Сашка скрипнул зубами. Только Клопа постоянно носилась со своими пьесами и сонатами и мечтала стать лауреатом первой степени на грядущем конкурсе.
Сашка вспомнил, как ее энтузиазм вызывал у него летом и осенью, до того, как он стал носить, не снимая, дефенсор, раздражение.
Нагавкина подтвердила Сашкины подозрения.
Чем мозг моложе, тем больше сопротивляемость облучению. Чем старше человек, тем быстрее сигнал соотносится с волнами мозга, и тем быстрее человек приходит к «спящему» состоянию.
Она встала, чтобы сделать Сашке вторую порцию кофе. Он не шелохнулся.
Сначала сигнал действовал на планету издалека, одновременно с нескольких сторон. Потом, когда под действие сигнала наверняка попали все, кто мог отслеживать активность приближающихся объектов, они то ли высадились, то ли остались на орбите, но вступили в контакт со своими людьми на Земле. Нагавкина поморщилась. Это произошло в начале девяностых. Я предполагаю, что их ставленники на планете получили что-то вроде дефенсоров, но из рук самих пришельцев. У элиты свои способы сохранять трезвость и работать на них в то время, как остальное население превращается в покорное стадо.
Но зачем было так долго ждать? Сашка глотнул кофе и поморщился. Почему все разворачивается только сейчас, ведь прошло сколько лет? Пятнадцать? Больше? Чего они тут отлаживали, если их сигнал и так умеет подавлять волю? И если тут все равно были эти элиты со своими штуками, то есть такое с нами уже не первый раз, то почему они вообще улетают и возвращаются? Почему сразу не превратить планету не знаю там, в ферму, в плантацию.
Сашка вспомнил фильм «Матрица», который смотрел пару лет назад. «Люди больше не рождаются нас выращивают» и страшные кадры с человеческими эмбрионами на бескрайнем поле, по которому передвигаются роботы.
Люди как источник энергии. Люди как батарейки. Сашку замутило.
Нагавкина откинулась на спинку стула и взяла кружку с кофе обеими руками.
«Экран» пытался найти ответ и на этот вопрос. У Бенциона Владимировича была теория, которую он разрабатывал несколько лет. Он копался в архивах, как библиотечная мышь, выбивал себе заграничные командировки то в Вашингтон, то в Брюссель, то еще куда-то. А информацией делился скупо, насколько мне известно. Такой он был. Жадничал. Часть данных вставит в табличку для доклада, а часть прикарманит, Нагавкина погрустнела, ты скажешь, так научная работа не делается, в команде-то. Она поставила чашку на стол. Я что, я вообще не физик, мое дело было обеспечить секретность и безопасность. Кульчицкий никому не доверял. Ни коллегам, ни сыну. Меня он, считай, и не знал. Я для него была аппарат, функция. Функция буквально. Когда пересекались, смотрел подчеркнуто мимо, здоровался сухо, руки не подавал. Они, видишь, считали себя белой костью, а нас собаками на службе режима, надзирателями. Он мне только в девяностых и доверился разок.
«Экран» расформировали в конце тысяча девятьсот восемьдесят второго. Я жила как все жили. Работала дальше. Об «Экране» почти забыла. Сигнал, ясное дело, помогал забыть.
Нагавкина поднесла руку к лицу. Сашка подумал, что она смахнет слезу, но она лишь с остервенением почесала переносицу.
Он меня тогда разыскал сам. Встретились на бегу, на улице. На бегу буквально. Я тогда не здесь жила, а на Выборгской. Бегала через мост в сторону Ботанического сада, по набережной к Каменному, там по парку, сколько настроения хватит, и обратно. На круг километров десять. Бенцион Владимирович как-то мой маршрут разведал, выследил меня, Нагавкина довольно ухмыльнулась. Пристроился рядом. Я его сначала не узнала: бежит какой-то хмырь, думаю, приставать начнет. А он мне раз кулон в руку сует и ровным голосом говорит: «Лариса Федоровна, Кульчицкий. Вы головы не поворачивайте, бегите себе по обычному маршруту, а я рядышком побегу. За мной слежки нет, пока бегаю, давным-давно на деда рукой махнули».
На той пробежке Кульчицкий поделился с Нагавкиной своими выводами.
Он, конечно, не рассказал ей про результаты десятилетней работы. Он продолжал к ней относиться как к функции и смысл этой функции видел в одном обеспечить безопасность. Он сказал, что продолжает работу над проектом, что у него осталась пара дефенсоров и один он отдает ей. Сказал, что в слепоте жить удобнее, но он не может позволить госмашине жить в слепоте, и раз уж судьба так распорядилась, то она, Нагавкина Лариса Федоровна, обязана защитить его внучку.
Так и сказал, внучку? встрепенулся Сашка. В девяностых?
В девяносто шестом, вздохнула Нагавкина. Твоей Ксене двенадцать было, она ни про отца, ни про деда ни сном ни духом, а он уже планы строил по спасению мира с ее участием.
Сашка покраснел.
Она не моя и вообще он не договорил. Нагавкина насмешливо скривилась.
В общем, он мне скупо, как всегда, выдал капельку своих, так сказать, изысканий. Да, наша планета что-то вроде инкубатора с точки зрения тех, иных. Но все сложно.
Нагавкина тоже смотрела «Матрицу».
Она попыталась объяснить Сашке, что происходит с человечеством.
Понимаешь, она подбирала слова, есть какие-то циклы. Между посещениями Земли проходят столетия. Я тоже удивилась, зачем такие сложности прилетать, облучать, собирать урожай и снова улетать, оставляя человечество в покое, и Кульчицкий пытался мне объяснить. Но он сам к тому времени не во всем разобрался, а когда он чего-то не понимал, он злился. Говорил сбивчиво и скупо. Сказал только, что человеческое тело чрезвычайно сложная структура, и десятилетия, а то и сотни лет уходят на то, чтобы биохимические процессы в телах протекали определенным образом. И что этим инопланетным тварям не всякое поколение человека годится, а только с определенным биохимическим статусом, что ли. Вот они то улетают, то возвращаются, а у нас тут, на Земле, их ставленники курируют процессы таким образом, чтобы человечество развивалось в нужную сторону. Ело нужное, делало нужное, даже думало и чувствовало в нужную сторону, ты понимаешь?
Сашка помотал головой.
Вот и я не поняла. Но Кульчицкий сказал, что мне и не надо. Он мне дал кулон, она поднесла руку к груди, назвал имя внучки и сказал, чтобы я за ней приглядела, когда она объявится в Петербурге. Если с ним что случится.
Нагавкина встала и начала ходить по кухне взад-вперед. Она шагала ровно, прямо держа спину. Раз, два, три, четыре, пять шагов. Разворот. И обратно. Шаги были одинаковой длины, разворот совершался с филигранной точностью в одном и том же месте, будто Лариса Федоровна повторяла привычный ритуал.
Я переехала сюда пять лет назад, продолжила она рассказывать, сделала все возможное, чтобы Кульчицкий меня не узнал. Думала, дура старая, что он у меня теперь всегда будет под присмотром. Орала как оглашенная, чтобы весь подъезд от меня шарахаться начал. Шарахаться буквально.
Сашка невесело усмехнулся, вспомнив Ксенины стычки со Страшилой.
Ксеня.
Он вскочил. Нагавкина остановилась и в упор посмотрела на него снизу вверх.
Сашка нетерпеливо взмахнул руками.
Так пойдемте! Она же там! Одна! У нее остались дефенсоры, ну, плащ например. Сашка лихорадочно соображал. Вы подержите Ксеню, а я накину плащ. А потом мы ей все расскажем. И она придет в себя.
Нагавкина вздохнула.
И что вы, Александр, собираетесь рассказать? Детали предательства ее отца? Прошло всего пара часов, как она о нем узнала и пережила потрясение. Она едва не порвала карточки, она уничтожила один из дефенсоров! Вы хотите, так сказать, ее доконать? Нагавкина говорила с убийственной вежливостью. Не исключено, что после нашего триумфального появления и после вашей пламенной речи Ксения завершит начатое. А именно порвет перфокарты и бросит нам в лицо. Порвет буквально. И ее в какой-то степени можно понять. Ее эмоциональный статус оправдает подобные действия. Доступно?
В Сашкином желудке провалилось дно. Он пошатнулся и приземлился обратно на табуретку.
И ч-что делать? Он едва выговаривал слова.
Нагавкина продолжила движение по кухне. Раз, два, три, четыре, пять. Разворот.
Нужно прийти к ней с результатом. С позитивным результатом. Вы, Александр, должны принести в зубах хотя бы какие-то ответы и хотя бы какие-то доступные решения. И не просто скручивать Ксению и набрасывать на нее плащ, Нагавкина насмешливо покосилась на Сашку, а рассказать, что именно и как мы собираемся делать с карточками.
А что с ними делать-то?!
Раз, два, три, четыре, пять. Нагавкина остановилась.
С ЭВМ дело имели?
Сашка потупился.
Ничего древнее компакт-диска в руках не держали? Она продолжила шагать. У меня на глазах несколько поколений этих ЭВМ сменились. Поколений буквально! Последняя такая махина как раз у Кульчицкого в Пулково стояла. Уже нормальные компьютеры появились, оборудование в корпусах сменили, а он за своего монстра держался. Мне, говорил, надо. Из ностальгических соображений. В восемьдесят втором их выпуск совсем прекратили, но, как видишь, закодировать что-то Бенцион Владимирович успел. Может, там его хреновина до сих пор и стоит.
Сашка вспомнил, что не давало ему покоя.
Зачем перфокарты? Почему он не мог передать Ксене информацию другим образом? Диск, в конце концов эти, как там, дискеты? Бумажку, может, от руки написать? Он же надеялся, что она рано или поздно приедет в эту квартиру и найдет его послание. Зачем такие сложности?
Нагавкина резко остановилась и повернулась к Сашке.
Во-первых, на некоторые носители можно повлиять, скажем так, с расстояния. Дистанционно. Доступно?
Сашка только поднял на нее покрасневшие глаза. Майор вздохнула.
Повлиять буквально. Электромагнитным импульсом. Она сделала рукой такой жест, будто во что-то целилась. Бах и стерли данные. Даже в квартиру заходить не надо.
Сашка присвистнул.
А ты думал. В век развитых технологий живем, она поморщилась, ну так, недоразвитых, конечно, но на это силенок хватило бы. Во-вторых, перфокарты ему было проще вынести из Пулково. За ним знаешь как там следили? Диск или флешку он бы не вынес. А перфокартами у них там все шкафы завалены с советских времен используют как закладки. Вот и таскал по одной, видимо. В книгах, журналах. В-третьих и в-главных. Информацию с перфокарт ты не прочитаешь абы как и абы где, и Кульчицкий наверняка это понимал, когда оставлял их внучке. Нагавкина наставила на Сашку палец-пистолет: И твое дело теперь выяснить, как и где. Доступно?
Сашка свернул на Лиговский проспект.
За время прогулки по кладбищу и по полутемным улицам он снова прогнал в голове тот ночной разговор.
С тех пор прошло три недели. Три пустых недели. Нагавкина оставила ему визитку, чтобы он звонил в случае чего. Сашка учился, гулял, ел, читал. Еда казалось пластиковой, прочитанные книги тоже, про учебу и говорить не приходилось. Он то и дело порывался позвонить Ксене, представлял ее отстраненный голос, и у него начинало свербить в носу от раздражения. Он успокаивался, снова брал в руки телефонную трубку и снова клал ее на место, не представляя, с чего начнет разговор.
Сашка пересек сквер и направился к дому. Прогулка по кладбищу все-таки возымела свое действие: он наполнился решимостью. Нужно действовать.
Конышев и Образов физики, которые знали деда и отца Ксени, теперь работают на кафедре медвуза. Что ж, можно начать хотя бы с них.
Сашка захлопнул за собой тяжелую дверь за минуту до начала комендантского часа и понесся вверх, перепрыгивая через ступеньки.
Глава 3
Кирпич
Санкт-Петербург, январь 2005 года
«Я есть жизнь, которая хочет жить среди жизни, которая хочет жить, прочитала Ксеня. Главный принцип биоэтики, так называемый принцип Благоговения перед жизнью, основанный на формуле А. Швейцера». Она закрыла учебник и уставилась в окно.
Уже рассвело, автобус плелся в пробке по Большой Пушкарской улице. Ксеня ехала ко второй паре староста с утра сообщил о том, что преподавательницы латыни не будет.
«Жизнь, которая хочет жить среди жизни, которая хочет жить», повторила про себя Ксеня и провела пальцем по запотевшему стеклу. Автобус подъехал к очередной остановке, и темные силуэты снаружи приготовились атаковать входные двери. И это тоже жизнь, которая хочет жить среди жизни.
Со второго семестра к учебному расписанию добавились биоэтика, гистология, информатика и некие «математические основы доказательной медицины», лекция по которым пока дважды переносилась из-за болезни преподавателя. Ксеня боялась этих «основ», потому что подозревала, что это будет что-то вроде статистики предмета, внушавшего ей ужас. Скручивающий нутро ужас, без всякого благоговения или уважения. Числа, данные, насекомый шелест страниц, точные расчеты и ряды безжалостных цифр вот что такое эти «основы». Ну их.
Биоэтика Ксеню тоже раздражала, но она пока не понимала, чем именно. Она провела пальцем по треснувшей глянцевой обложке учебника. Как бы автор ни старался использовать сухие казенные слова во вступлении, он не сдержал восторженной нежности, почти сюсюкания, говоря о жизни.
Автобус мягко напрягся и тронулся с места. Жизнь заполнила свободные места, кто-то бубнил в телефонную трубку, на другом конце автобуса плакал ребенок. Ксенин взгляд скользнул за окно, где промелькнули сквер, памятник, дом. В каждом доме окна квартир, где живут люди. Жизнь среди жизни. Что царапает ее изнутри, откуда тревожное ощущение, будто она забыла что-то важное? Ксеня снова уставилась в учебник.
«Сократ считал, что никто не делает зла по своей воле».
Далее следовали принципы деонтологии. Деонтология, от греческого deon, «должен», это и есть медицинская этика, изучающая нормы морали и нравственности, нормы взаимоотношения врача и пациента. Врач должен пациент должен
Ксене не нравилось слово «должен», когда речь заходила об отношениях людей. Сформулированные мертвыми греками нормы преподносились как единственно верные, но что, если мертвый грек или автор учебника ошибается? Как нащупать нормы в отношениях не только с пациентами, но и с остальными людьми вокруг? По каждому спорному вопросу лезть за подсказкой к грекам?
Ксенин взгляд зацепился за фразу «по благословению Святейшего Патриарха Алексия II при Московской патриархии был создан Церковно-общественный совет по биомедицинской этике». Ну конечно, без церкви никуда.
Ксеня вздохнула и затолкала учебник в сумку. Скоро выходить. Через проход стоял тощий мужичок в грязной рубашке и брюках с расстегнутой ширинкой. От него разило перегаром, он, казалось, прислонился к окну, чтобы тонкая шея не надломилась под тяжестью несоразмерно большой головы. Глаза смотрели бессмысленно, рот был раззявлен в кривой ухмылке.
Ксеня брезгливо отвернулась. Если бы взгляд можно было протереть влажной салфеткой, испачкавшись, она бы сейчас сделала это с удовольствием. Очевидно, что никакие правила этики, что бы там ни формулировали мертвые греки или попы с золотыми крестами на груди, не распространяются на подобных существ. Жизнь, конечно, хочет жить среди жизни, но должна же быть разумная граница, определяющая само понятие живого?
Мягкий голос объявил следующую остановку. Ксеня прижала сумку к груди и стала осторожно протискиваться между людьми. Ей пришлось пройти рядом с большеголовым мужичком, и она задержала дыхание.
Ксеня постаралась выкинуть мысли о греках, патриархах и деонтологии из головы и сосредоточиться на по-настоящему важных вещах.
По-настоящему важным был «кирпич».