А потом хозяйка танцев извернулась в пальцах, сложилась вдвое и глубоко вонзила зубы в запястье Рука.
Он выронил весло, двумя руками взял змею и пережал так, что переломился хребет под скрученными мышцами.
Поздно.
Рук схватил змею слишком далеко от головы, допустив один предсмертный укус. На него уставились мертвые красные глаза. Он швырнул труп на дно лодки незачем приманивать из воды других хищников и медленно поднял руку с ранкой к глазам.
Из проколов выступили две капельки крови. Он не стал делать надрезы, высасывать яд: слишком глубоко он уже проник. Рук чувствовал его, как протянутую по жилам колючую, раскаленную добела проволоку, которую каждый удар сердца протаскивал все дальше и дальше. Он попробовал вспомнить, сколько вздохов сделал с тех пор. Три? Четыре? Воздух дельты забил легкие, став вдруг горячим, словно он сунулся лицом в кипящий горшок и пытался дышать паром. Кругом шевелились, раскачивались, колебались тростники. Ветер? Или у него уже мутится в глазах?
Он нетвердой рукой взялся за борт лодки, уставился в рассеченное тростниками солнечное сияние, ожидая начала последнего страшного танца.
Вместо того проткнувшая его руку огненная спица замедлила движение и остановилась. Еще десяток мучительных вдохов, и огонь перешел в болезненный зуд, тот в звонкие мурашки, и, наконец, осталась только ноющая боль в месте укуса и на ладонь вверх, к локтю.
Он повернул руку так и этак, снова посмотрел на две капельки крови, которые уже сворачивались как всегда скорее, чем у любого другого человека.
И закрыл глаза. Его захватили голоса дельты плеск воды, птичий щебет и тихий гул миллионов крошечных насекомых.
Вот так.
Пятнадцать лет ничего не изменили. Ничего не перевернулось, когда он обратился спиной к миру зеленого солнца, ила, крови и смерти. Когда он отверг богов Вуо-тона. Эйра не перекроила его по своему образу. Столько лет в молитве и покаянии, а все осталось прежним красное зрение, память, сила, способность выжить там, где никто не выживет. Он остался, кем был.
Кем бы он ни был.
9
Всю дорогу до западного порта Пират Гвенне чудилось, что она идет под водой или против немилосердного ветра. Погода была ни при чем. Небо оставалось до хруста чистым. Над селениями и широкими полями за Аннуром сияло солнце. На самом деле они с Килем и двумя приставленными для охраны легионерами неплохо продвинулись. Завидев имперский флаг на коротком древке в руках Чо Лу, все на широком тракте крестьяне с телегами, купцы в фургонах, спешащие по своим делам пешеходы поспешно жались к обочине. Они могли ехать рысью по ровному пути и пологим спускам и быстрым шагом на подъемах. В сравнении с иными ее путешествиями нынешнее выдалось легким, чуть ли не прогулкой. И все же она едва держалась на проклятой лошади.
Гвенна сама не знала, чего хочет. Остановиться? Повернуть назад? Спешиться и пуститься бегом? Безумие. Не занятая внутренней борьбой часть сознания еще признавала его. Не было повода задерживаться, ничто ей не препятствовало, и все же, чтобы усидеть в седле, нужно было усилие воли, какого не требовал от нее ни один бой.
Чо Лу и Паттик все только усложняли. Оба были на пару лет старше ее, а выглядели моложе. Она ловила их взгляды. Она даже с закрытыми глазами чуяла их трепетное, изумленное волнение. Напрямик она не признавала себя кеттрал бывшей кеттрал, но легионеры были не слепые. Они заметили и черную форму, и парные кликни Гвенна не видела причин отказываться от оружия, к которому привыкала всю жизнь. И ее шрамы заметили.
Может быть, они впервые видели кеттрал, зато рассказов наслушались. И уж конечно, тех, в которых величайшие воины империи переплывали океаны, стирали с лица земли крепости, не бросали боя тяжело раненными, спасали людей, побеждали, когда все казалось потеряно Наверняка не тех, где кеттрал бессмысленно гибли по недоумию своего командира.
К середине первого дня Чо Лу не выдержал. Натянул узду и пристроил коня рядом с Гвенной.
Я только хотел сказать, шепнул он, какая честь быть вашим спутником, командир. И для меня, и для Паттика.
Гвенна повернулась к нему. Парень чем-то походил на домбангца: длинные прямые волосы, темная кожа, карие глаза.
Последние два месяца, сказала она, я убивала людей с именами вроде Чо Лу. И очень похожих на вас.
Жестокие и ненужные слова. Аннурские легионы принимали людей со всего Вашша и Эридрои. Может, семья Чо Лу и вела род из Домбанга отец, или мать, или их родители. Это не порочит его верности империи. Но если капля яда покончит с их Шаэлем сплюнутым восхищением, Гвенна готова платить эту цену.
Легионер опешил было, но тут же улыбнулся, покачал головой.
Я знаю о волнениях в Домбанге.
Волнениях? переспросила Гвенна. Пять лет гребаной резни, начавшейся с того, что местные порубили тысячи легионеров и скинули куски в канал.
Чо Лу решительно кивнул:
Мы все об этом слышали. У меня дед из Домбанга, но и он восемь лет назад перебрался в Аннур. А родители выросли в Шелковом квартале, и я тоже. Закатав рукав, он показал ей татуировку с аннурским солнцем на мускулистом предплечье. В легионах не найти человека вернее меня.
Он правду говорит, вставил Паттик.
Тот тоже задержался, пристав к собеседникам. Паттик, в отличие от Чо Лу, был едва ли не светлее Гвенны. Волосы не рыжие, темнее, зато все щеки и лоб в веснушках. Он был не так хорош собой, как его приятель, и не так легко улыбался честно говоря, он был довольно уродлив: тяжелый подбородок, большие уши, слишком близко посаженные глаза. Но и он, как Чо Лу, выглядел солдатом.
Когда гадости в Домбанге только начались, говорил белокожий, в отряде кое-кто напустился на Чо Лу.
Когда там все закрутилось, вам по сколько было? спросила Гвенна. По четырнадцать?
Шестнадцать, ухмыльнулся Чо Лу.
В легион принимают с семнадцати, напомнила она.
Он улыбнулся шире прежнего:
А мы соврали.
Не Гвенне было их судить. В кадеты она попала в восемь, первый взрыв устроила в десять.
И что случилось с наехавшими на вас братьями по оружию? поинтересовалась она.
Мне пришлось кое-кого вразумить, пожал плечами Чо Лу. Напомнить, что присяга важнее имен, которыми нас наделили родители.
И как они приняли урок?
У Скорча остался шрам над бровью, а у Феррела палец кривовато сросся, но они все поняли. С тех пор мы пять лет сражались плечом к плечу. До последних дней. Это мы подавляли Анклишанский мятеж. И выжгли сетьенских разбойников в Раалте.
Улыбка его на минуту стала почти хвастливой. Потом парень вспомнил, с кем говорит, и гордость на его лице мигом сменилась тем же Кентовым почтением.
Конечно, все это пустяки, заметил он, детские игрушки в сравнении с делами кеттрал.
«Кеттрал накормили собственным дерьмом, захотелось ответить Гвенне. Нас, почитай, не осталось. Нет птиц, а несколько выживших в гражданской войне бойцов либо стары, либо слишком увечны для боя».
Но она только молча взглянула ему в глаза и двинулась дальше в выразительном, как она надеялась, молчании.
Как видно, недостаточно выразительном. Выждав примерно четверть мили, Чо Лу снова подал голос.
Понимаю. Конечно, мы помним, что вам нельзя говорить о своих делах. Но возможно, вы разрешите наш с Паттиком спор.
Паттик неловко заерзал, но и в нем Гвенна чуяла нетерпеливое любопытство.
Возможно, нет, отрезала она.
Чо Лу расхохотался, словно в жизни не слышал шутки смешнее.
Возможно, нет! Он оглянулся на друга. Она говорит: «Возможно, нет!»
И он спросил так, словно она и слова не сказала:
Так вот, тут такой вопрос. Кеттрал могут дышать под водой?
Нет.
Гвенна надеялась, что это положит конец разговору. Легионеры переглянулись. Чо Лу явно не верил.
А что вы видите в темноте, правда?
Вот это была правда, но не повод подливать масла в огонь их поклонения.
Нет.
А боль вы чувствуете?
Гвенна чуть не задохнулась. После бойни в Банях она ни часа не прожила без боли. В первые несколько дней думала: это от впившегося в плечо осколка и других ссадин и порезов. Но шкура у нее заросла, как всегда. Синяки сошли. А ей все чудилось, что железный кулак сжимает сердце, длинные шипы впиваются в мозг, а на груди, не давая вдохнуть, лежит гора кирпичей.
Да, угрюмо отозвалась она, боль чувствуем.
Похоже, Паттик был несколько разочарован. Зато Чо Лу подмигнул ей:
Понятно. Мы и не ждали, что вы раскроете свои секреты.
Нет у меня никаких секретов.
Конечно, она врала, но за ложью стояла правда. Тех секретов, которых ждали легионеры, у нее не было.
А насчет птиц заикнулся Чо Лу.
А насчет прикусить язык? оборвала Гвенна. И оставить меня в покое
Паттик взглянул обиженно, а Чо Лу только улыбнулся.
Конечно, командир. Просто для нас честь ехать с вами рядом.
Честь Будто она какой-нибудь сраный герой.
* * *
Поднажав, они могли бы добраться до Пирата за день. Но император сообщила, что на загрузку и подготовку судна к плаванию уйдет два, и потому они остановились в гостиничке между западным портом и столицей. Чо Лу пошел нанять комнаты, Паттик занялся лошадьми, и Гвенна с Килем остались наедине в отдельной столовой, выделенной для них усердной хозяйкой. Та принесла ужин: куропатку, фиги, козий сыр, ломтики плодов огневки и бутылку вина.
Гвенна на еду не смотрела. Живот свело в узел. Любой кусок во рту отдавал пеплом. Ей в последнее время все снилось, что она задыхается насмерть, и при взгляде на фиги представлялось, как они разбухают, забивают горло, перекрывают воздух, как она рвет себе глотку
Вам надо поесть, сказал Киль.
Думаете, император выбрала бы для задания того, кого надо кормить с ложечки?
Историк пожал плечами, оторвал ножку куропатки и стал зубами сдирать мясо с косточки. Гвенна смотрела, как он жует.
Ей здесь не нравилось, в этой комнате. Хотелось быть уже далеко, на борту судна. Хотелось с кем-нибудь подраться, кого-нибудь убить. Почувствовав подступающий гнев, она сжала кулак. Сидя в отдельной столовой и любуясь, как историк лопает куропатку, ничего не исправить, но комната для нее еще не готова, а в общем зале поджидают Паттик и Чо Лу с круглыми глазами и десятком вопросов. Она заставила себя взять ломтик огневки, прожевать и проглотить. Чтобы драться, нужны силы, а кроме того, у нее накопились вопросы к императорскому историку.
Чего я не знаю? спросила она, не сводя с него глаз.
Киль перестал жевать.
Полагаю, список выйдет длинным, шевельнул он бровью.
Хорошая шутка, но иронией от него не пахло. А пахло гребаным камнем.
Вы лич? не отступилась она.
Такой вопрос почти любого заставил бы встрепенуться. Кеттрал с личами сотрудничали, но все прочие аннурцы их сжигали, вешали или топили. Килю следовало бы обидеться, возмутиться. А он выразил разве что умеренный интерес.
Почему вы спрашиваете?
Гвенна замялась. Ответив честно, она выдала бы собственный секрет. Только кеттрал знали о Пробе, сларнах с их яйцами и даром обостренной восприимчивости.
Я неплохо разбираюсь в людях. Какой у вас колодец?
Я не лич, покачал головой историк.
И не простой историк.
Простых не бывает.
На это трудно было найти ответ. Сама Гвенна простой солдат. Вернее, была простым солдатом до разжалования.
Ради чего вас послали со мной?
Как объяснила вам император, ради моих знаний о Менкидоке. И не только.
Все ваши знания о Менкидоке из кипы книг тысячелетней давности.
Некоторая их часть да.
Вы работали с картами и записями кшештрим, которые вымерли уже сколько?
Приближенно десять тысяч лет назад.
Вот-вот. Десять тысяч лет назад. Планируй я вторжение в Эридрою по кшештримским картам, меня ждал бы нехилый сюрприз целая империя невесть откуда взялась.
Береговая линия не исчезла вместе с кшештрим, хотя могла несколько измениться. И новые горы за последние десять тысяч лет из земли не выросли.
Вы здесь не чтобы показать мне побережье и горы. На то есть карты.
Не все в Менкидоке отмечено на картах.
Сказано было достаточно сдержанно. Он выбрал на блюде фигу и стал задумчиво жевать. Не с таким видом обсуждают затерянный континент. С таким видом вообще ничего не обсуждают. Штука в том, что Гвенна его наружности не доверяла.
Вы там бывали, сказала она, помолчав.
Другого объяснения быть не могло.
Очень давно, подтвердил историк.
Гвенна кивнула на его кривой нос, переломанную челюсть, пальцы.
Это все оттуда?
Повреждения? Ученый взглянул на свои ладони. Нет, большая часть получена значительно позднее.
Что вы там делали?
Изучал.
Что изучали?
Историю.
Она нахмурилась:
Я считала, историки интересуются людьми. Что им делать там, где людей нет?
В тех краях не всегда было так пустынно.
Всю историю Аннура континент необитаем на всем протяжении письменной истории человечества.
Люди, заметил Киль, не так давно научились писать.
Он вернулся к куропатке, а слова так и остались висеть между ними. Гвенна следила, как он ножом и вилкой разбирает грудку. Она всю жизнь ела мясо: баранину, свинину, говядину, оленину все, что можно изловить или подстрелить на аннурской земле, но вид отделяющего мясо от костей историка вдруг напомнил ей Талала в дверях Бань: кровь хлещет из ран, кожа опалена, словно его поджарили на вертеле.
Она отвернулась к маленькому окошку. Дорога на запад, широкая и прямая, как копье, пронизывала холмы и деревни, уходя к далекому отблеску моря. Закатное солнце превратило воду в огонь, потом в кровь.
Так что там, в Менкидоке? спросила наконец Гвенна.
Чудовища, ровным голосом ответил Киль. Болезни. Безумие.
Гвенна обратила на него пристальный взгляд:
Император считает, что все это выдумки да байки.
Люди не выдумывают на пустом месте, возразил историк.
Она обдумала его слова.
А вы говорили об этом императору? Она вам не поверила?
Киль покачал головой.
Не говорили? настаивала Гвенна, в которой удивление схватилось с растерянностью.
Не говорил.
Вы понимаете, что это измена?
Измена? Он задумчиво налил в чашку чаю, сдобрил медом, размешал. Мне представляется более серьезной изменой лишить империю оружия, в котором она чрезвычайно нуждается.
Птиц.
Птиц, подтвердил он, склонив голову.
Осознание опасности повышает шансы на успех операции, а не подрывает их.
Потому я вам и рассказываю. И расскажу начальнику экспедиции после выхода в море.
Мне и начальнику, но не императору покачала головой Гвенна. Почему?
Историк сделал крошечный глоток чая, насладился вкусом и отставил чашку.
Адер уй-Малкениан способная правительница, но она осторожна. Она и так рискует, отсылая один из самых ценных кораблей, одного из лучших адмиралов, одну из последних кеттрал
Я не кеттрал.
Все равно, понимающе кивнул он. Она многим рискует на основании сведений, которые, как вы заметили, вполне могли устареть на десять тысяч лет. Сознавай она, как опасен тот материк, полагаю, никогда не решилась бы на экспедицию.
У Гвенны от этого разговора голова пошла кругом. Такое признание могло стоить историку головы, а он выкладывал все так беспечно, за чаем, под фиги и куропатку. Скрыть от императора правду о Менкидоке даже если это правда, если он не сошел с ума, как старинные первопроходцы, уже достаточно плохо, но Киль на этом не остановился. Он, изломанный, остроглазый, лишенный запаха человек, кажется, имел тут свой интерес, ради которого готов был рискнуть милостью императора и собственной жизнью.
Зачем это вам?
Он взглянул на нее, поджал губы, сделал еще глоток, поморщился, добавил в чай меда и помешал, вглядываясь в пар над чашкой.