Гаотона вернулся к своему стулу.
Честно говоря, в голове не укладывается, как можно считать преобразование стола пустячным делом. Я, конечно, догадываюсь, что трансформировать стол значительно проще, чем выполнить наше поручение, но все же и то и другое представляется мне непостижимым.
Переделать душу человека непомерно сложнее, чем стол.
Теоретически я, конечно, это понимаю. Но вот практически В чем тут разница?
Шай пристально посмотрела на него.
«Похоже, он стремится побольше разузнать о том, чем я занимаюсь».
Он, разумеется, понимал, что она попытается сбежать. И оба старательно делали вид, что ни о чем подобном не догадываются.
Ладно. Шай встала и подошла к стене. Поговорим о создании подделок. Стены камеры, в которой вы меня держали, сложены из сорока четырех пород камня. Все это только ради того, чтобы задержать меня на максимально возможное время. Чтобы сбежать, мне пришлось бы выяснить состав и происхождение каждого блока. А для чего?
Для того, чтобы подделать стену. Это же понятно.
Хорошо. Но зачем мне переписывать историю каждого отдельного блока? спросила она. Ведь можно заменить один блок или несколько, сделать между ними какой-нибудь туннель или лаз и просто удрать.
Я Он нахмурился. Признаюсь, ответа у меня нет.
Шай провела рукой по стене комнаты. Стена была покрашена, хотя за давностью лет краска во многих местах шелушилась, а кое-где свисала рваными лоскутами. Под пальцами отчетливо чувствовались отдельные блоки.
Все в этом мире, Гаотона, пребывают в трех реальностях: Физической, Когнитивной и Духовной. Физическая это то, что мы видим и осязаем. Когнитивная отражает то, как наш разум воспринимает объект и как объект воспринимается самим собой. В Духовной же реальности находится душа объекта, сама его сущность, а также все его связи с предметами и людьми, его окружающими.
Да пойми ты наконец, нетерпеливо произнес Гаотона, меня не пронять языческими байками.
Ну да, конечно, вы же служите солнцу, с трудом подавив смешок, вымолвила Шай. Ой, нет, восьмидесяти солнцам. И несмотря на то что все они как две капли воды похожи друг на друга, вы верите, что каждый день восходит новое В любом случае вы попросили рассказать о моем искусстве и объяснить, почему воссоздать душу императора значительно сложнее, чем трансформировать стол. Идея реальностей играет здесь важную роль.
Ну хорошо, хорошо. Продолжай.
Итак. Если предмет существует как единое целое продолжительное время и воспринимается окружающими таковым тоже долгое время, то этот предмет и сам все сильнее и сильнее воспринимает себя единым целым. Возьмем, например, наш стол. Он состоит из некоторого количества различных деревянных частей. Но воспринимаем ли мы его как набор этих составных частей? Мы воспринимаем его как единое целое. Таким образом, чтобы подделать стол, мне нужно представить его целостным. Аналогичным образом обстоит дело и со стеной. Стена в моей камере существует уже давно, а потому ощущает себя единым целым. Возможно, отдельные блоки все еще воспринимают себя обособленно от стены, но, если бы я попыталась поработать с ними, мне бы непременно воспрепятствовала стена. Ведь сама она воспринимает себя уже как единое целое.
Сама стена, бесцветным голосом заговорил Гаотона, воспринимает себя уже как единое
Вот именно.
Ты говоришь так, будто стена наделена душой.
Все вещи наделены душой, уверенно заявила Шай. Каждый объект как-то воспринимает себя. Ключевую роль играют связи и намерения. И именно поэтому, уважаемый господин арбитр, я не могу просто переписать личность вашего императора, оттиснуть на нем печать и на том покончить с делом. Например, в семи отчетах сказано, что любимый цвет императора зеленый. А почему именно зеленый, вам известно?
Нет, признался Гаотона. А тебе?
Мне тоже пока не известно, призналась Шай. Предполагаю, что данный цвет нравился брату Ашравана, умершему, когда Ашравану было всего шесть. Тогда получается, что император обожает этот цвет, поскольку он напоминает о безвременно ушедшем родственнике. А может быть, император любит зеленый из-за чувства привязанности к родине? Ведь он родился в Укурги, а флаг в этой провинции как раз зеленый.
Гаотона, казалось, растерялся.
Неужели принимать во внимание необходимо и столь ничтожную мелочь?
Ночи! Конечно же! И еще тысячи и тысячи подобных мелочей. Я могу в некоторых случаях ошибиться, да наверняка ошибусь, однако надеюсь, что это не сильно повлияет на результат. Вероятно, у поддельного императора будет слегка другой характер, и это нормально, ведь все люди день ото дня меняются. Но если я допущу слишком много ошибок, характер уже не будет иметь значения, потому что печать не возьмется. Предполагаю, что, если печать на императоре придется обновлять каждые пятнадцать минут, поддерживать иллюзию станет невозможно.
Разумно предполагаешь.
Шай снова села и, вздохнув, вернулась к отчетам.
Ты сказала, что справишься, проговорил Гаотона.
Да, сказала.
И ты уже проделывала подобное с собственной душой.
Свою душу я знаю досконально, заявила Шай. Знаю все события моей жизни, всю подноготную. Доподлинно знаю, что нужно изменить, чтобы добиться требуемого эффекта, но даже собственные клейма сущности сотворить без ошибок было весьма непросто. Теперь же мне предстоит не только проделать подобное для другого человека, но и сами преобразования сотворить значительно более обширные, чем в случае с собственной душой. А на все про все мне отпущено менее ста дней.
Гаотона кивнул.
А теперь скажите, что вы делаете для поддержания иллюзии, будто император находится в добром здравии, попросила Шай.
Мы делаем все необходимое.
И все же меня одолевают сомнения. Согласитесь, в обмане я разбираюсь куда лучше большинства из ныне живущих.
Думаю, ты удивишься, узнав, насколько и мы тоже поднаторели в области обмана, возразил Гаотона. Мы же, в конце-то концов, политики.
Ладно, ладно А еду вы ему посылаете?
Разумеется, ответил Гаотона. Блюда в императорские покои доставляются трижды в день, на кухню возвращаются пустые тарелки, хотя императора, конечно, тайно кормят отваром. С посторонней помощью он все выпивает, но взгляд его остается пустым, и сам он словно глухонемой.
А ночной горшок?
Он не в состоянии следить за собой, ответил Гаотона, поморщившись. Мы надеваем ему подгузник.
Ночи! И никто горшок для виду не выносит? Не находите, что это выглядит подозрительно? Что начнутся перетолки между прислугой и охраной? Такие вещи необходимо учитывать!
Гаотона покраснел.
Прослежу, чтобы горшок выносили. Но, признаться, мне не нравится, что кто-то еще будет входить в покои императора. Ведь тем выше вероятность, что случившееся раскроется.
Подберите кого-нибудь, кому полностью доверяете, посоветовала Шай. А вообще, предлагаю ввести правило, позволяющее войти к императору, только имея при себе специальную пластинку с вашим личным знаком. Да, я уже слышу ваши возражения, слышу, что, мол, часть дворца поблизости от императорских покоев и без того прекрасно охраняется. Знаю, изучала, когда готовила ограбление галереи. Только вот подосланные убийцы убедительно доказали слабость вашей охраны. Настоятельно предлагаю последовать моему совету. Чем больше уровней безопасности, тем лучше. Если перестанет быть тайной случившееся с императором, сидеть мне снова в клетке и ждать казни.
Гаотона со вздохом кивнул:
Какие еще будут предложения?
День семнадцатый
Просочившись сквозь трещины в оконной раме, прохладный ветерок принес в комнату Шай запах незнакомых специй и низкий гул голосов. Город снаружи отмечал Дельхабад праздник, о котором всего лишь два года назад никто и слыхом не слыхивал. Таким образом фракция «Наследие» возрождала из пучины забвения очередное древнее торжество, склоняя общественное мнение в свою пользу.
А толку-то? Ведь империя не республика. Правом возведения на престол нового императора обладают лишь арбитры различных фракций.
Шай переключила все свое внимание с праздника за окном на дневник императора.
«Я наконец согласился с требованиями членов фракции, гласила очередная запись. Предложу мою кандидатуру на пост императора, как настаивает Гаотона. Болезнь с каждым днем все больше подрывает здоровье Йазада, и уже скоро будет избран его преемник».
Шай отметила в своих записях, что Гаотона настоятельно призывал Ашравана добиваться престола. А ведь позже Ашраван в своем дневнике отзывался о Гаотоне весьма пренебрежительно.
Что в их отношениях изменилось?
В поисках разгадки Шай обратилась к другой записи, сделанной годы спустя.
Личный дневник императора Ашравана ее очаровал. Император вел его от руки, и инструкция на титуле гласила, что дневник надлежит уничтожить сразу же после его смерти.
Дневник арбитры выдали ей с превеликой неохотой. Его же надлежало сжечь! Но у арбитров имелся железный аргумент: император еще не умер. Телом он вполне жив, а значит, пока нет необходимости уничтожать записи.
Они говорили с уверенностью, но Шай видела в их глазах сомнения. Разгадать арбитров не составляло труда всех, кроме Гаотоны, чьи мысли продолжали ускользать от нее. Эти люди не понимали, почему император вел дневник, зная, что потомки никогда не прочитают и не оценят его записи. Зачем доверять свои мысли бумаге, если не для того, чтобы их прочитали другие? «Арбитрам также не дано понять, подумала Шай, почему поддельщица получает удовольствие от создания фальшивки. И как она может радоваться тому, что люди любуются ее изделием, а не шедевром, о подмене которого никто даже не догадывается».
Дневник рассказал ей об императоре намного больше, чем официальные хроники, и причиной служило не только его содержание. Страницы потерлись от постоянного листания. Да, Ашраван хотел, чтобы его записи читались, но не потомками, а только им самим.
Так какие же воспоминания Ашраван подбирал столь тщательно, что снова и снова перечитывал их в своем дневнике? Был ли император тщеславен и в силу этого наслаждался былыми победами? Или, наоборот, не был уверен в себе? А может, он часами искал подходящие слова, желая оправдать совершенные в прошлом ошибки?
Дверь в комнату без стука отворилась. Да и зачем стучать? Ведь Шай уже лишили всякого подобия личной жизни, она по-прежнему пленница, возросла только ее значимость.
В сопровождении капитана Зу в комнатенку величаво вошла арбитр Фрава. На ней была мантия мягкого фиолетового цвета, и на сей раз в поседевшую косу слуги вплели ленты золотого и фиолетового цветов.
Шай неслышно вздохнула и поправила очки. Гаотона ведь ушел праздновать вместе со всеми, и она уже готовилась провести ночь, штудируя документы и обдумывая предстоящую работу, а заодно и предстоящий побег.
Мне сообщили, надменно произнесла Фрава, что ты не очень-то торопишься.
Шай отложила книгу.
На самом деле подготовка заняла совсем немного времени, и я уже приступаю к изготовлению печатей. Сегодня я напомнила арбитру Гаотоне, что мне все еще нужен человек, хорошо знающий императора. Связь между ними позволит мне должным образом опробовать печати. Разумеется, действие оттисков продержится недолго, но, надеюсь, времени хватит на проверку предварительных предположений.
Подходящего человека для тебя подберем. Фрава прошлась вдоль стола, ведя по полированной поверхности пальцами, остановилась возле его угла и слегка надавила на красный оттиск. Как я погляжу, ты немало усилий вложила в трансформацию стола, но оттиск сразу бросается в глаза. Почему ты не спрятала его снизу?
Потому что горжусь своей работой, объяснила Шай. Любой поддельщик, выдайся ему возможность, внимательно осмотрит мое творение и по достоинству оценит.
Фрава фыркнула:
Тебе нечем гордиться, воровка. Да и вообще, ты занимаешься подделками, но разве смысл их создания не в том, чтобы никто не узнал об их лживой природе?
Когда как, ответила Шай. Конечно, если незаконно копируешь картину, факт подделки лучше не афишировать. Но если занимаешься подделыванием, то скрытность лишь помеха делу. Оттиск на этом столике уже никуда не денется. Всем своим видом он говорит о приложенном мною труде. Которым вовсе не грех гордиться.
В этом заключался странный парадокс ее жизни. Занятие поддельщика это не только печати души, это искусство подражания во всей его полноте. Почерки, предметы искусства, личные печати Прежде чем приступить к изучению печатей души, будущие поддельщики, обучением которых в народе Шай занимались почти тайно, осваивали все обычные виды подделок.
Печати души высшая форма этого искусства, но их же и труднее скрыть. Да, можно поставить оттиск на часть предмета, не бросающуюся в глаза, а затем замаскировать. Шай доводилось так делать. Тем не менее, пока остается оттиск и риск его обнаружения, подделку нельзя назвать совершенной.
Оставьте нас, вдруг приказала Фрава стражникам.
Но попытался возразить Зу, шагнув вперед.
Не в моих привычках повторять, капитан, отрезала Фрава.
Он заворчал под нос, но все же поклонился, а затем злобно посмотрел на Шай. Казалось, одаривать ее угрожающими взглядами стало в последние дни его второй работой. Тем не менее Зу вслед за подчиненными вышел и захлопнул дверь.
Обновленный с утра оттиск печати клеймящего кровью выделялся на двери. Клеймящий приходил каждое утро в одно и то же время Шай делала на этот счет специальные записи. Если же он слегка задерживался, исходящий от метки свет перед самым его визитом слабел Оставалось лишь надеяться, что однажды клеймящий не успеет, но пока он являлся вовремя.
Фрава внимательно наблюдала за Шай, будто что-то просчитывая. Шай же неотрывно смотрела арбитру в глаза.
Зу, наверное, опасается, что я в его отсутствие сотворю с вами что-нибудь ужасное.
Зу не блещет великим умом хотя, когда следует кого-то устранить, он незаменим. Надеюсь, тебе не доведется испытать его сильные стороны на себе.
Неужели совсем не страшно? Ведь вы остались наедине с монстром.
Не с монстром, а всего лишь с оппортунистом, ответила Фрава, подойдя к двери и вглядевшись в светящийся оттиск. Вреда ты мне не причинишь. Тебе наверняка интересно, почему я выпроводила стражу.
«На самом деле, подумала Шай, я совершенно точно знаю, почему ты это сделала. Равно как и то, почему ты выбрала час, когда остальные арбитры гуляют на празднике и точно не застанут тебя здесь».
Предложение! Сейчас оно наконец прозвучит.
Ты когда-нибудь задумывалась, начала Фрава, сколь много пользы извлекла бы империя, прислушивайся император к гласу мудрости, который бы ему своевременно давал советы?
Уверена, что император Ашраван к мудрым советам всегда прислушивался.
Иногда прислушивался, согласилась Фрава. Но временами он становился просто невыносим. По-моему, было бы замечательно, если бы после перерождения император утратил эту свою досадную черту. Ты согласна со мной?
А я-то полагала, будто вам нужно, чтобы он и впредь поступал в точности как прежде, делано удивилась Шай.
Все верно. Но я знаю, что ты, одна из величайших поддельщиц в истории, особенно преуспела в создании печати собственной души. И тебе, конечно, по силам в точности воссоздать душу нашего бесценного Ашравана, одновременно с тем наделив его склонностью к голосу разума Особенно к голосу разума определенных лиц.
«Огненные ночи! подумала Шай. Да ты толкаешь меня на то, чтобы я прорубила для тебя черный ход в душу императора. И тебе даже хватает наглости говорить об этом совершенно прямо, без обиняков!»