Егор молча наблюдал, до конца не понимая, что происходит на самом деле, не мог поверить своим глазам, не то, что словам чеченца: в своей жизни Егор успел повидать многое, но допустить, что в одночасье могли пошатнуться все его старые взгляды, не мог. Не обращая на чеченца внимания, Бис стянул с себя камуфляж, скрипя зубами, отделился от протеза ноги, спихнув тот под кровать, «выдернул» протез из плеча, долго возился, забираясь под простыню и, ни сказав ни слова, прикрыл зудящие от слез глаза.
Хорошо, брат, я понял, сказал Муса. Еще договорим, да? Доброй ночи тебе И ушел.
Спустя минуту зазвонил телефон. Егор не спал, отчетливо слыша мелодию вызова никак не соображая, что у него; спохватившись, буквально откопал телефон в одежде и уставился в экран, на котором светился десятизначный код. Все цифры кода в ряду были ему известными, как дата рождения, будто другого порядка цифр в жизни Егора не существовало звонила Катя. Егор завозился, тяжело сражаясь в себе, потому как знал узнав его, разговаривать Катя не станет отвечать на звонок не имело смысла. Никому этот разговор не был нужен; Егору не был нужен: для себя он давно все решил. И все же, так захотелось ему услышать напоследок ее голос, что молотками застучало в висках. Егор осторожно потянул значок «зеленая трубка»
Алло! Кто это? сказала она слабым, совсем измученным, тихим голосом. Алло Егор не ответил. У меня пропущенный вызов от вас Слышите меня, алло? Катя вопросительно помолчала в трубку и отключилась.
Казалось, будто уже тысячу лет он не слышал ее голоса. Слушал ее, затаив дыхание, чтобы не сорваться скрипкой, не заскулить трубой, даже подумать ни о чем толком не смог в эти короткие секунды. Слезы от этой боли, как от колючего ветра, подступили совсем близко Егор словно от него свернулся, вжался в грудь. В голове тоскливо скрипнуло и натянулось словно туда накачали газ, как в воздушный шарик из латекса и скрутили узлом горло, чтоб не спускал он тяжело и нервно задышал, не в силах сдержать свое заполошное сердце и беззвучно заплакал.
Причин для слез, кроме странного удушья, кто бы спросил, заметив, не было, давно все, что надо оплакать, оплакано. Так уж случилось: они расстались. Таким он вернулся: странным, чужим, изуродованным, неродным. Стремной назвала Катя любовь Егора к себе через злость, боль и страдания, такой любви она не хотела и принять не могла. Все переживала за него, все спрашивала себя: так тяжело физически бороться с трагедией и не выбраться из собственной головы Почему?
Но Егор плакал не поэтому, терзало другое: както так вышло, что он перестал чтолибо чувствовать без нее, будто все рецепторы его чувств остались у нее и с ее уходом стало только хуже, будто они группы нервных окончаний, дендриты чувствительных нейронов, специализированные образования межклеточного вещества и специальные клетки разных тканей, обеспечивающие превращение стимулов внешней и внутренней среды в нервный импульс остались все в ней. Все, кроме слез; из чувств только ад внутри, который был еще ужаснее с наступлением темноты.
Владельцем элитной иномарки, которую присвоил Кобергкаев, оказался директор завода «Донецкнефтешлам» Сергей Вошанов. Следующие двое суток связанного с прострелянным плечом Вошанова возили в багажнике его же внедорожника, требуя перерегистрировать предприятие в ДНР. Однако, этого не происходило.
Первый из злополучных дней Бис провел в городе с Песковым, второй снова оказался в машине с Бергом. Все это время Вошанов катался в багажнике, квасился скрученный, готовился к худшему, что было понятно из угроз Берга, к перерезанию горла.
Вот уже третьи сутки Вошанова держали в подвале на «ВАЗовской» развилке, но, истязали щадяще, как благородного били не до белокрасных искр в глазах и потери сознания, когда тело становится деревянным и уже не чувствует, а как бы слышит удары по нему изнутри, как из башни танка, били по рукам и ногам и совсем бережно по щекам, точно ладошками, чтоб не портить физиономии. Все это выглядело довольно странно и нелепо Вошанова били, между делом кололи антибиотики лечили: Егор не был свидетелем избиения и степень жестокости определял по ссадинам на лице директора завода и тому, как тот двигался, когда волокли из подвала в багажник и назад. Бис не хотел этого видеть, не мог: бьющих презирал; связанных, не могущих ответить, стонущих, сломленных и измятых бесправных жертв жалел. Сделать ничего не мог и находиться во всей этой истории не хотел: на глазах защитники Донбасса превращались в жестоких палачей чеченских боевиков Егору представлялся их плен, вспоминались известные случаи. Но и тех, чеченских, казалось, начинал уважать: да воевал, да стрелял, и в то же время уважал. Там была война, а здесь еще нет. В той войне лично он не воевал с гражданским. А здесь воюют. Чем тогда могли нравиться те? Нравилась решимость чеченцев умереть за веру тогда у Егора еще не было понимания, что все ради денег у Егора такой веры никогда не было и за деньги на такое бы не согласился, но зато была идея, спецназовская; а еще нравилось как те молились, мог засмотреться, заслушаться, как бывало в начале войны, в Дагестане, словно о великой боли нараспев, как признание в неумолимом грехе. Тимур Муцураев тоже так пел: Егор слышал его песни, временами морщился, понимая, что воспевается враг, но соглашался, что тот пел красиво, в искренность слов верил; потом сам своей молитвой молился, как умел.
Минералкой Вошанова не пытали, позволяли утолять ей жажду, в то время как другие пленники лизали собственный грязный пот и засохшую кровь, почемуто уверенные, что она усиливает слюновыделение опять же как вариант получение все той же влаги. Раз в сутки кормили едой из ресторана Егор искренне не понимал этого, решив для себя, что таким способом хотели «задобрить» после чего снова били так, что Вошанов опорожнялся в штаны, но бумаг не подписывал, все ждал чегото, на чтото надеялся.