Ну ты чего, ну ты как так, ну что же теперь делать?! запричитал я, заволновавшись, и тут же проснулся.
Я заплакал и разбудил родителей.
Что случилось? спросили они.
Еголу руку лифтом прищемило!
Когда?
В лифте!
Это понятно. А когда?
Не знаю. Сейчас!
Так ты же дома сейчас, какой лифт? Друга твоего здесь нет, он тоже дома, тоже спит. Как ему могло руку прищемить?
Его, кстати, наверное не Егол зовут, а Егор. Просто он букву «р» не выговаривает. Ладно, ложись спать, малыш, всё хорошо.
Я вернулся в кровать в глубочайшей задумчивости. Слова родителей звучали разумно, однако я должен был сам во всём убедиться, чтобы окончательно успокоиться.
Утром я пришёл в группу вторым. Первым пришёл мой друг, которого я всего несколько часов назад видел изувеченным.
Привет. Покажи руку, потребовал я.
Чего?
Руку покажи!
На.
Рука была в порядке и выглядела как обычная рука обычного ребёнка.
Тебе лифт её не зажимал?
Нет, что ты за елунду несёшь?
Хм А правда, что тебя Егор-р-р зовут, а не Егол?
Егор посмотрел на меня как неофит на гуру, приобщённого к тайному знанию древних прорицателей и обладающего запретным навыком живущих высоко в горах мастеров-отшельников.
Кто тебя научил эту букву говолить???
Я и сам умел всегда.
Везёт! Да, меня Егол зовут. Лодители хотят, чтобы я тоже себя Еголом называл, а я не могу.
Сочувствие, которым я проникся к Егору, было настолько глубоким, что казалось, будто губы мои навсегда разучились улыбаться, а рот так и останется навеки открытым, и из него будет вытекать скапливающаяся в нём слюна.
Давай в челепашек иглать, предложил Егор.
Я радостно улыбнулся и ответил:
Давай.
После этого случая, если мне снилась какая-нибудь очередная хрень, я уже не плакал и не воспринимал её всерьёз, потому что теперь точно знал разницу между сном и тем, что родители называли «реальностью». Сон это что-то, чего не может быть или чего обычно не бывает. Реальность же это комната, родители, садик, жёлтый трёхколёсный велосипед, Егор с Элей, тётенька-леопард, другие дети в садике, сам садик и всё то другое, что я уже видел и трогал или что мне ещё только предстояло увидеть и потрогать.
Жизнь становилась понятнее и полнее, и с каждым новым открытием я полагал, будто теперь-то уж точно узнал всё, что можно узнать об этом дивном мире. Каждую вещь, каждую сторону бытия я открывал для себя так, словно это была буква на большом белом табло в капитал-шоу «Поле чудес», которое вёл тот усатый мужик с микрофоном. Стоило мне занести руку над утюгом, почувствовать его тепло и из праздного любопытства потрогать его раскалённую подошву, усатый мужик с микрофоном восклицал:
Откр-р-ройте букву «А»!
А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
«Па-ра-ра-рам, па-па-па-па-а-а рарам!..»
Или, например, если я нечаянно ломал любимую игрушку скажем, пластмассовую машинку:
Горечь утраты в студию!
Или, если мне очень хотелось заполучить то шоколадное яйцо со стойки возле кассы в магазине, а родители в очередной раз напаривали мне голову своим скучным взрослым нытьём про то, что прежде чем получить яйцо, его нужно купить, и что оно дорогое, и что они сейчас не могут его себе позволить:
Сектор «Каприз» на барабане! Буква?
У-у-у-у-у-у-у-у-у!!!
И так далее, и далее, и далее, и каждый день как новое путешествие, полное открытий и роскоши познания законов и порядков мира людей.
Когда я привык к садику, жизнь слилась для меня в единый и безмятежный поток. Дома мне было хорошо, в садике мне было хорошо везде мне было хорошо и радостно. Дома папа учил меня читать и писать. Учился я охотно. Никто в садике ничего подобного делать ещё не умел, и мне очень хотелось стать первым. Я запоминал очертания букв и буквосочетаний скрупулёзно, методично, день за днём, пока в один прекрасный вечер я не прочитал своё первое слово.
Это что за буква? спросил папа, указывая синей шариковой ручкой на начало слова, написанного на тетрадном листке в клетку.
«Ж», ответил я.
А это?
«О».
А это?
«П».
А это?
«А».
А теперь всё слово вместе?
Я нахмурил брови и, собрав все свои силы и накопленные знания в кулак, приступил к сдаче своего первого в жизни экзамена.
Ж-ж-ж, о-о-о, п-п-п, а-а-а. Жопа, преисполненными счастья глазами, блестевшими в свете комнатной лампы, я посмотрел на отца.
Молодец, сынок! ответил он, глядя на меня и видя перед собой уже не мальчика, но мужа, наследника, только что вступившего в пору интеллектуальной зрелости, на которого в будущем не страшно будет оставить престол, полцарства или ещё чё.
Мама снисходительно посмотрела на него как на царя балбесов и, вытирая мокрую тарелку вафельным полотенцем, висевшем на шее, спросила:
Умнее ничего не мог придумать?
Хааа-ха-ха-ха! ответил папа.
Ну Лёш, ну серьёзно, ну взялся учить учи чему доброму. Зачем чё попало-то собирать, ну?
Ладно, ладно. Давай теперь писать потренируемся.
Медленно, внимательно и с упорством я стал выписывать слово «ЭЛЕКТРИЧКА» в тетради под папину диктовку.
Придя в садик следующим утром, я первым делом взял карандаш, подошёл к тётеньке-леопарду, чтобы попросить лист бумаги. Подойти к ней с какой бы то ни было просьбой само по себе было серьёзным шагом, и обычно я старался этого шага избегать, обходясь без вещей, которыми распоряжалась тётенька-леопард. Даже когда мне хотелось в туалет или у меня что-то болело, я старался не обращаться к ней. Она рычала, кричала и источала опасность, а с такими взрослыми лучше лишний раз дел не иметь, чтобы не навлечь на себя беду. Но ради особого случая я решил переступить через свои привычные опасения.
Александрапетровна, имя и отчество воспитательницы я говорил одним словом, думая, что это всё только её имя.
Ну??? Чего тебе???
Можно пожалуйста листик?
Воспитательница посмотрела на меня своими чёрными глазами так, что у меня сморщились кишки. Потом она упёрла руки в боки, увеличилась в размерах и превратилась в грозовую тучу, нависшую надо мной и закрывшую собой свет лампы. Было похоже, что близится либо конец всего, либо начало чего-то великого.
А зачем. Тебе. Листик??? раскатами грома прозвучал её вопрос.
П-п-порисовать, соврал я.
Ну на. Возьми!!! сказала она, вырвала из лежавшей на её столе тетрадки лист и протянула его мне.
Пасиба! сказал я и убежал прочь.
Я позвал Егора и Элю, чтобы показать им, как я умею писать. Несколько минут ушло у меня на ту самую «ЭЛЕКТРИЧКУ», которую мы вчера выучили с папой. Где-то между буквами «Ч» и «К» Егор задумал было уйти, соблазнившись затеянной в другом конце комнаты игрой в черепашек, но я схватил его за руку и, глядя прямо в глаза, процедил сквозь зубы:
ПОДОЖДИ!!!
Егор повиновался, и я, разделавшись с последней буквой «А», взял лист в руки, показал написанное друзьям и с царственной торжественностью декламировал:
Э-ЛЕ-КТРИ-ЧКА!
Ого! сказала Эля.
Ого! сказал Егор.
Оба они отныне и впредь смотрели на меня по-другому. Эля, однако, смотрела иначе, чем Егор, который секунду спустя со словами:
Пойду лебятам ласскажу! воспользовался случаем и улизнул в дальний угол, играть в своих черепашек.
А напиши ещё что-нибудь, попросила Эля, глядя на меня так, будто я черепашка, а она Егор.
Сейчас, ответил я, призадумался и стал выводить второе из двух слов, которые мы с папой проходили вчера вечером. Действовать приходилось наобум, поскольку писать это слово я ещё не научился только читать. Но и так, помня лишь очертания букв, я смог графически их воспроизвести. Когда я закончил, за моей спиной прогремело:
ТАК, ЭТО ЧТО ТАКОЕ???
Я дрогнул, и палочка посередине последней буквы «А» получилась чуть длиннее, чем нужно было. Потом я обернулся, держа в руках лист, и похолодевшими от ужаса губами прочитал написанное слово, мечтая удивить тётеньку-леопарда и тем самым, может быть, заслужить её расположение.
Жопа.
ДА ЗА ТАКИЕ СЛОВА В УГОЛ!!! ЕЩЁ РАЗ УСЛЫШУ ТАКОЕ ЯЗЫК ТЕБЕ ВЫМОЕМ С МЫЛОМ!!! БЫСТРО В УГОЛ!!!
И я ушёл в дальний угол комнаты, неподалёку от которого Егор и другие ребята играли в черепашек.
За что тебя наказали? спросил Егор.
Я ничего не ответил. Мне было обидно, стыдно и ничего не понятно. Хотелось плакать и ломать вещи, но я не понимал, чего мне хочется больше, поэтому я стоял, упершись насупленным лицом в угол, и не делал ничего.
После этого случая Эля совсем не отлипала от меня. Она всё время хотела играть со мной, а я не хотел её обижать, и поэтому играл с ней, иногда жертвуя ради этого игрой с Егором. Как-то раз за мной и за Элей одновременно пришли наши папы, и Элин папа захотел познакомиться с моим. Они познакомились, и мы вместе с ними пошли к Эле в гости. Там наши папы пили и ели что-то на кухне, а мы с Элей были в её комнате, и она показывала мне свои девчачьи игрушки.
Однажды мы даже обменялись игрушками: я дал ей на целый день свою мышку с дряблой и отвисшей рукой, а она мне дала какого-то пупса, которого я тут же спрятал подальше, чтобы меня с ним не увидели мальчики.
Когда настала пора выбирать себе костюм на новогоднюю ёлку, я своё решение принял не задумываясь.
Дорогие родители, уважаемая мама, уважаемый отец, спешу вам сообщить, что в этот Новый год я бы хотел быть зайчиком и никем больше. Прошу принять это к сведению и обеспечить пошив соответствующего костюма для меня к означенному времени.
Именно так выглядела в моих глазах речь, которую я держал перед родителями после того, как они спросили меня, кем я буду наряжаться на свою первую ёлку в саду.
С Егором мы на следующий день тоже всё обсудили и решили, что оба будем зайчиками, чтобы таким образом подчеркнуть и укрепить наш дружеский союз.
Эля же нарядилась мышкой, и я был бы самым гениальным ребёнком на свете, если бы понял уже тогда, почему она выбрала такой костюм. Умей я уже тогда нырять в суть вещей на такую глубину, кто знает, какими красками заиграла бы моя дальнейшая жизнь.
Но и без этого грех было жаловаться. После Нового года я долгое время купался в сладостях и других съедобных подарках, которые мама выдавала мне порционно, уча тем самым знать меру и растягивать удовольствие. И, разумеется, таким образом мама старалась не допустить того, чтобы я на радостях обожрался конфетами и шоколадками, схватив какую-нибудь аллергию с сыпью и приступом слипшейся жопы.
Многие из нас приносили частички своих новогодних подарков в садик. Один мальчик как-то принёс жвачку и на весь оставшийся день сделался самым популярным человеком на планете. На прогулке мы выстроились перед ним в очередь и уповали на то, что на нас хватит его щедрости и запаса жевательных подушечек. Он же, поймав настроение и почувствовав себя первым после Бога, пользовался своей властью для того, чтобы показать всем собравшимся, кто ему нравится, а кто нет.
Тебе дам, говорил мальчик с жвачкой, давая подушечку кому-нибудь из своих друзей, с которыми он постоянно играл.
А тебе не дам, говорил он же кому-нибудь, с кем не дружил.
Тебе дам. Тебе не дам. А тебе дам. И тебе дам.
Мало-помалу очередь дошла до нас с Егором и Элей.
Тебе не дам, сказал мальчик, когда к нему подошла Эля.
Почему??? спросила она.
Ты девочка, а я с девочками не играю и девочкам жвачку не даю. А ещё ты маленькая, тебе три годика всего.
Ой, ну и ладно, мне не надо! сказала Эля и ушла, если и расстроившись, то только самую малость.
А нам? спросил за нас обоих Егор.
Тебе, Егорка, дам. А другу твоему не дам, он с девчонками много играет.
Тогда и мне тоже не надо! сказал Егор.
Ну подожди
Пошли! сказал Егор и утащил меня за руку прочь.
После долгого и вдумчивого переваривания произошедшего в тот день я решил, что, чем зависеть от воли какого-то мальчика и уповать на то, что он снизойдёт и дарует мне кроху сладости, лучше выклянчить у родителей собственную жвачку и сожрать её всю одному, ни с кем не делясь. Жадность и жажда отыграться за тот случай, когда мне не досталось жвачки, поглотили меня, и ни о чём другом я больше думать не мог.
В конце концов, я выпросил у родителей детскую жвачку в розовой упаковке с зайцем. В упаковке были большие больше, чем во взрослых жвачках подушечки. Но, как и с конфетами, мама желала, чтобы я знал меру и потреблял счастье порционно.
Ну ма-а-ам! капризничал я.
Нет! По одной в день и не больше! А вечером никаких жвачек. Вредно. Завтра утром, так и быть, дам, если сегодня вовремя ляжешь спать.
Ох уж это «завтра». Нет для ребёнка хуже, тупее и ненавистнее слова, чем «завтра». Глупые взрослые, оболваненные своей работой и погрязшие в бесконечных планах и распорядках, всё-таки ничего не понимают в этой жизни. Им невдомёк, что «завтра» не существует, что его нет, что оно выдумано так же, как «послезавтра», и что толку от него не больше, чем от «месяц назад». «Завтра» химера, абстракция, миф, подобный мифу о необходимости ходить на работу, мифу о необходимости экономить деньги и не покупать шоколадные яйца в магазине, когда нестерпимо хочется съесть шоколадное яйцо. Экономить чтобы что? Чтобы купить все яйца во всех магазинах в будущем, то есть когда-нибудь «завтра»? Сущая ерунда.
Но спорить с мамой бесполезно. Вредно даже: можно нарваться на неприятности. Поэтому я решил попробовать постичь эту чудную взрослую науку: жить предвкушением завтрашнего сладенького, довольствуясь сегодня пресным ничем и отвлекая себя от тоски каким-нибудь делом.
Пока я ждал, я строил планы. Времени у меня было много, и я придумал дьявольскую месть: завтра я возьму жвачку в садик и сожру её прямо перед лицом того мальчишки, который обидел меня, не удостоив и половинки подушечки из своей взрослой упаковки. Я съем свою большую детскую подушечку и скажу, что у меня есть ещё, но я ему не дам, х-х-хахаха, не дам!
И вот, наступило утро.
Мам, дай жвачку! с этого оно началось.
Мама, как и обещала, дала мне одну подушечку в блестящей обёртке, а остальные куда-то спрятала. Ну и пусть. На сегодня у меня есть всё, что мне нужно.
Когда я пришёл в садик, подушечка лежала у меня в шортах, в одном из карманов. Я пришёл одним из первых, и того мальчугана, которому я хотел отомстить, ещё не было. Зато была Эля, которая сразу подошла ко мне и увела за собой играть в конструктор. Мы ползали по ковру рядом с окном туда-сюда и строили замок для моей мышки и её пупса. Я был так увлечён, что не заметил, как выронил из кармана жвачку. Зато Эля заметила.
У тебя упало.
Ой.
А что это?
Ничего.
Покажи!
Ничего говорю!
Покажи!
Ну вот, смотри.
Ого! Жувачка!
Тише ты!
Дай половинку!
Не дам.
Почему???
Она мне целая нужна.
Ну чего ты? Ну дай!
Нет.
Дай пожалуйста! Я тебе тоже плинесу потом что-нибудь!
Мне нужна она! Целая! Не дам!
Ну дай!
Не дам!
Ну да-а-а-ай!
Нет!
Ну да-а-а-а-а-а-а
Эля заплакала. Она тянула ко мне свои ручки, совершенно забыв про своего пупса и про замок про всё на свете. Она подползла ближе. Я встал и отошёл на пару шагов. Она тоже встала.
Ну дай жувачку!.. просила она, хлюпая носом и роняя слёзы.
Волосы, выпутавшиеся из её толстой светлой косы, прилипали прядь за прядью к её покрасневшему, мокрому лицу. Она шла ко мне, а я отходил. Я не мог не хотел и не мог позволить моему плану улететь в пизду. Я должен был поквитаться с тем мальчиком это во-первых. Во-вторых, мне просто хотелось получить удовольствие от целой подушечки жвачки, которую я ждал весь вчерашний долгий вечер. Моя решимость была крепка, и весь первый круг по периметру игровой комнаты я уходил от Эли с мыслью о том, что я скорее пожертвую нашей дружбой и не буду больше с ней играть, чем поделюсь с ней жвачкой. Да и никакая это не жертва будет, а избавление: может, если она перестанет липнуть ко мне и утаскивать меня от мальчишечьих игр к своим замкам и пупсам, меня, наконец, станут брать в игры для больших, вроде снежков или войнушки. Я смогу больше времени проводить с Егором, и меня, наконец, зауважают его друзья, которые обычно косо на меня смотрят из-за того, что я постоянно вожусь с этой Элей, как дурак. Да. Никакой ей пощады и никакой жвачки!