. Эта роль Она требовала большего, чем выучка и опыт. Не знаю, кто надоумил режиссера утвердить меня, но твердо знала, знала, что это провал. Я молила судьбу, чтобы роль отдали кому-то другому, и больше всего на свете боялась этого. Я плакала и злилась, и ненавидела весь свет. Словом, немудрено, что я не спала ночами.
За окнами, так же, как и теперь, шел не то дождь, не то снег. Ветер трепал старый оконный карниз, будто бы кто-то с той стороны пытался ухватиться за него, а живем мы, между прочим, на четвертом этаже пятиэтажной хрущевки.
Собакевич спал. Он, знаете ли, всегда очень крепко спит. Я лежала, глядя в потолок. Люстра тускло отсвечивала стеклянными подвесками. Тени шевелились Я прислушивалась к шуму дождя, пытаясь не думать ни о чем, но карниз гремел, и я все явственнее представляла, как кто-то взбирается на него
Я хотела разбудить Собакевича, но побоялась, что он поднимет меня на смех. Да и потом он очень злой бывает, когда его будят Я понимала, конечно, что все только мое воображение, но все-таки встала, подошла к окну, откинула штору, и вскрикнула от неожиданности.
Карниз был пуст. Никто не стоял на нем. Никто не вглядывался в комнату. Только мокрые хлопья лепили в стекло и стекали по нему дрожащими каплями.
Почему же я все-таки вскрикнула? Дело в том, что хотя я и понимала, что все воображение, я в то же время была уверена, что на карнизе, кто-то есть; и то, что на нем никого не оказалось, испугало меня больше, чем если бы там был кто-то.
Не улыбайтесь так, господа. В конец концов, я всего лишь слабая женщина
Итак, я стояла у окна. Двор тонул во мраке, и голые ветви мели низко бегущее ночное небо.
Я уже хотела вернуться в постель, как вдруг луна появилась в разрывах туч, и в зыбком ее свете я увидела одинокую фигуру. Она двигалась через двор как тень, будто плыла над землею. Оказавшись под окном, она остановилась.
То был мужчина. Он стоял там, внизу, и хотя я и не видела его лица, я знала, что он наблюдает за мною. Странно теперь я не испытывала ни страха, ни смущения, а он все стоял и смотрел на меня, стоял и смотрел
Это все от того, раздался голос Собакевича, что кто-то имеет привычку перед сном употреблять тяжелую пищу.
Мы обернулись.
Собакевич сидел со скучающим видом, и поглядывал на нас снисходительно.
А еще, добавил он, у женщин от природы слишком богатое воображение.
Ах! Как грубо! Как бестактно! пожаловалась Маргарита, а мы все с осуждением закачали головами.
Может быть вы, господин актер, поделитесь с нами примером того, что есть настоящее переживание? спросил Катамаранов. Было бы интересно, знаете ли, послушать.
Что-ж, извольте, сказал Собакевич, опрокинул стопку водки, и снова стал раскуривать свою трубочку.
Было это не недавно, и не давно, говорил он, а ровно год тому назад.
Как раз после репетиции возвращался я домой, но по пути решил заглянуть в бар. То есть, вот в этот самый, Собакевич указал мундштуком трубочки в стол.
Погода была, как и теперь, дрянная. Дорога лежала сначала по бульвару, затем по Ерубаева, а уж потом совсем ничего по Абдирова, но я, чтобы сократить путь, решил пройти дворами.
Фонари не светили. Ветер гнал рябь по лужам, которые уже покрывались льдом, и снег лепил, однако же, луна нет-нет да и проглядывала среди туч, освещая путь. Впрочем, ненастье не такая уж плохая вещь, когда точно знаешь, что вот сейчас выпьешь таким образом, на душе у меня было вполне сносно.
Проходя мимо переполненной мусорки, я вдруг почувствовал, что я не один здесь. От неожиданности я остановился. Настроение мое внезапно испортилось, и даже мысль о скорой выпивке не грела более душу.
Пораженный, стоял я, не зная, что предпринять, а ощущение чьего-то присутствия только усиливалось, ложась гнетом на плечи, наполняя сердце холодом. Желая поскорее скрыться из этого странного места, я, повинуясь какому-то безотчетному чувству, поднял глаза, и
В окне дома, у которого я остановился, был чей-то силуэт. Я не видел его в подробностях, но знал, что тот, в окне, тоже наблюдает за мною. В эту минуту луна снова появилась, и в ее бледном свете я увидел женщину.
Полноте, мой друг укоризненно покачала головой Маргарита. Опять вы всех разыгрываете.
Клянусь, так и было! усмехнулся Собакевич, довольно попыхивая своей трубочкой. От первого до последнего слова.
Видите, пожаловалась Маргарита, с ним никогда, никогда нельзя говорить серьезно.
Конечно-конечно, про женщину в окне это он вас спародировал, поддакнул Михаил.
Мой друг, добавил также и я, а ведь мы рассчитывали на правду.
А я и говорю правду, осклабился Собакевич. Я стоял и смотрел, как она на меня смотрит, и
В минуты, как эта, мне хочется уколоть его своей шпилькой! сказала Маргарита, и досадливо поморщилась. В общем, я выхожу из игры. Если хотите, рассказывайте дальше сами.
Ну же, Маргарита Николавна! воскликнули все, включая бармена. Просим! Продолжите вашу повесть!
Маргарита оставалась непреклонна.
Пусть кто-нибудь другой продолжает, отрезала она. Если не боится, что все обсмеет и испортит вот этот тип, и ткнула Собакевича в бок. Ну же? Она обвела нас взглядом. Кто смелый?
Михаил открыл было рот, но Маргарита остановила его движением руки: «Вас это не касается, мой друг. Вы сами давеча признались, что не обладаете даром быть интересным».
Михаил сник.
Остаются бармен, Катамаранов и Йорик, продолжала Маргарита. Однако бармен, в отличие от нас, на работе, и было бы несправедливо обременять его дополнительно. Стало быть, Катамаранов и Йорик.
Я чувствовал, что все ждут истории именно от Катамаранова. К тому же и Маргарита назвала его первым, а она ничего не делала просто так. Конечно, Катамаранов с самого своего появления в баре зарекомендовал себя как более серьезный и рассудительный человек, и уж наверное должен был быть лучшим рассказчиком.
С одной стороны, мне было досадно. С другой я понял внезапно, на сколько скучна моя собственная жизнь. Еще секунду назад мне казалось, что мне есть о чем поведать этим людям, но стоило обернуться и окинуть мысленным взором свое прошлое, как в нем открылась сияющая пустота, где проносились, подобно былинкам, гонимым ветром, лишь никчемные жизненные мелочи.
«Не может быть, чтобы жизнь моя была настолько пуста, рефлексировал я. Не может быть, чтобы я на столько ничего не представлял из себя, чтобы всегда довольствоваться вторыми ролями!»
Злость охватила меня внезапно, и решимостью исполнилось сердце, и тут из сияющей пустоты встало размытым пятном и приблизилось, принимая все более отчетливые очертания то, о чем, я понял это, я непременно должен рассказать именно здесь и сейчас этим почти незнакомым людям в виде искупления, которое, если и возможно, должно было свершиться именно теперь, и
Хорошо, господа, выдохнул я. Я расскажу.
Общество, как и тогда, когда говорила Маргарита, с интересом подалось ко мне и, волнуясь, я начал.
***
Дело это давнишнее и я, признаться, уж забыл, о нем, но словом, лучше я сразу начну, без предисловий, чтобы не передумать и рассказать все, как есть, ничего не утаив.
В то время я был старшеклассником. Нас собрали время было такое словом, нас повезли в колхоз на уборку картофеля.
Я тоже бы в стройотряде, признался Собакевич.
Вы свое отговорили, не глядя на него ответила Маргарита. Поэтому сидите тихонько и слушайте.
Собакевич с независимым видом замолчал, и я продолжил.
Нас, несколько классов, привезли на автобусах и выгрузили у какого-то забора, за которым были постройки барачного типа вероятно, склады, и тянулась проволока, вдоль которой бегала на цепи собака.
Весь день мы склонялись над бороздами. Рядом ползли грузовики, которые мы наполняли картофелем. В кузове каждого из них стояло по два ученика; они принимали полные ведра, а обратно бросали пустые.
То были, конечно, отпетые школьные хулиганы; ведь оказаться на борту настоящей сельской машины мечтал каждый, но только самые сильные и жестокие могли отстоять это право.
Почетная эта должность дополнялось и еще одним приятным развлечением: мы все, кто были внизу, были отличной мишенью. Выбирая картофель из борозды, нужно было держать ухо востро и не выпускать машины из виду, и все же время от времени то один, то другой из нас охал и тер ушибленную спину. Преподавателей не было поблизости. Они остались на краю поля любоваться осенне-сельскими видами, поэтому чувствовали себя хулиганы весьма фривольно.
Так, под картофельным обстрелом, в тяжелом и непривычном для нас, городских, физическом труде, тянулся день.
Негреющее осеннее солнце висело в выцветшем небе. Какие-то птицы носились над полями с жалобным писком, и грузовики ползли
Вечером, уставшие, мы возвращались. Автобусы ждали все там же, у забора. Флегматичный водитель лениво покуривал. Классный руководитель о чем-то говорила с директором колхоза.
Натруженные руки болели. Ныли спины. Ноги отказывались идти. Зато у каждого была с собой сумка с картофелем, подарок колхоза
Вам подарили сумки? послышался голос Собакевича.
Сумки мы взяли из дома, ответил я, не сразу уловив насмешку. Колхоз подарил нам картошку. В те времена такой дар был подспорьем для каждой семьи.