Если увижу его, то обязательно скажу. Одержимость мистера Беннетта совами была всем хорошо известна. Он носил запонки и булавки для галстука с совами, и ходили слухи, что он даже держал живых птиц в качестве домашних животных.
О, и пожалуйста, передай своей матери, что я скоро навещу ее.
Спасибо, обязательно передам, сказала Элизабет, взглянув на Джека, который подмигнул ей. Все они были прекрасно осведомлены о значении данного жеста. Правила этикета в «приличном обществе» были жесткими и незыблемыми. Например, миссис Астор, как известно, никогда не «обращалась» к богатой семье Вандербильтов, считая их нуворишами[16] и, следовательно, не заслуживающими внимания со стороны семей «старых денег»[17], таких как Асторы. Таким образом, Вандербильты не считались частью приличного общества. Кэролайн Астор следовало дать разрешение стать самопровозглашенной королевой нью-йоркского общества.
Я провожу вас до кареты, сказал Джек.
Я приехала не на карете, ответила Элизабет. По правде говоря, у ее родителей карет не было. Они вполне могли себе их позволить, но ее отец считал это несерьезным расходом, предпочитал вкладывать деньги в то, что советовал его двоюродный брат, который работал на Уолл-стрит.
Тогда я вызову вам кеб, сказал Джек.
Я предпочитаю ходить пешком.
Тогда я
Простите меня, сказала Элизабет, но сколько вам лет?
В июле следующего года мне будет семнадцать.
И, поскольку сейчас август, значит, вам только недавно исполнилось шестнадцать.
Он нахмурился и потянул за узел на своем шелковом галстуке цвета лаванды.
Как вам известно, джентльменам не следует спрашивать возраст у дам.
Тогда я сама скажу. Мне двадцать два, что делает меня на шесть лет старше.
Это не такая уж большая разница.
Для такого молодого парня, как вы, да.
Джек вздохнул.
Девушки моего возраста утомительны. Их волнуют только красивые платья и балы. Почему я должен ждать, когда они повзрослеют?
Потому что таков порядок вещей.
Он мне совсем не нравится.
Есть очень много порядков, которые и мне не нравятся, но миру безразличны наши прихоти.
Теперь вы говорите, как моя мать.
Элизабет улыбнулась.
Хорошего дня, мистер Джек Астор, сказала она, протягивая ему руку.
Он взял ее и поцеловал, затем испытующе посмотрел на нее.
Возможно, через несколько лет вы измените свое мнение.
Не могу сказать, но уверена, что вы точно измените свое мнение.
Уверяю вас, такого не случится.
До свидания, попрощалась Элизабет и свернула на широкую Пятую авеню.
Надеюсь увидеть вас снова! крикнул он ей вслед.
Она помахала, не оборачиваясь. Девушка повторяла себе, что его нетерпеливость была лишь проявлением подростковой влюбленности, но, несмотря на это, что-то в юном Джеке Асторе тревожило ее.
Глава 6
Он стоял у окна своей гостиной, глядя на город, раскинувшийся перед ним, как послушный любовник. Его сограждане сновали туда-сюда, полагая, что их жизни важны, что они что-то значат. Вытирая пот со лба, неся пакеты, зажатые под мышками, и держа сопливых детей на руках все они были рабами привычек, условностей, мнений окружающих, думая, что могут управлять своей судьбой. Они трудились, потели, спали и ссорились на грязных, переполненных людьми улицах, потому что верили, что смогут облегчить свою участь, если только будут работать достаточно усердно. Они пересекли пенящиеся, охваченные штормами океаны и суровые, враждебные пустыни, чтобы высадиться на этом берегу, в надежде на будущее, о котором они едва осмеливались мечтать на своей родине. Они прибывали толпами, стаями, стадами, ордами спасаясь от чумы, голода, преследований и нищеты. И высаживались, запыхавшиеся и измученные, в шумном порту Нью-Йорка.
Надежда на новое начало заложена в самом названии города Нью-Йорк. Они считали, что, прибыв сюда, обеспечат себе светлое будущее. Но ему было виднее.
Налив себе чашку ромашкового чая, он отпил из хрупкой фарфоровой чашки с крошечными розовыми цветами, пока Клео терлась о его ногу. Он наклонился, чтобы почесать ее за ушками, и она лизнула его палец своим шершавым языком.
Город, который, как они верили, принял их, на самом деле пережевывал их и выплевывал, как ненужный мусор. Никакая упорная работа, усилия, амбиции и доброжелательность не помогут добиться успеха в городе, в котором так много зла и коррупции.
Он осознавал все это, и понимание такого положения дел давало ему власть над кроткими овечками, населявшими многолюдные и безжалостные улицы и переулки. Они считали, что такие адские дыры, как Файв-Пойнтс, Руж-Эллей и Уотер-стрит, не соответствовали такому доброму и всепрощающему городу. Но он знал, что они были его сердцем, и то, что там происходило блуд, азартные игры, воровство, драки, бойни, определяло жизнь в Нью-Йорке. Он был огромным, безличным и высосал бы из вас жизнь, не будь вы осторожными. Или же удачливыми, умными и богатыми. Большинство несчастных душ, которые вышли из переполненных пароходов на его берега, не имели ничего из этого.
Допив чай, он вытер рот накрахмаленной салфеткой из белого льна. Бедолаги за его окном спешили в пивные бары и таверны или же в бакалейные лавки на углу, в которых торговали дешевым спиртным. Они стремились смыть с себя грязь прошедшего дня кружкой эля, рюмкой виски или стаканом джина.
Но он не пил, не курил и не посещал опиумные притоны, спрятанные в тускло освещенном подвале на Мотт-стрит. Он сохранил свое тело незапятнанным, его разум отточен годами привередливой жизни, чтобы вознести его над смердящей толпой и зловонными улицами. Вздохнув, он отвернулся от окна и неторопливо направился на кухню. Всегда верная Клео последовала за ним по пятам.
Нью-Йорк был мрачным, грязным и опасным. И он был его игровой площадкой.
Глава 7
Что она сказала? затаив дыхание, спросила мать Элизабет, расхаживая перед эркером, выходящим на Пятую авеню. Элизабет зашла переодеться, и ее рассказ о встрече с миссис Астор привел Катарину в замешательство. Теперь ее мать делала то, что и всегда, когда была взволнована или встревожена, ходила взад-вперед, заламывая руки. Скажи мне точно, что она сказала! Не утаивай ничего.
Что она скоро зайдет к нам.
Ты совершенно уверена, что она произнесла именно эту фразу что скоро зайдет ко мне?
О, мама, неужели ты думаешь, что я не знаю значение этого слова?
Нет, сказала Катарина. Но ты совершенно уверена
Не спрашивай меня об этом снова.
Какой она была?
Притворялась более суровой, чем есть на самом деле. И гораздо более мудрой, чем люди о ней думают.
Да-да, сказала Катарина, заламывая пальцы. Но что насчет ее одежды, манер? Действительно ли ее драгоценности так прекрасны, как говорят? Ее дом действительно такой великолепный, как все утверждают?
Я должна вернуться в редакцию «Геральд», сказала Элизабет, натягивая перчатки.
Увидев их, ее мать нахмурилась.
Элизабет, это хлопок?
Полагаю, смесь хлопка и шелка.
Почему бы тебе не надеть что-нибудь получше? Ты ведь можешь позволить себе носить лайковые перчатки. Например, те, которые я подарила тебе на прошлое Рождество.
Потому что сейчас лето, а я не люблю душную одежду.
Катарина покачала головой.
Так люди будут расценивать твой социальный статус, как низкий
Ну и пусть, воскликнула Элизабет. Может, таким образом люди будут более охотно разговаривать со мной, если посчитают, что я ближе к ним по социальному статусу.
Надеюсь, ты проявляешь некую осмотрительность в отношении того, с кем общаешься, сказала ее мать, надменно шмыгнув носом.
Элизабет в отчаянии всплеснула руками.
Я журналистка, мама! Я не собираюсь провести остаток жизни, посещая вечеринки высокомерных светских дам
Не понимаю, что в этом ужасного.
То, что снаружи огромный, бескрайний и полный приключений мир, сказала Элизабет дрожащим от волнения голосом. И я собираюсь изучить его настолько, насколько смогу.
Тебе следует больше заботиться о своей безопасности, моя дорогая, сказала Катарина, похлопав ее по руке. Мир гораздо опаснее, чем ты, похоже, считаешь.
Из-за таких установок женщины и лишаются возможности прожить полноценную и захватывающую жизнь! нетерпеливо воскликнула Элизабет.
Захватывающая жизнь совсем не та, какой ты ее считаешь, Элизабет. Ты думаешь, что знаешь все, поскольку училась в колледже. Но это не так, и мне больно говорить тебе это.
Я не утверждаю, что знаю все, мам. Я лишь хочу, чтобы мне позволили жить своей жизнью, без груза старых ценностей, сдерживающих меня.
Ее мать ничего не ответила, и Элизабет испугалась, что ранила ее гордость. Катарина была щепетильна в вопросе своего возраста, и ей только что напомнили, что они принадлежат к разным поколениям. Она казалась застигнутой врасплох, безмолвно уставившись в пол.
Не сердись на меня, мягко произнесла Элизабет, быстро целуя ее в щеку. И спасибо тебе за платье. Оно прекрасно даже миссис Астор так сказала. Это замечание, разумеется, было ложью, и Элизабет была немного шокирована, что произнесла его.
Лицо Катарины просветлело, но, прежде чем она смогла ответить, Элизабет вышла за дверь. Злясь на себя за то, что придумала глупую ложь, чтобы успокоить чувства своей матери, она вздохнула и покинула дом. Ожидая карету перед городским особняком родителей на Пятой авеню, Элизабет услышала звуки этюда Шопена, доносившиеся из гостиной. Она узнала в нем ноты опуса 10, номер 4, и мастерство ее матери в этом сложном произведении захватывало дух. Элизабет слушала, как ее мама виртуозно исполняет композицию в престиссимо[18] и легко справляется с грохочущими басами октавы несмотря на свою хрупкую фигуру и маленькие руки. Катарина играла на пианино энергично и задорно, как какой-нибудь мужчина-виртуоз. И снова Элизабет удивилась, как кто-то может быть таким одаренным и в то же время столь старомодным.
Элизабет добралась до редакции «Геральд» вскоре после того, как почти все работники разошлись на полуденную трапезу, которая могла длиться часами в такой неспешный день без новостей. Обычно в подобные дни мужчины направлялись в ближайший устричный бар, в котором предлагали дешевый эль на разлив в больших количествах. С облегчением обнаружив, что в офисе тише, чем обычно, Элизабет устроилась за своим угловым столом на третьем этаже с видом на Уильям-стрит. Деревья вдоль улиц выглядят поникшими в разгар позднего лета: листья сухие и увядающие, словно им не терпится сдаться порыву осеннего ветра.
Ей дали это место в кругу репортеров, спрятанное за колонной, рядом с маленьким, довольно грязным окном, потому что до этого здесь никто не хотел сидеть. Однако ей нравился этот укромный уголок оживленного отдела новостей. Она дорожила относительным уединением, так же как и потрепанным, подержанным письменным столом со скрипучими ящиками и поцарапанной поверхностью. Может, он и старый, но зато сделан из хорошего тяжелого дуба. Такой же прочный и надежный, как старый друг. Быть независимой женщиной-специалистом захватывало. Ей не хотелось подражать комфортной, бесцельной жизни матери, наполненной вечеринками, зваными ужинами и бесконечными прогулками по популярным музеям и модным бутикам. Несмотря на свою одаренность и красоту, Катарина ван ден Брук была тенью своего мужа, такого же красивого и талантливого, и все же его тенью. Элизабет подозревала, что из-за отсутствия цели в жизни ее мать и стала непостоянной и взвинченной, которую заботил только социальный статус.
Закрыв жалюзи, чтобы заслониться от ослепительного дневного солнца, Элизабет села писать свою статью. Если во время написания новостей она могла достаточно хорошо сконцентрироваться, то мир вокруг нее переставал существовать и она даже не замечала, как течет время. В других случаях слова не приходили, и она боролась с беспокойством и желанием заняться чем-то другим.
Сегодня был один из хороших дней карандаш в ее руке летал по странице, не поспевая за быстро вращающимися мыслями. Писательство представляло собой ряд откровений и осознаний в лучшем их проявлении. Сам процесс изложения впечатлений на бумаге помогал ей понимать свои мысли и чувства. Будто сама статья не только извлекала факты и наблюдения из ее головы, но и создавала их в процессе.
Час спустя она все еще сидела, сгорбившись, над своей работой, когда ее коллеги, пошатываясь, вернулись после обеденной трапезы с сонными глазами и полными пива и устриц животами. Фредди Эванс неторопливо вошел в комнату и плюхнулся за свой стол, который стоял рядом с ее.
Добрый день, мисс. Не видел вас весь день. Штатный фотограф «Геральд» Фредди был невысоким и мускулистым, с густой копной волос песочного цвета. Все его лицо покрывали веснушки, отчего почти не был виден натуральный цвет его кожи. Сегодня его лицо было розовее, чем обычно, без сомнения, результат обеда в пивном пабе «У МакКалистера», любимом месте многих, кто работал в Печатном дворе. Фредди был неплохой: он любил разыгрывать из себя негодяя, но был добродушным и благонамеренным, без какой-либо злобы, которую некоторые из ее коллег проявляли по отношению к ней. Он был родом из лондонского Ист-Энда, и его самоуверенная, непринужденная манера держаться противоречила тому факту, что он был очень хорошим фотографом.
Я была на вечеринке в саду, сказала она.
Неплохо, сказал он, убирая прядь волос со лба. Выгоревшие на летнем солнце за несколько месяцев, его волосы приобрели цвет и структуру соломы. И где проходила вечеринка?
У Асторов.
О-о-о, разве вы не важная особа? сказал он, откидываясь на спинку стула так сильно, что тот чуть не опрокинулся.
Нет, друг мой, она больше аристократка, раздался голос у них за спиной. Элизабет подняла глаза и увидела приятеля Фредди Тома Баннистера. Высокий и жилистый, лицом Том напоминал собаку породы бассет-хаунд: у него были мешки под глазами, хотя ему было всего двадцать семь. Родом из Йоркшира, он приехал из Лондона вместе с Фредди после нескольких лет работы в «Гардиан» самой либеральной газете страны. «Геральд» вряд ли можно было назвать прогрессивной газетой, тем не менее определенный престиж у нее был. Если не считать того, что Том выпивал слишком много эля за обедом, он был одним из самых трудолюбивых фотографов газеты. Они с Фредди по-дружески соревновались и, когда не работали, редко проводили время не вместе.
Том прав, сказал Фредди, улыбаясь Элизабет. Вы больше аристократка, ведь так? В «Геральд» ни для кого не было секретом, что она происходила из знатной старинной семьи со средствами, и слово «особа» было жаргоном для такого человека. «Особы» принадлежали к нуворишам, и, поскольку они заработали свое богатство совсем недавно, нью-йоркская элита не слишком высоко ценила их. Ярким примером были Асторы и им подобные.
Аристократка? Она? Сомневаюсь в этом, все трое обернулись и увидели Саймона Снида, крадущегося к ним. Чтобы быть аристократкой, нужно принадлежать к высшим сословиям, сказал он, скрестив руки на груди и скривив губы в усмешке.
Что вы знаете о сословиях, Снид? сказал Том, и его бледное лицо стало темно-пунцовым. Я слышал, ваша мама была посудомойкой.
Снид сделал шаг к нему.
На вашем месте я бы извинился за это замечание. Конечно, если вы не хотите, чтобы ваше лицо подправили. Хотя, на мой взгляд, вам бы это не помешало.