А я, значит, должен заступить на роль быка-производителя ради дома Османов?
Грубо сказано, тем более перед пожилой-то женщиной, но да, именно в этом твой долг. Другое дело, если бы Гюльбахар родила тебе больше сыновей. Но она ведь уже девять лет твоя кадын
Мне с нею хорошо.
А с другой разве не может быть хорошо?
Сулейман вскочил с дивана. Одна из материных служанок робко состроила ему подведенные сурьмой глазки. Его вдруг обуяло нетерпение поскорее покончить с этим разговором. Что с ним действительно не так? Ведь большинству мужчин исполнение такого долга было бы не в тягость, а в радость. Или, может, это он так доказывает всем и самому себе, что не такой, как все те грубые животные, что восседали на троне до него?
Сделаю, как ты просишь, сказал он и поцеловал матери руку. «Всех их покрою по очереди, если тебе так хочется, подумал он. Пусть дворец ломится от колыбелей с моими детьми».
А потом вернусь к своей Гюльбахар.
Кяхья вырвала из рук Мейлиссы подушку, швырнула ее на пол и принялась топтать.
Это что такое?! Ты меня нарочно доводишь?
Мейлисса жалобно покачала головой.
Ты только погляди на эти стежки! Я бы такое крестьянке в поле под задницу не дала подложить не то что валиде-султан под голову!
Простите.
Что вообще с тобою? В последние недели ты сделалась просто несносной! С этим словами кяхья больно ущипнула Мейлиссу за щеку. Девушка взвыла, старухе это понравилось, и она ущипнула ее и за другую.
Хюррем вскочила со своей рабочей лавки и выхватила шелковую подушку из-под ног у кяхьи.
Вовсе не плохо. Оставьте ее в покое.
Не сидится смирно, когда перья летят, дорогуша? переключила свое внимание на нее женщина.
Ей нездоровится.
Ну так в лазарет ее тогда! А у тебя, смотрю, все стежки-то ровные да гладкие, вот и выполнишь всю работу и за себя, и за нее.
Хюррем швырнула старшей в лицо свою вышивку.
Кяхья замахнулась на нее, но на этот раз Хюррем оказалась проворнее и едва не сбила старуху с ног мощной оплеухой. За звоном пощечины последовала гробовая тишина.
Лицо кяхьи медленно расплылось в победной улыбке.
А вот за это тебе точно причитается бастинадо, шепнула она. Капы-ага тебе своими батогами подошвы-то до костей обдерет. Теперь у нас весна на дворе. Почитай за счастье, если к зиме снова ходить начнешь.
На пороге появилась пара стражей. Один вошел и взял Хюррем за руку со словами:
Тебе со мною. И шитье свое прихвати.
Хюррем была ошеломлена. Разве могла стража прийти за нею так скоро? Разве что караулила за дверью Она сделала, что было велено: собрала свои иглы, пакетик с наждачным порошком и отрез зеленого шелка, который вышивала.
Куда это вы ее уводите? спросила кяхья.
Куда капы-ага приказал, туда и уводим, ответил стражник и увлек Хюррем за собою на выход.
Ее же нужно в темницу, на бастинадо! кричала им вслед кяхья.
Хюррем же позволила стражам побыстрее увести ее прочь по коридорам. Ведь если за нею послал сам капы-ага, это могло означать лишь одно и отнюдь не бастинадо.
Глава 7
Над вымощенным миндалевидными булыжниками двором владений валиде господствовал мраморный фонтан с вычурной резьбой. Со всех сторон внутрь двора выходили окна.
Стражники спешно вывели Хюррем на середину двора и оставили там.
Капы-ага велел тебе ждать. И петь не забывай.
Петь? Зачем? Что происходит-то?
Но мужчины поспешили удалиться, не обронив более ни слова, и Хюррем лишь проводила их взглядом.
Наверно, капы-ага устроил ей смотрины у матери султана, подумала она.
Найдя у фонтана место, где камни попрохладнее, девушка уселась там по-турецки, разложила на коленях прихваченный с собою из мастерской платок, достала иголку и принялась за вышивание. А напевать при этом начала любовную песню, которой ее научила мать, от лица парня, придавленного павшей лошадью в заснеженной степи. Замерзая и чуя близкий конец, юноша рассказывает ветру, как сильно любит одну девушку и как не смог набраться храбрости ей в этом признаться. Вот он и просит ветер донести его слова через равнину до любимой, чтобы она всегда помнила о нём. Глупая сентиментальная песенка, думала Хюррем, но ей всегда была по душе сама мелодия.
Она даже не заметила высокую стройную мужскую фигуру в белом тюрбане, до тех пор пока тень от нее не легла на шитье у нее на коленях.
Первый закон гарема тишина.
Вздрогнув, она подняла глаза. Мужчина стоял со стороны солнца, и девушке пришлось защищать глаза ладонью от слепящих лучей, чтобы хоть как-то его рассмотреть. Судя по голосу, не евнух, а по светлому цвету кожи никак не нубиец. Оставался единственный мужчина, который волен был здесь разгуливать.
Так может, нам и всем здешним соловьям глотки перерезать? А потом, опять же, пчелы. С ними же тоже нужно что-то делать. А то всё гудят и гудят без умолку. Или для них правила не писаны? Слова эти сорвались у нее с языка прежде, чем она успела себя одернуть.
Мужчина смерил ее долгим взглядом. Тут только Хюррем вспомнила, что, прежде чем открывать рот, она должна была склонить голову в земном поклоне в знак повиновения. Она отложила вышивку и встала на колени. Она подумала, что следовало бы сразу попросить у султана милостивого прощения за нарушение тишины, но теперь как-то поздновато.
Позади Сулеймана стоял, обливаясь потом и обмахиваясь белым шелковым платком, старый кызляр-ага, главный черный евнух. Выглядел он так, будто его вот-вот хватит солнечный удар.
Ты хоть знаешь, кто я? спросил Сулейман.
Властелин жизни.
Что ты пела?
Песню, которую узнала от матери, мой повелитель. Она о любви. И о неловком юноше, придавленном лошадью.
Он что, лошади ее пел?
Едва ли. Осмелюсь заметить, лошадь к тому времени лишилась всякого очарования.
Как твое имя?
Тут меня прозвали Хюррем, мой господин.
Хюррем? Смешливая? Кто тебя так нарек?
Те, кто меня сюда привез. Говорят, что якобы за мою вечную улыбчивость.
А почему ты тогда все улыбалась-то?
Да чтобы им слез моих видно не было.
Сулейман нахмурился. Своим ответом она его застала врасплох.
Сама-то ты откуда родом, Хюррем?
Девушка снова глянула на него снизу вверх. Вот он, тот момент, на который всё поставлено, а она и думать не может ни о чем, кроме боли в коленях. Долго он еще, интересно, продержит ее перед собою коленопреклоненной на этой брусчатке?
Я татарка, ответила Хюррем. Крымская.
У вас, татар, у всех ли волосы столь дивного цвета?
Нет, мой господин. В нашем клане я одна была такими обременена.
Обременена? По-моему, так нет. Они у тебя весьма красивые. Мужчина чуть погладил ее по волосам и пощупал одну прядку пальцами, будто оценивая качество и прочность ткани на базаре. Прямо как шлифованное золото. Правда, Али?
Красотища, мой господин, согласно пробормотал кызляр-агасы.
Ну, вставай, Хюррем.
Наконец-то. Она поднялась на ноги. Хюррем знала, что тут ей полагается потупить взор, и даже была этому обучена, но ее природное любопытство взяло своё. Так вот он каков Властелин жизни, Хозяин мужских вый, Владыка семи миров Привлекательный, как ей показалось, но не особо красивый и тем более не «великолепный», как его величают. Впрочем, намек на щетинистую бороду вкупе с орлиным носом все же придавал оттенок величия его лицу. Глаза серые
Ими он и осматривал ее теперь с головы до пят, прямо как воины султана в тот день, когда отец Хюррем ее им запродал. Недовольства увиденным мужчина внешне вроде бы и не выказал, вот только вздохнул по завершении смотрин как-то долго и тяжеловато.
Что вышиваешь-то? спросил он ее.
Платок, мой господин.
Дай взглянуть. Девушка протянула платок. Тонкая работа. Ты великая искусница. Можно мне его взять?
Он не закончен.
Подготовь его мне сегодня же к ночи, сказал он и бережно опустил платок ей на левое плечо. Хюррем успела заметить, что кызляр-ага от неожиданности даже выпучил глаза. Платок на левом плече означал, что отныне она гёзде приглянувшаяся, и Султан желает с ней спать. Ей говорили, что ни одна девушка из гарема такой чести не удостаивалась со времени его восшествия на престол.
Сулейман удалился, не произнеся более ни слова. Кызляр-агасы поспешил за ним.
Хюррем проводила их взглядом. «Не в бровь, а в глаз», подумалось ей. Теперь нужно просто так и оставаться зеницей его ока.
Сулейман быстро шествовал вдоль аркады. Он испытывал разом и злость, и некое облегчение. После прочитанной ему матерью тем утром нотации он понял, что выбора у него нет. Попросил капы-агу подогнать ему подходящую девушку. Выбранная им для него Хюррем ему глянулась своим эльфийским обликом и даже немного заинтриговала. В ней чувствовалось присутствие духа, в отличие от большинства гаремных наложниц невыносимо пустых и тщеславных.
А теперь, если она от него забеременеет, мать его этим удовлетворится, а сам он сможет со спокойным сердцем вернуться к Гюльхабар и продолжить жить с нею в мире и счастии.
Глава 8
Полумесяц дрожал в остывающем ночном небе. Сулейман и Ибрагим отужинали осетриной, омаром и меч-рыбой утреннего улова из щедрых вод Босфора под шербет на меду с фиалками. Завершили же трапезу они распитием бутылки доброго кипрского вина.
Хотя вино и было запрещено Кораном, прегрешение это было ничтожно малым на фоне неимоверного удовольствия, которое оно приносило Сулейману, тем более что во всех прочих отношениях он неукоснительно следовал букве закона и предписаниям дворцового протокола.
Едва он пробуждался, как тут же прибывали главные мастера по уходу за его ногтями и волосами. Затем главный смотритель его гардероба выкладывал перед ним одеяния на предстоящий день всенепременно ароматизированные алоэ. Затем главный тюрбанщик обматывал феску на его голове причудливыми извивами белого льняного полотна.
На рассвете султан уже спешил в Диван кроме как по пятницам, когда выезжал на намаз в Айя-Софию вместе со всем своим двором, включая великого визиря, главного охотничьего, главного блюстителя соловьев, главного ключника и сорок сотен янычар.
После полудня он, согласно обычаю, некоторое время дремал вне зависимости от того, утомился он или нет. Всё это время султана бдительно охраняли пятеро стражников. Ну а затем он возвращался в Диван к нескончаемым государственным делам.
Бокал вина на этом фоне выглядел чуть ли не бунтом.
С Ибрагимом же был связан главный в его жизни скандал. Во время осады они спали в одном павильоне и частенько менялись одеждами. Сулейман прекрасно знал о том, что вывел весь двор из себя столь показным вниманием к презренному рабу. Но ведь для Сулеймана тогда Ибрагим был не только и не столько рабом, сколько исповедником и советником. Если кто и подставил ему плечо, чтобы помочь вынести на себе эту ношу, то уж никак не Гюльбахар, не валиде и даже не великий визирь. Исключительно Ибрагим.
После вина Ибрагим уселся, скрестив ноги, под окном и ударил по струнам своей виолы. Хотя они и были ровесниками, Сулейман ощущал себя многим старше товарища. Точнее, более усталым от множества забот.
Ибрагим родился в деревне на западном побережье Греции, откуда работорговцы похитили его и вывезли на продажу на один из невольничьих рынков Стамбула. Купившая его там вдова из Манисы воспитала из него мусульманина, а обнаружив в нем способности к музыке и языкам, устроила ему хорошее образование. Так он научился игре на виоле и овладел персидским, турецким, греческим и итальянским.
Позже она продала его с большой прибылью в слуги Сулейману, когда тот прибыл в Манису новым губернатором провинции Каффа.
Став в 1520 году султаном, Сулейман взял Ибрагима с собою в Порту и поставил главным над челядью. И совета у него он искал много чаще, чем у Пири-паши, престарелого великого визиря своего. А после Родоса султан и вовсе произвел Ибрагима в советники, сделав вторым по рангу после великого визиря.
«Вот поэтому-то мы, османы, и пришли к верховенству в мире, думал Сулейман. Даже рабу из христиан у нас открыта возможность возвыситься по заслугам и сделаться выдающимся лицом в величайшей из исламских империй мира всех времен».
Что за печаль, мой господин? сказал Ибрагим, откладывая виолу.
А тебя, Ибрагим, сожаления никогда не гложут?
Сожаления? Оглядись вокруг. Хорошая еда. Доброе вино. Не дом, а дворец. О чем тут жалеть-то?
А тебе никогда не хотелось быть кем-то иным? Ты никогда не задумывался, кем бы ты мог стать, не случись пиратам в тот день напасть на вашу деревню и увести тебя в рабство?
Знаю, что случилось бы: ел бы одну рыбу на завтрак и ужин да латал бы рыбацкие сети целыми днями. А я вместо этого обитаю во дворце, пью лучшее кипрское вино и пребываю в милости у величайшего на земле императора.
Зато жизнь там была бы куда как проще.
Моя жизнь там гроша ломаного не стоила бы.
Нравится тебе всё это, как я посмотрю? И на войну тебе ходить в радость, и бесконечное политиканство в Диване услада.
Мы в самом центре мира, мой господин. Мы пишем историю.
Мы служим исламу.
Ну да, и это тоже. Он снова взялся за виолу. Мы величайшие слуги ислама.
«Да нет, ты всё это делаешь просто ради дела, подумал Сулейман. Поэтому-то я тебя и люблю и так тебе завидую. Мне бы хотелось побольше походить на тебя».
Мне порою думается, что лучше бы ты был султаном, а я сыном греческого рыбака, сказал он. Так нам жилось бы счастливее. Он поднялся на ноги.
Идем спать, мой господин?
Ты можешь ложиться, Ибрагим. А мне нужно выполнить еще один долг.
Хюррем препроводили к хранительнице бань на омовение и массаж. Там же ей покрасили ногти, надушили волосы жасмином, умастили кожу хной, чтобы не потела, и подвели глаза черной сурьмой.
Затем рабыню отвели к хозяйке одеяний, и та обрядила девушку в розовую сорочку и лиловый бархатный кафтан с халатом из серебристо-абрикосовой парчи. Хозяйка драгоценностей принесла ей колье с брильянтами, тяжелое, как железный ошейник, нить маслянистых арабских жемчужин для вплетения в волосы и пару увесистых серег с рубинами, достававших ей чуть ли не до плеч.
Но утром всё это нужно будет сдать обратно, объяснила она.
Гедычлы поднесла ей зеркало, чтобы Хюррем как следует себя в нем осмотрела. Она и ее отражение взирали друг на друга с выражением, близким к полному недоумению.
Жуть какая-то.
Хозяйка одеяний положила ей руки на бедра.
Так положено.
Так и положу мужа на пол кататься со смеху.
Ты хоть понимаешь, сколь великая честь тебе выпала? Мне ли не знать, каково это, я ведь и сама была некогда зеницей ока прежнего султана Баязида. Давай расскажу, чем и как его лучше всего ублажить
Сама знаю, ответила Хюррем. Мне надо забеременеть.
Глава 9
Два стража та же самая пара, что привела ее раньше днем во двор, препровождала ее теперь по лабиринту мрачных и холодных крытых галерей и далее вниз по узкой лестнице. Подол халата и свободные рукава кафтана ее цеплялись за деревянные ступени и перила. Щеки овеяло холодом, когда девушку вытолкнули в ночь через тяжелую железную дверь. Там ее ждала карета. Хюррем уловила запах лошади и старой кожаной сбруи, а затем чья-то мягкая, пухлая рука втащила ее внутрь.
Карета дернулась и покатилась под цокот копыт по брусчатке. Как только глаза Хюррем привыкли к тьме, ей удалось разглядеть напротив себя грузную мужскую фигуру главного черного евнуха.
Куда едем?
К султану. Он ждет тебя во дворце Топкапы.
Занавески были задернуты. Хюррем хотела было их раздвинуть, чтобы выглянуть на улицу, но получила за это по рукам.
Далеко еще?
Недалеко. Хюррем ощутила на себе испытующий взгляд. Это ведь всё капы-ага для тебя устроил, сказал кызляр-агасы.
Зачем ему это?
Я и сам весь день этим вопросом задавался.
Нашли ответ?
Нет. Он в последние дни весь бледный ходит, будто в ожидании казни. Или нездоровится ему, кто знает.