Добавим к ним и младшее поколение например, Юру Гальперина, в короткой биографии которого (19421984) многое представилось после его смерти, как писали участники Тыняновских чтений, общим «для молодых людей его поколения и круга: букинистические магазины, переписанные в блокнотик Цветаева, Кузмин и Столбцы, первые толки о Вагинове и обэриутах, поездка на дачу Пастернака»[110]. Особо упомянем Гарика Суперфина (ему в Бремен отправили, как мы писали, архив и библиотеку Черткова), который в 1617 лет освоил уже научную гуманитарную традицию в университетском объеме и лучше всех знал наследие Е. Поливанова еще в начале 60-х, когда гениального лингвиста, погубленного в расцвете творчества, никто и не думал издавать. Суперфин был в эти же годы едва ли не лучшим знатоком архивохранилищ (с их весьма скупым тогда справочным аппаратом), его широко известными в узких кругах «амбарными книгами» с бесценными выписками из архивных документов и справками по всему, наверно, XX веку еще долго пользовались близкие друзья после его посадки в 1973 году (за «Хронику текущих событий»).
____________
Несколько слов о том, что происходило в ближайшем контексте живописи, графике, искусствоведении
Не мне писать о Ю. А. Молоке как искусствоведе. Но я, как и все занимающиеся XX веком, была усердным читателем его работ. Их потенциал был больше очевидного богатства материала и свежих мыслей. Статья «Начала московской книги: 20-е годы», все писанное им о Фаворском, изданные им тома наследия В. М. Конашевича и Н. Н. Купреянова дают перспективу для изучения того, как именно работа первоклассных иллюстраторов и оформителей книги соотносилась с чаще всего гораздо более бедными, идеологизированными художественными текстами. Порой она их усиливала, порой гасила, порой воспринималась совсем изолированно. Весь материал для такого исследования им предоставлен. Когда Молок пишет, что гравюры Фаворского к «Новогодней ночи» С. Спасского «не были повествовательным сопровождением текста»[111], надо сделать следующий шаг и увидеть, как они будто имеют в виду лишь один слой текста то, что сближает прозу Спасского с прозой и поэзией Пастернака, и совсем игнорируют революционную фабулу повести. «Картинки» Фаворского отлепляются от фабулы так же, как талантливые актеры театра и кино порой утрачивали прямую связь с текстом и приковывали внимание зрителей к своему искусству вне всякой связи с убогой фабулой и пропагандой.
По работам Молока можно проследить сегодня историю борьбы научно-рефлексивного слова с внешними условиями. Вот ранняя (сдана в набор в октябре 1960 года) статья «Путь одной детской книги» о многочисленных изданиях «Пожара» Маршака в оформлении Конашевича. До боли знакомые ухищрения в страстном желании протащить свою мысль (а сколько времени отнимала эта забота об упаковке! Сколько можно было написать нового за это время!): «Мы подходим к концу нашей истории <умиротворяющая интонация должна усыпить внимание редактора>, остановив внимание читателя на последнем издании книги (1952), которое переиздается и сегодня <да-да, и сегодня т. е. дальше, дальше увести редактора от опасного сталинского года не задумал ли автор что-то нехорошее сказать про этот год? Партия уже сказала все, что было нужно, не надо больше ворошить, бередить и т. д.>, которое все и литературно, и изобразительно организовано по-новому». Да, вы слышите? по-новому! Конец почти бравурный. И только в середину следующего большого абзаца (когда есть надежда, что редактор или цензор уже усыплен) засунуто то, из-за чего весь сыр-бор: «Но эти новые строки (так читателю сообщалось ненавязчиво, что Маршак переделал-таки свой хрестоматийный Пожар, и уж наверно не к лучшему: 51-й год никого не располагал к перфекционизму), новые рисунки повествовательны, а не действенны, они не включены в динамичную ткань рассказа (в рисунке простое перечисление подробностей, акцентированы полосные иллюстрации)».
Примечания
1
Симонов К. М. Разные дни войны: Дневник писателя. Т. 1. 1941 год. М., 1977. С. 243.
2
Симонов К. М. Разные дни войны: Дневник писателя. Т. 1. 1941 год. М., 1977. С. 241242.
3
Симонов К. М. Разные дни войны: Дневник писателя. Т. 1. 1941 год. М., 1977. С. 456.
4
См. в письме к читателю в 1969 г.: «У стихотворения Жди меня нет никакой особой истории. Просто я уехал на войну, а женщина, которую я любил, была на Урале, в тылу. И я написал ей письмо в стихах. Потом это письмо было напечатано в газете и стало стихотворением» (Симонов К. Стихотворения и поэмы. Л., 1982. (Библиотека поэта). С. 572).
5
Он читает и возвращаясь из фронтовых поездок в Москву, где живет в комнате в здании «Правды» осенью и в начале зимы 1941 г. «Он был, тогда, что называется, на взлете, вспоминает Б. Рунин. Его фронтовыми корреспонденциями <> зачитывались <>. Успех сопутствовал ему во всем, разве что его несколько аффектированная на публику влюбленность в Серову еще не вызывала с ее стороны столь же нетерпеливого чувства. Мне особенно запомнилась одна из встреч в те дни. <> Он с ходу затащил меня в свою правдинскую келью <> удивил меня взволнованностью своей речи <>. Костя был влюблен и <> старался разбередить себя на некое эмоциональное неистовство. Ему действительно хотелось в тот вечер быть душевным, искренним, откровенным. <> Он начал с того, что прочел мне вслух только что написанное и ставшее вскоре знаменитым Жди меня. <> Под знаком этого стихотворения и прошел потом весь вечер. Серова была тогда в Свердловске. Там же, если не ошибаюсь, находился тогда на излечении раненый Рокоссовский, которому, по слухам, она оказывала какие-то знаки внимания. Костя ревновал и опять-таки, мне кажется, был рад хоть в какой-то мере испытать это вдруг приоткрывшееся ему чувство. <> Как-то так получалось, что то и дело возвращались все-таки к теме жди меня <> пока в дверь не постучал правдинский киномеханик. Он пришел сказать товарищу Симонову, что фильм Девушка с характером (где Серова играла главную роль) он раздобыл и может сейчас для товарища Симонова прокрутить <> Костя не позвал меня с собой он прямо сказал мне, что хочет смотреть картину в одиночестве. И в то же время он, по-моему, был доволен, что теперь от меня это станет известно людям» (Рунин Б. Мое окружение: Записки случайно уцелевшего. М., 1995. С. 110112).
6
Цит. по: Лазарев Л. Поэзия Константина Симонова // Симонов К. Стихотворения и поэмы, 1982. С. 41.
7
Напомним наше представление о том, что к началу 1940-х годов (вне зависимости от внешних событий) в русской литературе, к середине 1920-х годов разделившейся на три все более отъединяющихся друг от друга русла зарубежная русская литература, отечественная печатная и отечественная рукописная, возникла сильная внутренняя интенция к объединению, то есть приведению в нормальное состояние. Так, М. Булгаков пишет роман «Мастер и Маргарита» достаточно свободно, как «рукопись», но не теряет надежды увидеть его в печати (что и реализуется хотя и на четверть века позже, но тем не менее именно в советское время, уже во время второго литературного цикла). Признаками нового состояния литературы и стали переходы заведомо «рукописного» текста в печать.
8
«Некоторые из них вначале в моем собственном представлении были скорее личными письмами в стихах, чем стихами, предназначенными для печати. Впоследствии они были напечатаны, но в них сохранился в неприкосновенности этот оттенок стихов-писем» (цит. по примеч. в кн.: Симонов К. Стихотворения и поэмы. С. 561).
9
Письма Б. Л. Пастернака жене З. Н. Нейгауз-Пастернак. [М.,] 1993. С. 137138.
10
Цит. по: Симонов К. М. Разные дни войны. Т. 2. С. 38.
11
И было напечатано, но не сразу: 3 февраля 1942 г. М. Ч.
12
Симонов К. М. Разные дни войны. Т. 2. С. 3941. «Жди меня» напечатано в «Правде» 14 января 1942 г. 27 января 1941 г. литератор А. Письменный пишет жене: «Очень хорошее стихотворение напечатал Симонов в Правде Жди меня, оно правдиво, искренно, поэтично, и стоит слазить в комплект Правды, чтобы его прочитать» (Письменный А. Фарт: Дневник, из записных книжек, письма, рассказы. М., 1980. С. 120).
13
Цит. по: Вопросы литературы. 1996. Вып. 4. С. 378. «Василия Теркина» начали печатать в «Красноармейской правде» 4 сентября 1942 г. (вступительная главка и «На привале») и далее публиковали главу за главой в сентябре октябре (до 14 октября включительно), затем с 12 декабря с большими интервалами вплоть до 30 июня 1945 г. (почти одновременно главы печатались в двухнедельном московском журнале «Красноармеец»).
14
Песней, однако, стихи так и не стали. Некоторую известность приобрела музыка М. Блантера. М. Ч.
15
Александров В. Письма в Москву (К. Симонов: «С тобой и без тебя» и «Стихи 1941 г.») // Знамя. 1943. 1. С. 160 (разрядка автора цитируемой статьи, курсив наш. М. Ч.).
16
«Уже очень скоро о Костиной поэзии как-то разом заговорила вся советская критика и сама личность Симонова стала приобретать небывалую по тем временам популярность.
Чтобы писателя узнавали в лицо на улице, как Бернеса, например, такого, пожалуй, тогда не было со времен Есенина и Маяковского. А тут даже в троллейбусе можно было услышать такой примерно диалог:
Сейчас на улице Горького видел Костю. Он, оказывается, усики отпустил.
Да, а ты что, не знал?
Или что-нибудь в этом роде, причем именно так фамильярно (без фамилии!). Но кто же не поймет, что речь идет о поэте Симонове» (Рунин Б. Мое окружение. С. 113117).
17
Литературная учеба. 1938. 3. С. 100.
18
Литературная учеба. 1938. 3. С. 101102.
19
Симонов К. М. Разные дни войны. Т. 1. С. 456458 (курсив наш. М. Ч.).
20
Словарь русского языка XIXVII вв. Вып. 5. М., 1978. С. 216.
21
Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. Т. 1. М., 1955. С. 586.
22
«[Шаман] бил в бубен и глухим голосом пел какие-то заклинания, очевидно отгоняя злых духов» из «Земли Санникова» Обручева (Словарь современного русского литературного языка: В 16 т. Т. 4. М.; Л., 1955. С. 523).
23
Стоит сопроводить это имя комментарием самого Симонова: «Щ. уже тогда был очень нездоров. Еще молодой ему шел сорок второй год, сильный, широкоплечий, но при этом с больным сердцем, с нездоровой полнотой, с нарушенным обменом веществ и с необходимостью ежедневной двадцатичасовой работы по всем своим к тому времени четырем должностям в ЦК, МК, Информбюро и ПУРе [Политуправление армии], этот человек жил словом нужно. И других слов ни для других, ни для себя у него не было. Когда в сорок пятом году, доработав до самого последнего дня войны, он на следующий день скоропостижно умер, чувство горечи у меня было, а чувства удивления нет. Он был человеком неимоверной работоспособности, но перегрузки, выпавшие на его долю хочу употребить, говоря о том времени, именно это нынешнее слово перегрузки, были еще более неимоверными» (Симонов К. Разные дни войны. Т. 2. С. 198199). Почти восемь лет спустя после его смерти, 13 января 1953 г., в сообщении ТАСС «Арест группы врачей-вредителей» говорилось: «Следствием установлено, что врачи также сократили жизнь товарища А. С. Щербакова, неправильно применяли при его лечении сильнодействующие лекарственные средства, установили пагубный для него режим и довели его таким путем до смерти» (цит. по: Рапопорт Я. Л. Дело врачей 1953 года. М., 1988. С. 6162. Курсив наш. М. Ч.)
24
Ср. в известном по записи Е. С. Булгаковой телефонном разговоре Булгакова со Сталиным:
« Я говорил об этом и мне отказали.
А вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся» (опубликовано в России впервые: Новый мир. 1987. 8. С. 198).
25
Приводим для удобства читателя несколько строф (стихотворение написано в сентябре 1941 г.):
26
В ключе нашего представления об устройстве литературного процесса советского времени, «движение которого в каждый отдельный момент определялось вектором литературной эволюции (в смысле Тынянова) и пересекавшимся с ним социальным вектором, передающим направление исторически беспрецедентного, специально направлявшегося государством давления на литературу» (Чудакова М. Литература советского прошлого. М., 2001. С. 395 и др.; см. также: Чудакова М. Русская литература XX века: Проблема границ предмета изучения // Проблемы границы в культуре / Studia russica Helsingiensia et Tartuensia. VI. Tartu, 1998. С. 200).
27
С тобой и без тебя. В. С. Лирический дневник. Тетрадь вторая // Красная новь. 1942. 12.
28
Из всего цикла, заметим, об этом говорит разве что строфа из предвоенного стихотворения «Я много жил в гостиницах»:
29
Бабиченко Д. Л. Писатели и цензоры: Советская литература 1940-х годов под политическим контролем ЦК. М., 1994. С. 7172.
30
Симонов К. М. Разные дни войны. Т. 2. С. 105109. Симонов сообщает здесь же, что записал этот разговор «после войны и после смерти Щербакова»; можно не сомневаться в достаточной точности записи.
31
См. нашу статью «Заметки о поколениях в Советской России» в настоящем издании.
32
Здесь ханжество такой силы, когда маска уже приросла к лицу.
33
Гринберг И. Стихи Константина Симонова // Литературный критик. 1940. 1112. С. 238.
34
Новосадов Б. Мысли о современной русской поэзии // Литературные записки. Рига, 1940. С. 114.
35
Новый мир. 1941. 1112; Красная новь. 1942. 12; Новый мир. 1942. 1112; Симонов К. С. С тобой и без тебя. М.: Правда, 1942; Симонов К. Лирика. М.: Молодая гвардия, 1942 (о нем и шла речь в разговоре Симонова с Щ.); Симонов К. Стихотворения. 19361942. М.: ОГИЗ, 1942 (подписано к печати 9 ноября 1942 г. почти на излете печатной лирики).
36
Примечательно, что эта поэма, окрашенная личной эмоцией не менее, чем «С тобой и без тебя» (хотя ее прототип скрыт от глаз читателя), опубликована только во время войны, и именно в книге 1942 г. «Стихотворения» (в виде трех глав, выбранных автором из черновой редакции, оставшейся незаконченной).
37
В молодогвардейском сборнике с опечаткой: «нежной тайны той» (с. 62).
38
См. в прим. 5 цитату из воспоминаний Б. Рунина.
39
Красная новь. 1942. 12. В послевоенных изданиях эти строфы изъяты.
40
В послевоенных изданиях уже в иной, сглаженной редакции:
знали вседавно(Стихи и поэмы. 19361954. М., 1955. С. 199. Курсив наш. М. Ч.)
41
«Я пил за тебя под Одессой в землянке» (Симонов К. Стихотворения. 19361942). В последней из цитируемых строк также характерная, целиком симоновская нота (курсив наш. М. Ч.).
42
«Через двадцать лет». Симонов К. Стихотворения. 19361942 (курсив наш. М. Ч.).
43
Знамя. 1943. 78 (курсив наш. М. Ч.).
44
В сентябре 1954 г., через девять с лишним лет после завершения войны и смерти Щербакова, вскоре после смерти Сталина, в тот момент, когда официоз пробует сдержать третью попытку прорыва к новому типу литературной жизни, опытнейший, если не сказать прожженный, А. Тарасенков проделывал эту необходимую операцию, демонстрируя деланое удивление «парадоксальной чертой» симоновской лирики: «в ней нарочито подчеркнуты чувственные мотивы. <> С каким-то непонятным цинизмом поэт описывает тех слабых душою, для кого на войне понадобилось дешевое минутное утешение (далее цитирует «На час запомнив имена». М. Ч.). Мы далеки от ханжеского отрицания того, что так бывало. В жизни, как говорится, бывало всякое. Но как мог поэт <> пытаться оправдать этот эрзац подлинных чувств (Я не сужу их, так и знай) <> Там, в стихах Жди меня, был большой человек, советский воин <> Здесь вдруг показалось лицо да простит нам поэт старого гусара <> А разве не странно было всем любящим симоновскую поэзию читать в годы войны некоторые признания, совсем уж мало достойные автора, известного нам по другим его произведениям. <> То вдруг переходит к таким подробностям, которые, право, плохо вяжутся с подлинным реализмом и просто отдают пошловатостью: