Светящийся отросток на шляпе, как у глубоководной рыбы,
Лиловые длинные волосы,
Затуманенный, как у всплывшей селедки, один глаз,
Черный и пустой, но с огоньком на самом дне другой.
Это был сам Меланоцет Джонс.
Я пожал его склизкую руку с бирюзовыми браслетами,
Благодаря за готовность вступить за лучшего друга в битву,
А он отшатнулся.
«С чего ты решил, что я тебе на выручку с саблей бежал?
Спросил меня он. Я спешил на глас моей младшей сестры, Батиаль, дочери морской впадины!»
Тогда я рассказал ему о случившемся, а он, пьяный в розу ветров от всего моего южного вина и северного эля,
Мгновенно стал трезв, как облитый ледяной морской водой.
Ланц положил мне на плечо руку и предостерегающе зашептал:
«В шлюпку садись сейчас же и плыви к любому берегу,
О спасении моля всех своих богов,
Потому что, клянусь тебе челюстью мурены, застрявшей в голенище моего сапога,
Твой корабль обречен.
Сестры мои сирены и морские чудовища, Батиаль из них самая младшая, у отца любимая.
Если кто не по духу ей она топит обидчика или судно его.
Сухое сердце отца размокает от слез младшенькой дочки,
И он выполняет любую просьбу ее.
Велит горемычная он всех сестер ей в помощь погонит,
А у меня, единственного наследника глубин и кладбищ разбитых кораблей,
Отнимет власть над голодным кракеном,
Скажет сестре слова заветные,
Что будят монстра и заставляют его в песке из недр земли к поверхности пути себе рыть громадными щупальцами.
В шлюпку садись и проваливай,
Потому что не корабль это теперь, а могила.
И если тебе повезет невредимым добраться до берега
Считай себя самым большим любимцем фортуны.
Двенадцать крючков мне в язык, если я хоть в чем-то тебе солгал, де Рейв!
Убирайся с этого корабля,
Потому что скоро он ляжет на морское дно,
Где холодные ненасытные твари станут грызть его дерево, как термиты,
Убирайся!»
И раньше, чем он окончил, из воды вынырнули тысячи уродливых женщин с жабрами, плавниками и иглами.
Они имели рыбьи хвосты,
Порванные лапами морских чудовищ или топорами моряков,
Обвязанные остатками рыбачьих сетей, из которых морским девам всегда удавалось сбежать с боем или без боя.
У них были хребты акул, челюсти пираний и зигзагообразные когти,
Которые крепко вонзались в дерево и пробку,
Точно дорогой штопор.
Они кружились в волнах, пытаясь поднять с родного дна водоворот,
Выламывали доски корабля
И пели так,
Что многие мужчины рвали на себе волосы, кричали и с безумным воем бросались с палубы в бездонную воду.
Я бы и сам, наверное, в бездну бросился,
Если бы мне от выкриков принцесс, баронесс и герцогинь не заложило уши.
Кренился корабль, мачтами касаясь волн,
И синие просторы казались монстром, на брюхе которого мое судно покоилось,
А белая пена саблезубыми челюстями.
Под водой засветились миллионы приближавшихся огоньков,
Будто воронка, пытавшаяся поглотить мой корабль,
Заставила подняться к поверхности все упавшие с неба и угодившие в океан звезды.
Сначала я принял их за отражения упавших свечей,
Зачинавших пожар на палубе,
Но потом узрел, что это горящие прутья на головах глубоководных рыб.
Сирены с хвостами электрических угрей,
Флуоресцентными волосами, в которых пробегали искры и молнии,
И светящимися углублениями в телах
Поднимались к морской глади и раскрывали объятия смерти, тянули руки ко мне и моим гостям.
Столы, мачты, лестницы, мундиры, парики и платья горели!
Всех охватила безрассудная паника! Проваливавшаяся деревянная палуба стала эшафотом!
Тех, кто скатывался по коврам и настилам в воду,
Забирали водовороты
И жалили прозрачные голубые женщины со стрекательными нитями и щупальцами медуз.
Под их кожей видны были все будто из тончайшего стекла сделанные кости, органы и серебристые нервы,
Тонкие струны,
Что вели к невесомому расправленному водой мягкому скользкому парусу и щупальцам.
О, эти создания были невероятно красивы!
Медуз рождает полип,
Как цветок физалиса дриад,
И эти аморфные создания мне всегда казались прекрасными нимфами,
Морскими феями.
Но прекрасные создания вдруг оказались такими смертоносными!
Сколько за чарующей оболочкой порой бурлящей ненависти, душераздирающих криков и яда!
Они волокли на концах своих щупалец смерть,
Они несли смерть!
Женщина с телом осьминога
Обвила руки моей невесты и потащила ее к воде.
Ланц дал мне свою саблю, и я рубил многочисленные щупальца девы-спрута,
Теряя рассудок от женских криков разной тональности.
Но потом сирены заголосили громче прежнего,
И из вызванной ими воронки показался гигантский кракен.
Задрожал океан под его могучим телом!
Клянусь, на другом краю земли в этот миг должно было случиться наводнение!
Ланц чертыхался так, что из его рта почти лилась на мои ковры черная желчь!
Он свистел, пытаясь остановить своего любимца,
Но глубоководный монстр слушал только его сестер.
Его щупальца проломили и доломали горящие деревянные останки, удерживавшие меня и немногих гостей на глади морской,
Его клюв жадно вцепился в нос корабля,
И нас всех повлекло зловещее дно.
Крики, возгласы и огонь! Вы помните осаду Альмангира десять лет назад?
Это было еще более ужасное зрелище!
Волны схватили меня и выбили из моих рук саблю,
Оставив в руке всего лишь резной деревянный ее эфес,
И я не видел уже ничего.
Но боги хранят меня! Боги хранят меня!
Целым и невредимым я достиг берега, бороздя океан на одной только щепке от эфеса.
А всех остальных забрала вода, которой всегда голодно.
Вот так пир был у морских тварей в ту ночь!
Вы когда-нибудь ловили рыбу на кракена?
Спросите своих друзей-рыболовов, и они скажут вам, чей неоконченный бал даровал им богатый улов!
Я добрался до берега,
Но острые скалы, иглы морских ежей и клыки пираний
Наделали дырок во всех моих карманах.
Сквозь эти дыры просыпались и убежали от меня,
Темнея в глубокой воде,
Золотые, серебряные и медные монеты!
Где они теперь?
Выстилают сейчас они дорожки ко всем владениям Дэви Джонса?
Наверное, рыбы носят серебристые кругляшки вместо выцветшей чешуи?
Или красавицы-русалки делают из золотых дисков браслеты и бусы?
Самоцветы, кристаллы, жемчуга и золото
Принадлежат теперь сиренам и морским монстрам.
Никто не знает, никто не может мне сказать точно,
Но я подозреваю, что невеста моя стала женой моему другу.
У меня нет ни корабля, чтобы ее вызволить,
Ни гроша, из которого я бы мог вырастить для нее потерянное в волнах состояние.
Как мне узнать? Не вырваться мне с жаркой суши!
Стены столицы Флердеружа
Заперли меня, как в темницу.
Я обнесен красным кирпичом,
Как волк огнем,
За линию которого не смеет закинуть седую лапу.
Но даже здесь и при таком порядке вещей я не унываю:
Я настоящий странник! Прирожденный! Никому этого у меня не отнять.
Раньше ветер дул мне в парус, а теперь в пустую голову,
И ноги мои бегут, бегут, бегут,
Стуча по дороге, похожей на спутанный клубок нитей, шпорами
Даже здесь, в стенах одного города,
Который кажется жалким, если сравнивать его с моей морской обителью,
Я умудряюсь каждый день совершать небольшое путешествие:
Когда меня прогоняют из одного места, я отправляюсь в следующее,
А оттуда меня гонят веником и вилами снова.
Позавчера я по пожарной лестнице поднялся в башню придворного астронома.
Его крыша состоит из прозрачных стекол, соединенных железными рамами с проволочными узорами и завитками.
Одно из множества окошек, то, что слева от флюгера с теллурием,
Было открыто,
Вот я через него проник в башню, спрыгнул на стол, опрокинув три разноцветных чернильницы,
И стал осматриваться, обживаться.
Там были синие стены,
И свет, рассеянный узорами стеклянных плиток башенной крыши,
Писал на них проекции созвездий.
У камина, где варился кофе в котелке,
Были раскиданы подушки, карты звездного небо и поразительно длинные,
Обвивавшие всю готическую мебель и все узенькие деревянные колонны,
Свитки.
На синем бархате софы
Дремали ласки с серебристой шерстью.
Когда они переворачивались или били хвостами,
На их шейках звенели золотистые колокольчики в виде звездочек,
Пришитые к голубым да черным бантам, лентам и ошейникам.
А прямо за этой софой
Стоял железный пьедестал,
Охранявший хрустальный шар, в котором метались искры.
Я спрыгнул с пятиугольного стола,
Карты и книги на котором испортили разлитые чернила,
И безо всяких угрызений совести направился к шару,
Чтобы получше их рассмотреть,
Наступая при этом на свитки и атласы звездного неба на полу
Грязными подошвами,
Цепляя и разрывая бумагу и пергамент шпорами.
Какое мне, собственно, дело до сохранности чужих карт,
Если это не игральные и не морские карты?
Я хотел рассмотреть хрустальный шар,
Зазывавший меня изменявшим цвет свечением,
Но споткнулся о толстый календарь,
Брошенный на пол,
И завалился, плащом зацепив и уронив на себя железный пьедестал.
Колдовской шар покатился по мне,
Как Солнце по атланту, чихнувшему и невольно уронившему небосвод!
На шум примчался сам придворный звездочет,
Зачитывавший принцессе Камилле ее гороскоп:
От бумаг в его руках все еще веяло розовым маслом.
Застав меня на месте преступления, он пришел в бешенство,
Он закричал, затопал ногами,
Раскидал свои драгоценные бумаги и даже бросил в меня колпаком, расшитым созвездиями.
Господин астролог бесновался так, что не заметил,
Как шар прокатился по скользкому деревянному полу к открытому панорамному окну
И предался свободному полету.
Он, вероятно, разбился, так как минуту спустя в небо
Со свистом петард и магических зарядов
Устремились разноцветные искры.
Меня обругали всеми самыми грубыми словами на латыни,
И я засмеялся.
Но после, когда астроном заставил ожить волшебные золотые доспехи,
Охранявшие его книжный шкаф,
Я снова запрыгнул на стол, схватился покрепче за канат для поднятия и спуска люстры,
Разбежался
И вылетел в окно вслед за злополучной стекляшкой!
Я достиг земли, отпустил канат и приземлился в кусты гортензии под окнами гардеробной старшей горничной принцессы.
Она заметила меня, обругала, решив, что я за ней подглядывал,
И засвистела в глиняный свисток на шее, сзывая всех королевских собак.
На меня налетела свора злейших охотничьих псов, я отбивался от них, как мог!
Видите вот эту рваную красную тряпку, заткнутую за мой пояс?
А ведь до того, как эти хвостатые на меня накинулись и изгрызли в кровь,
Это был мой любимый белоснежный камзол
Эх, ну, долой былое, прочь эту тряпку!
Выкину ее сейчас же.
Кто поймает тому повезет!
Или нет: говорят, мои неудачи губительны и заразны, как чума.
Дыхание ветра наполнило собой бордовую ткань
И перенесло ее от кибитки гадалки до закутка госпожи Бон-Бон.
Ее роскошный карточный замок, привлекавший внимание к скромным товарам,
Был разрушен красным платком,
Как огненным вздохом дракона.
Карты рассыпались, а глянцевые уголки их
Западали в сколы и царапины часов, гребешков и подстаканников,
И торговка Бон-Бон могла быть уверена хотя бы в том,
Что они не улетят от нее,
Но галантерейщица все равно волновалась:
Ветер колышет их и не поднимает, но что, если он вдруг усилится?
Небо ясное, Солнце сияет, но что, если свет померкнет,
И ветер вдруг усилится?
Причитая, госпожа Бон-Бон собирала свои карты в кожаный чехол для колоды.
Де Рейв: Ну, оставим дворец прекрасной принцессе!
Панорамные стеклянные окна, грязные до того, что за ними ничего не видать,
Гобелены и занавесы, дышащие изменами,
Не про нашу честь!
А золото и корона были у меня и на воде,
На большой воде, пылающей зелеными пламенными языками ламинарии на дне.
Вот к глубине морской я и отправился.
Не нашлось мне там лодки или паруса под стать большим планам,
Пришлось остаться на берегу.
Доски причала были совсем сухими и горячими от света Солнца,
Только в щелях были видны облупившие скрытую обратную сторону ракушки и водоросли.
Мой притягивающий тепло черный костюм гарантировал,
Что я превращусь в уголек, если задержусь,
Решив погреться в золотых лучах!
К счастью моему, конечно же, долго я там не пробыл.
Эх, как играли солнечные зайчики в стеклянном ведре с уловом старого рыбака!
Там были клыкастые щуки, забавные пятнистые карпы и страшные черные пиявки.
Забавляли их и заставляли кружиться пестрой подводной каруселью пятна света и радуги,
За которыми наивные рыбки охотились,
Намереваясь поймать и поглотить неощутимые эфемерные следы.
Я рыбаку предложил свою помощь.
Что я, рыбу не ловил?
Было дело!
Там, в краю ледяных пустынь, где я рос,
Все покрытые плотным льдом реки несли отпечатки моих рук и сапог на движимых с талой водой прозрачных плитках,
Пугая осетра и сельдь.
И сетями, и ловушками, и копьями я ловил рыбу!
Даже в кита, нападавшего на мой корабль однажды, я стрелял дротиками из трубки.
А вот старик дал мне удочку.
Вы видели ее когда-нибудь? Дирижерская палочка великана!
Как с нею обращаться, как ее в руках удержать?
Я и оседлать ее пробовал, как коня на деревянной палке,
И в воду ее вонзал,
И колдовать ею, как скипетром волшебника, пробовал.
Посмеялся рыбак надо мной и показал, как ею рыбу удить.
Я закинул удочку, приложив столько усилий,
Что сбил с себя любимую черную шляпу,
С которой никогда и ни за что бы не расстался!
Упала она в воду, понесло ее течение прочь от причала.
Кинулся я спасать свое имущество,
Отбросил удочку так, что та опрокинула ведром с уловом,
Да прыгнул с досок в морскую синеву, облив рыбака с ног до головы соленой водой.
Спешил я за шляпой, избегая сильных течений и жмурясь от яркого света,
А мимо проплывали сбегавшие карпы и щуки из большого ведра.
Обругал меня старый рыболов всеми словами, какие были у него в арсенале.
Вот так решение! В самом деле!
И не боялся он распугать этими выкриками всех рыб?
Может быть, всплеск от моего прыжка тоже был громким,
Но не до такой же степени, господа!
В погоне за шляпой,
В битве с ненасытной стихией,
Проглотившей мой корабль однажды, а после решившей забрать еще и головной убор,
Я нацеплял всем телом пиявок и промок так, что, когда я догнал и натянул шляпу,
На мне осталась только одна маленькая сухая точка:
Не достигший волн черный фетровый затылок.
Но рано мне было радоваться!
Рыбак запустил в меня банкой со своими червями,
Такой, знаете ли, большой и тяжелой железной банкой!
Я не был уверен в том, что это подходящее для меня угощение,
Пришлось нырнуть в воду и скрыться под прозрачным щитом родной стихии.
Рябили на нем черные и темно-серые пятна моего костюма,
И отчаявшийся рыболов не сумел в меня попасть,
Какая однако же досада!
Доктор Ф: Вот уж действительно.
Может быть, хотя бы это единственное в
Де Рейв: Многоуважаемый доктор Ф сейчас наверняка заметит,
Что этому стоило бы случиться,
Потому что удар банкой по голове это, вероятно, единственное,
Что могло бы убить такого славного малого, как я, или хотя бы вправить мне мозги!
Доктор Ф: Мерзавец.
Де Рейв: Искренне благодарю за комплимент моему дару предвидения.
Доктор Ф: Негодяй и последний плут.
Де Рейв: Это я тоже предугадывал, но отвечать не собираюсь.
Меня ждет продолжение моей истории!
Долго плавал я в привычной мне голубой прохладе
Среди разноцветных коралловых деревьев и обросших зелеными пляшущими лентами камней.
Зазывали меня в подводные дворцы русалки,
Похожие на тропических рыб, скатов и аксолотлей,
Но я поклялся себе не верить им после того,