Историку проще работать, когда в мире царит порядок. С крушением Аннура моя задача сильно усложнится.
Я думала, историкам положено вести хронику событий, а не участвовать в них.
Он вынул из чашки ложечку, положил на стол, снова попробовал чай и улыбнулся.
Тот, кто наблюдает события вблизи, чтобы хроника была точной, неизбежно в них участвует.
Если я скажу Адер, она вас убьет.
Вероятно. Хотя я сомневаюсь. У нас у всех общая цель у вас, у нее, у меня. Киль пожал плечами. К тому же не думаю, чтобы вы ей сказали.
Вы обо мне ни хрена не знаете.
Напротив, я знаю о вас довольно много. Ваша деятельность заняла четыреста тринадцать страниц моей хроники. Приблизительно.
Четыреста тринадцать? вздернула брови Гвенна.
Приблизительно.
И что же вы узнали, исписывая эти четыреста тринадцать страниц?
Киль ответил ей сдержанной улыбкой.
Узнал, что вы из тех, кому в данном случае необходимо путешествие, цель.
Она заерзала на стуле.
Кому нужно путешествие на другой край света?
Тому, кто потерял свой путь на этом его краю.
В комнате вдруг стало тесно и душно. Гвенна отодвинулась от стола, неуверенно поднялась на ослабевших ногах, отвернулась от историка, шагнула к окну и оперлась на подоконник, чтобы руки не дрожали. Последние лучи солнца отражались в окнах напротив и золотили воду рыбного садка. Она глубоко втянула прохладный вечерний воздух, задержала немного, выдохнула и снова вдохнула. А повернувшись наконец к Килю, встретила его взгляд над краем чайной чашки.
Расскажите про Менкидок, сказала она.
Что вы хотите узнать?
Почему там никто не живет? Почему вернувшихся оттуда называли про́клятыми?
Про́клятыми Историк наморщил лоб. Неточное слово, но и не совсем ошибочное. Вероятно, точнее будет сказать, что земля Менкидока во всяком случае, большей его части больна. И эта болезнь поражает все живое.
Смертельная?
Она не столько убивает, сколько изменяет.
В рассказах о континенте было много смертей.
От сильных изменений можно и умереть. Однако чаще эта болезнь просто уродует.
Чудовища
Обычные животные, превращенные в нечто иное.
Какое «иное»?
Историк опять покачал головой:
Мне встречались пауки ростом со взрослую свинью, восьмилапые тигры, растения, питавшиеся плотью и кровью.
Я такое разве только от пьяниц из Менкерова трактира слышала, закатила глаза Гвенна.
Может, кто-то из пьяниц, захаживавших к Менкеру, побывал в Менкидоке? И с тех пор стал пить?
В голосе историка не слышалось ни презрения, ни обиды. Менкидокские ужасы он перечислял, как другой перечислял бы, что ел на завтрак.
В Менкидоке никто не бывает.
Люди бывают всюду, возразил Киль. Это одна из их очаровательных и необъяснимых особенностей. Услышав известие об огненном острове в море яда, кто-нибудь непременно построит корабль, чтобы отплыть туда и своими глазами наблюдать процесс собственного разрушения, пока горит корабль.
Гвенна с радостью бы поспорила, не будь Киль прав. Она знавала кеттрал из снайперов, решившегося взобраться на высочайшую вершину Костистых гор. Он мог бы долететь на птице, но такой способ ему не годился. Вернулся без двух пальцев и с отмороженным ухом, зато довольный.
Адер говорила, что там живут люди. На северо-западном берегу.
Может, несколько тысяч в десятке деревушек, кивнул историк.
А та болезнь? Их она не изменяет?
Болезнь есть не везде. Она распространяется, но в некоторые области на побережье, высоко в горы пока не добралась.
Сколько там чистой земли?
Я не изучал этого вопроса. Возможно, десять сотых общей площади.
То есть, подытожила Гвенна, континент в пять раз обширнее Эридрои почти целиком как бы сказать?
Испорчен, предложил Киль. Отравлен. Он прогнил.
Прогнил
Она поняла, что именно прогнившей чувствовала себя с тех пор, как Фром бросил ее в карцер. Не в фигуральном смысле буквально гнилой, как слишком долго пролежавший на солнце плод. Все, что связывало ее воедино, распалось; все, чему полагалось быть крепким, сердце, мышцы, разум расплылось в кашу. Чтобы отвлечься от этой мысли, она снова уставилась на Киля.
Зачем вы туда возвращаетесь?
По просьбе императора.
Врете. Вы все это затеяли. Вы подсунули ей карту и тот кодекс. Вы могли так устроить, чтобы экспедиция ушла без вас. Мы бы вернулись с птицами или без, а вы бы отсиделись в безопасном месте.
Нынешний Аннур кажется вам безопасным местом? остро взглянул на нее историк.
Безопаснее тех мест, где водятся свинопауки. Здесь меньше чудовищ. Меньше безумия.
Я пришел к выводу, ответил он, что чудовища и безумие куда разнообразнее, нежели хочется думать людям.
* * *
«Заря», бесспорно, была величественна громадное трехмачтовое судно с высокими надстройками на носу и корме. Выше ватерлинии все блестело маслом, полировкой, позолотой. Утренние лучи сверкали на стеклах кают в кормовой надстройке разместились три жилые палубы. Гвенна даже со своего места на гребне пригорка над гаванью видела, что все канаты свернуты в бухты, каждая снасть такелажа туго натянута. Аккуратно подобранные паруса сияли безупречной чистотой, словно их никогда не распускали. На носу рвалась с бушприта женская фигура. В простертой вперед руке она сжимала меч бронзовый, возможно позолоченный. И оружие выглядело безупречным, не выщербленным ни одним сражением.
Вот, объявил Паттик, великолепнейший из кораблей Западного флота.
И уж наверняка самый дорогой, пробурчала Гвенна.
А что не так? слегка увял парень.
Прежде всего, она набирает слишком много воды.
Это было сразу видно по форме корпуса и по нагромождению деревянных конструкций над ватерлинией.
Это что значит?
Значит, больше вероятность влипнуть в дерьмо. Напороться на риф или скалу. Продрать начищенное днище. Утонуть.
Паттик помрачнел, но Чо Лу покачал головой:
«Заря» славное судно. Она двадцать пять лет стерегла побережья Бреаты и Ниша. Указывала манджарским псам, где их место.
Манджари сдерживал Гошанский договор, возразила Гвенна. А нишское и бреатанское побережья глубоководны и подробно нанесены на карту. Глубины в тех местах, куда собираемся мы, неизвестны. Карт с обозначениями глубин, течений и рифов не существует ни единой.
Если бы судно не подходило для нашей экспедиции, разве император бы его выбрала? покачал головой Паттик.
В голосе парня звучала такая боль, словно разногласия между императором и одним из ее кеттрал не укладывались в его мозгу.
Я императора не виню, ответила Гвенна. Подозреваю, что она предоставила выбор Джонону.
Легионеры озадаченно переглянулись.
Джонону? спросил, помолчав, Патрик.
Первому адмиралу Джонону лем Джонону, пояснила Гвенна. Командует не только этой блестящей безделушкой, но и всем Западным флотом. И возглавляет нашу славную экспедицию.
* * *
Джонон лем Джонон как будто родился при высоких чинах, в мундире, с осанкой первого адмирала. Он стоял на юте, заложив руки за спину, вздернув подбородок, меряя взглядом палубу «Зари». Мундир без единого пятнышка, золотое шитье сияет, шляпа сидит с точно выверенным наклоном. Адмирал был на голову выше Гвенны, сплошные мышцы, заметные даже под одеждой, и, досадуя на себя за эту мысль, она подумала, что моряк прекрасен, как изваяние. Кожа темная с коричневым оттенком, волосы и подстриженная бородка цвета ржавчины, глаза, как и у нее, зеленые. Он, пожалуй, был старше Гвенны, лет за сорок, но на его лице годы не оставили следов, обычных для кеттрал, шрамов не было, оба уха на месте, нос не переломан. И зубы ровные, белые, блестящие.
Другого такого она сочла бы не солдатом, а придворным шаркуном, но молва дошла даже из-за океана. Джонон не сдался в битве при Эренце. Джонон, когда его корабль потопили, вплавь покрыл пять миль до берега. Джонон, взяв рыбацкую лодку, под покровом ночи на веслах вернулся к вражескому кораблю, выпустил из трюма своих людей, убил манджарского капитана и захватил судно. Если хоть в четверти слухов есть крупица истины, он легенда, солдатский герой, он заслуживает восхищения кеттрал.
Похоже, восхищение осталось без взаимности. Лицо его под взглядом Гвенны сохраняло выражение сдержанной властности, но в запахе она различала презрение.
Первый адмирал, отсалютовала она. Гвенна Шарп явилась.
Ей было непривычно отдавать честь (кеттрал этого не делали), но флотские придают жестам и условностям больше значения.
Джонон скользнул по ней взглядом, от макушки до сапог и обратно.
Как же, как же. Бывшая кеттрал.
Адмирал почти не выделил голосом слова «бывшая», но Гвенна почувствовала, как краска бросилась ей в лицо проклятие светлой кожи.
Она натянуто кивнула и снова отсалютовала жалко, что ли!
Приказом императора я подчиняюсь непосредственно вам.
На борту этого корабля, сдержанно заметил Джонон, все подчиняются непосредственно мне.
Гвенна бросила взгляд на палубу. Среди тех, кого она видела, поровну было моряков и легионеров или морской пехоты.
Позвольте спросить, сколько у вас людей?
Джонон поджал губы, задержал на ней взгляд и кивнул.
Команду «Зари» составляют семьдесят восемь моряков и дюжина офицеров острие Западного флота. Кроме них, мы приняли полный полк опытных легионеров.
В слове «опытных» ей послышалась опасная самоуверенность. Паттик и Чо Лу, при всей своей молодости, выглядели толковыми солдатами, но оборонять какую-нибудь крепостицу или выслеживать десяток-другой разбойников далеко не то же самое, что исследовать неведомый материк (зараженный какой-то дрянью материк) без поддержки, без снабжения, в тысячах миль от всех и всего, что ты знал.
Это ставит меня в затруднительное положение. Адмирал снова с головы до ног оглядел Гвенну. Все эти заслуженные солдаты, разумеется, мужчины. Как и мои матросы.
Я не поставлю им этого в упрек, адмирал. Она понимала, что не стоило этого говорить, но сказанного не вернешь. Я знала множество мужчин, показавших себя превосходными солдатами.
И, как я слышал, всех их погубили, отрезал он.
Его слова даже не были особо ядовиты, но ударили, как кулак. Гвенна зажала рот ладонью, сдерживая не только ответ, но и подступившую рвоту.
Первый адмирал опустил ладонь ей на плечо:
Позвольте мне говорить без обиняков. Кем бы вы ни были прежде кеттрал, командир крыла, мастер подрывного дела, все это позади. Вы провалились и лишились звания и власти. Будь вы из моих людей, я приказал бы ободрать вас плетью и бросить, опозоренную и голую, в ближайшем порту.
Он ждал. Гвенна до боли стиснула зубы. Видя, что ответа не последует, адмирал продолжал:
Однако император, да воссияют дни ее жизни, предпочла путь милосердия пути правосудия, и потому вы здесь.
Гнев опалял Гвенну, горячо и страшно прожигал тело. Но когда огонь добрался до сердца, ничего не случилось взрыва не произошло. Вместо того она ощутила огромную, почти невероятную тяжесть. Он говорил правду. Она здесь, потому что провинилась, страшно провинилась. Она бы почти обрадовалась, прикажи кто-то выпороть ее в кровь.
Я служу императору и империи, тихо проговорила она. Как и вы.
Полагаю, кивнул Джонон, вы стараетесь служить, но стараться не значит преуспеть. Вам следует знать, что мне пришлось выделить для вас отдельную каюту помещение, которое в ином случае послужило бы для хранения провианта, оружия всего того, что могло бы сохранить жизнь людям в трудном положении.
В этом нет надобности, адмирал. С меня хватит и гамака наравне с солдатами и матросами. У кеттрал не отделяют мужчин от женщин.
Кеттрал больше нет.
Гвенна проглотила резкий ответ. И это было правдой или близко к истине.
Тем не менее, адмирал. Мне не нужна отдельная каюта. Я всю жизнь жила и упражнялась среди мужчин.
Мне нет дела до вашей прежней жизни. Моя команда не привыкла к женщинам на борту. Большинство этих людей хорошие люди. Но не все. В любом случае я не допущу, чтобы вы их отвлекали, нарушали порядок и подбивали на ослушание.
Под «ослушанием» вы подразумеваете изнасилование?
Отвернувшись от адмирала, Гвенна оглядела корабль. Полно людей на палубе драят, тянут, поднимают, укладывают. Одни тощие как веретено, другие здоровяки, способные взвалить на плечо бочку воды или черного рома. Кое-кто поднимал глаза, встречался с ней взглядом. Единственная женщина на борту не осталась без внимания. Она проследила, как они двигаются, как держатся. Втянула в себя воздух, разобралась в запахах: любопытства, решимости, похоти, злости. Такое напугало бы многих женщин, и они с благодарностью приняли бы от Джонона отдельную каюту. Она попыталась вообразить, что боится этих мужчин, и не сумела. Может, по недостатку воображения.
Вы ограничите свои передвижения каютой и командирской столовой, отрубил Джонон. Если поднимаетесь на палубу, то не дальше этой надстройки. За нарушение приказа вас высекут, как любого члена команды. Вам понятно?
Она повернулась к нему, перевела дыхание и кивнула:
Да, первый адмирал, понятно.
10
Жители Домбанга тысячелетиями вбивали в илистое дно просмоленные столбы, укрепляли их против течения, пытались подняться над уровнем высочайших паводков, измышляли способы закрепить направления русел, словно стоило им прокопать поглубже, выстроить повыше или выложить бревнами побольше изменчивых водных пространств, и безопасность будет наконец обеспечена.
Глупость! Так оценивали их странную веру в неизменчивость вуо-тоны.
Они не пытались сдержать разливы Ширван ни сотнями тысяч деревянных свай, ни отводными рвами, мостами и надстройками. Удержать реку в русле не проще, чем удержать воду в открытой ладони. Порочна была сама идея города, а в основе этой идеи всякое строительство. Может, где еще, в дальних краях, в почве было больше камня, чем грязной жижи, реки держались в берегах каменистых русел, а холмы не меняли места в одну ночь, может, там и разумно было закладывать фундамент для строительства. В лабиринтах Дарованной страны человеку требовалось иное: то, что может двигаться вместе с течением и подниматься с приливом. Не здание, а лодка.
И вуо-тоны устроили свое селение на лодках создали деревню, изменявшуюся согласно с сезонами и течениями, бросавшую якорь на неделю или на месяц пока не наступала пора двигаться дальше.
Рук искал ее три дня.
Сначала он греб к югу от Белой скалы, обыскивал отмели на западе, потом завернул на север, поднимаясь против течения, пока не наткнулся на Привал Оби. В ежегодных миграциях вуо-тонов был свой порядок, но порядок еще не карта. Когда следов не нашлось и в полумесяце озера у Привала, Рука стало донимать беспокойство вроде мухи, которую ни прихлопнуть, ни отмахнуть.
В памяти булькали слова вестника в ошейнике: «Они уже в дельте». День угасал, наступала ночь, а он забирался все глубже в тростники, в застойные старицы, в которые не рисковали заходить сами вуо-тоны. За это время он должен был погибнуть десяток раз. Красный сновидец в сумерках укусил его в загривок и впрыснул яд в кожу. Рук поймал паука, раздавил в кулаке и стал напряженно ждать, с содроганием предчувствуя растекание по жилам яда. Около полуночи он заплыл прямо в паутину пальца призрака и заработал десяток мучительных укусов. Вскоре после того какая-то проворная холодная тварь вонзила полный яда клык ему в запястье и плюхнулась через борт, не дав себя рассмотреть. Он каждый раз ощущал в себе ядовитое острие, яд жег, кипел, добираясь до сердца за время нескольких вздохов, но всегда некая прохладная сила поднималась ему навстречу, усмиряя отраву.
«Дар», называли такое вуо-тоны и смотрели на одаренных с завистливым трепетом. Дар богов.
И что с того, что Рук никогда не просил их даров. Что с того, что последние пятнадцать лет он жил им наперекор. Как видно, однажды дарованное уже не отнимут.