Некоторое время мы молча продолжали мчать в прежнем направлении, не обращая внимания ни на что вокруг. Но тут я почувствовал голод и предложил вернуться. Оглядевшись, мы в ожидаемом направлении не увидели берега. Вернее, увидели, но очень далеко, на самом горизонте в виде узенькой полоски в размытой синеватой дымке, что было очень странно, так как проехали мы совсем мало. До этого я никогда в такую даль не забирался, да и пограничники не позволяли, могли лишить прав вождения катера. Но как бы там ни было, нужно было возвращаться.
Поворачивая к берегу, я развернул катер влево на девяносто градусов, и тогда Лёня, сидевший на носу лицом ко мне, жестикулируя, стал указывать в сторону кормы. Оглянувшись, я увидел позади нас большой остров, покрытый лесом. До него было метров триста. Я очень этому удивился, потому что никогда слыхом не слыхивал ни о каком острове в тех местах. Ведь я там родился и живу по сей день безвыездно. Да и насколько я знаю, на Чёрном море вообще нет островов таких размеров, кроме Змеиного вблизи от Румынской границы. Лёня сказал, что тоже знает только Змеиный, но факт вещь упрямая, и мы исключительно из любопытства решили подойти к «открытому» нами острову.
Взяв курс на остров и пройдя метров сто, я неожиданно увидел, что нам наперерез несётся пограничный катер, и офицер, стоя у борта почти на самом носу, что-то кричит в мегафон. Но мы ничего не слышали, кроме рева нашего мотора. Я понял: нам велят остановиться, и заглушил мотор. Офицер вроде бы продолжал кричать, однако мы слышали только мерный плеск волн о борт моторки и больше ничего.
Пограничный катер подошёл почти вплотную к нашему судёнышку и развернулся к нам бортом. Офицер продолжал говорить в мегафон, но голоса его по-прежнему не было слышно. На борту появился матрос, который явно намеревался кинуть нам конец, с тем чтобы мы к ним пришвартовались. Катер дрейфовал в нескольких метрах от нашей моторки, и в это время в ее правый борт крепко ударила волна. Нас резко подбросило и понесло прямо на катер. Столкновение было неизбежно. В ожидании удара я мертвой хваткой вцепился в банку и зажмурился, но никакого соударения не произошло.
Открыв глаза, я увидел то, от чего пришел в шоковое состояние. Наша моторка находилась внутри катера и сидящие в нем матросы смотрели на нас круглыми от ужаса глазами. Через две-три секунды мы были уже по другую сторону катера, а офицер и матрос, стоявшие на палубе, ошалело глядели в нашу сторону. Как видно, они были удивлены не меньше нас тому, что наша моторка беспрепятственно прошла сквозь их катер, как привидение сквозь стену.
Неожиданно Лёня вскрикнул, указывая на корпус катера, сквозь который едва заметно просвечивали солнечные блики, плясавшие на волнах по ту сторону, откуда нас только что принесло волной. И тут мы оба увидели, что и катер, и люди на нём полупрозрачны Лёня в возбуждении кричал, что это не настоящий катер и не настоящие пограничники, а какой-то мираж. Как видно, на катере подумали о нас то же самое, ибо больше не пытались ни подойти к нашей лодке, ни что-либо нам сказать. Нас медленно относило от катера, который с каждой минутой становился всё более прозрачным и, в конце концов, полностью растворился в воздухе. А на том месте, где он только что качался на волнах, лишь ярко сверкали солнечные блики.
Совершенно обалдевшие, мы обменялись впечатлениями. Ни я, ни Лёня никогда ранее миражей не видели. Прежде чем возвратиться домой, мы все же решили немного осмотреть остров. Я повел лодку вдоль береговой линии в пятидесяти метрах от нее, высматривая место, удобное для высадки. Наконец, мы остановили выбор на аккуратном пляжике. Направив лодку к облюбованному месту, я заглушил мотор, и она, по инерции, с шуршанием села на ракушечный берег.
Высадившись, мы втащили на сушу нос моторки так, чтобы волны не могли ее снести, и двинулись по направлению к лесу. Ракушки, слагавшие пляж, лежали настолько рыхлым слоем, что мы проваливались в них до середины голени. На опушке я обратил внимание на обилие всякой живности. В траве шныряли какие-то ящерицы, грызуны, жуки, кузнечики и всевозможные мелкие зверюшки, а над нашими головами, противно жужжа, роями вились насекомые. Среди кустов, деревьев и над полянами порхали незнакомые птицы, украшенные разноцветным оперением, наибольшие из которых были величиной с курицу, а самые маленькие меньше воробья. Над густой травой, усеянной цветами, вились многочисленные бабочки удивительной раскраски, и некоторые из них достигали размера чайного блюдца. Порой они, как по команде, тучей поднимались в воздух, пестрым вихрем кружили над поляной, взблескивая на солнце всеми цветами радуги, и так же дружно вновь опускались на цветы, кусты, траву. Воздух был наполнен пронзительными птичьими криками и громким стрекотанием то ли кузнечиков, то ли цикад, которых, кстати, в Крыму нет. Вернее, говорят, что какие-то есть, но они не поют.
Мы углублялись в лес, дивясь всему, что нас окружало: невиданным деревьям, плодам, животным. Идти было трудновато из-за поваленных полусгнивших древесных стволов, теплых луж и мелких ручейков. Порой ноги чвакали в теплой, словно суп, воде среди жёсткой и стабурючей, как массажная щётка, травы. От нас во все стороны россыпью шарахались то ли мелкие лягушата, то ли ещё какие прыгучие земноводные или рептилии. Мы остановились у дерева с плодами, похожими на виноград, но тяжелые гронки были по форме наподобие рябиновых, а ягоды величиной с вишню, золотистого цвета, прозрачные и сочные с мелкими косточками внутри. На вкус они оказались удивительно приятными, кисло-сладкими с нежным ароматом. Мы стали с жадностью поглощать их, так как оба давно хотели пить.
Когда Лёня наклонил очередную ветку, чтобы я сорвал увесистую гронку, в нескольких метрах от нас послышался осторожный шелест раздвигаемых ветвей. Меня почему-то внезапно охватило чувство неясной тревоги, а по спине поползли мурашки ужаса. Я посмотрел в сторону, откуда слышался шелест, и едва не лишился чувств. Из-за ветвей на меня смотрело злобное человекоподобное существо с красными глазами. Видя мою искажённую ужасом физиономию, Лёня оглянулся, и его реакция была мгновенной. «Бежим!» крикнул он и тут же опрометью кинулся назад, к лодке, а я вслед за ним.
Мы неслись, перепрыгивая через бурелом, через лужи и ручейки, проваливаясь в грязь и не обращая внимания на колючие ветви кустов и деревьев, которые хлестали нас по лицу и по чему попало, рвали на нас одежду и кожу. Лёня первым выскочил на берег, столкнул в воду лодку и кинулся к мотору, а я, собрав все силы воедино, оттолкнул её ещё дальше и вспрыгнул на нос. Я оглянулся и, испытывая смертельный ужас, увидел, как гориллоподобное существо, неуклюже ковыляя по рыхлому ракушечному пляжу и злобно ухая, несется к лодке. Оно уже готово было броситься в воду, чтобы нас настичь, когда Лёня неистово рванул ручку стартёра. Мотор дико взревел, вспенив за кормой воду, что испугало обезьяну и обратило в бегство.
Отъехав от берега, мы решили идти обратным курсом через облако тумана, которое ещё не успело рассеяться, ибо интуиция нам подсказывала, что иного пути назад быть не может.
Всё было, как и перед этим. В тумане нас объял собачий холод, а когда мы вынырнули из него, в глаза нам блеснуло солнце, которое было уже у самого горизонта. Справа, совсем близко виднелся берег, и я взял курс на то самое место, от которого мы отчалили с рассветом. А удивительного острова нигде и духу не было.
Вернувшись домой, мы, наконец, заметили, что у нас поцарапаны лица, руки и плечи, а одежда висит лоскутами. Мы ощутили острый голод и незамедлительно его утолили.
На другое утро, выйдя на берег моря, мы ещё видели на прежнем месте остатки тумана, но к обеду он уже рассеялся. А спустя некоторое время я услышал в посёлке рассказ о том, как пограничники на катере недавно видели двоих нарушителей в моторке, но это оказался мираж, а говорили, мол, что в этих краях миражей не бывает.
Нашему рассказу никто не поверил и не верит до сих пор. Правда, я давно уже никому об этом не рассказывал все только смеются да шутят, а некоторые серьёзно уверены, что мы с Лёней оба от жары умом тронулись. Не знаю, поверите ли вы. Думаю, что нет. Да мне, собственно, всё равно, ибо после прибытия поезда мы с вами расстанемся и вряд ли ещё когда-либо встретимся.
Юлий Гарбузов
14 июня 1999 года, понедельник
Харьков, Украина
Красный рыцарь
Семейное предание
Эта история наше семейное предание. Первой мне её поведала бабка Калина, двоюродная сестра моей бабушки со стороны матери. Калинино имя по паспорту было Анастасия, но с детства её в семье почему-то звали Калиной или коротко Калей. Отец Калины известный в Харькове в начале века купец первой гильдии, Яков Иванович Фёдоров, был человеком очень набожным и предприимчивым. Каретная и кроватная мастерские, построенные им в конце девятнадцатого века, работают и по сей день, правда, в иных ипостасях.
Яков Иванович был инвалидом без правой руки. Потому и получил на Ивановке, а потом и во всём Харькове, кличку «Дед Безрукий». Деда Безрукого знали в Харькове все от ремесленника до генерал-губернатора. А в церкви Иоанна Богослова он считался первым прихожанином. На храм демонстративно жертвовал приличные суммы и по большим праздникам, и по малым, и по разным случаям, и просто так. Всего у Деда Безрукого было десять детей. Калина самая старшая, а Дуняша наименьшая. Любил отец всех своих детей, но по-своему, по-безруковски. Он считал, что девочек учить в школе ни к чему. Правда, десятилетнюю Дуняшу он не только в школу отдал, но и музыке учил на фортепиано.
Санька, средний и единственный сын, был его любимцем. Отец щедро оплачивал Cанькино обучение сначала школьное и музыкальное, а затем и в Харьковском Императорском университете, чем очень гордился. Только учился Санька неважнецки. Прогуливал занятия, иногда выпивал с приятелями, а потом связался с атеистами-революционерами. Говорил отцу богохульные слова, называл его эксплуататором трудового народа, деспотом, вёл среди его рабочих разлагающую большевистскую пропаганду.
Деду Безрукому это, конечно, ой, как не нравилось! Но он терпел: молодо-зелено, не ведает, что творит. Но ничего, повзрослеет со временем, да и поумнеет. Всё равно от отца дела примет да поведёт с умом, отцовский капитал приумножит.
Два двухэтажных дома выстроил Яков Иванович на Ивановке, в одном из которых и жила вся Безруковская семья. Санькина спальня находилась на втором этаже. Там же располагались спальня Дуняши и большая зала, где стоял рояль работы германских мастеров. Здесь же стояла и семейная реликвия старинное трюмо с огромным хрустальным зеркалом почти от пола до потолка. Спальни родителей, Калины и других сестёр располагались на первом этаже. Некоторые сёстры были уже замужем и жили отдельно от родителей.
Случилось это в 1916 году, когда Саньке шёл двадцать первый год. Был тогда Великий пост, которого Санька, кстати, не признавал. И в одну из предпасхальных ночей его разбудили торжественные, эмоциональные аккорды фортепиано. Кто-то в зале громко, профессионально, мастерски играл на рояле бравурную маршевую мелодию. Это была явно не Дуняша, так как играть столь совершенно она ещё не могла при всём желании. Музыка мешала спать. С каждым аккордом сон всё дальше и дальше отлетал от Саньки и, в конце концов, окончательно развеялся. Закурив дорогую папиросу, Санька вышел из спальни и направился в залу с целью выяснить, кому это вздумалось развлекаться в такое позднее время. По пути он заглянул в Дуняшину спальню. Сестрёнка безмятежно спала, разметав по подушке золотистые кудри. Заинтригованный происходящим, Санька подошёл к двери залы и увидел, что сквозь щели оттуда льётся яркий электрический свет, а неведомый музыкант уверенно продолжает наигрывать будоражащую душу мелодию. Резко распахнув дверь, Санька остолбенел. Освещённый ярким сиянием электричества, за роялем сидел и вдохновенно играл рыцарь, облаченный во всё красное. Рядом на кресле лежали щит и тяжёлое копьё, тоже красного цвета, как и панцирь, и латы, и шлем. С хозяйской раскованностью Санька спросил:
Послушайте, милейший! Что за маскарад? Кто Вы такой и как здесь оказались? Кто Вам позволил здесь музицировать посреди ночи?
Рыцарь прекратил играть и дерзко, чуть-чуть улыбаясь, уставился на Саньку. Пыхнув папиросой, Санька медленно двинулся к ночному гостю. Рыцарь встал и, не сделав ни единого лишнего движения, ловко подхватил копьё и щит.
Объяснитесь, милейший! Это мой дом и мой рояль. Кто Вас сюда пригласил? Что Вам здесь нужно?
Гость не отвечал. У Саньки появилось ощущение, что именно он этот Красный Рыцарь является хозяином ситуации. Санька был не робкого десятка, но тут невольно ощутил робость, и на него стал медленно наползать непонятный мистический ужас.
Ценой невероятного усилия воли Саньке кое-как удалось взять себя в руки. Этого ещё не хватало робеть перед каким-то наглецом! И Санька, было остановившись, снова двинулся в сторону рыцаря. А тот опустил забрало красного шлема и так же медленно и уверенно двинулся навстречу безоружному Саньке. Санька чувствовал, что гость улыбается, хотя лицо его было скрыто забралом, сквозь решётку которого только зловеще сверкали колючие глаза, и их сверхъестественный блеск заставил Саньку попятиться и сделать пару шагов назад.
Рыцарь на это отреагировал весьма своеобразно. Он тоже отступил на два шага назад, поднял забрало, положил на кресло копьё и щит и сел за рояль. Санька почему-то почувствовал, что если он отойдёт к двери, рыцарь снова ударит по клавишам.
«Да что за чертовщина! Чего это вдруг я должен его бояться? Этот ненормальный, видимо, ухажер одной из сестёр, и они решили меня разыграть, чтобы потом насмехаться в кругу друзей. Нет! Я никому не позволю над собой потешаться!» И он решительно двинулся на незнакомца. Тот снова встал и взял наизготовку щит и копьё. Санька спокойно остановился, энергично раскурил почти потухшую папиросу и, пользуясь тем, что рыцарь тоже замер, как изваяние, стал продумывать план действий. «Копьё у него тяжелое. Кажется, для конного боя. И держит он его подмышкой. Ударить им меня он, пожалуй, не сможет это уж точно. Я буду медленно к нему приближаться, чтобы в случае чего отскочить в сторону. Если же мне удастся подойти так близко, что конец копья окажется за моей спиной, я ухвачусь за него, а потом пусть попробует со мной совладать. Я дома, чуть что и за ружьём в спальню недалеко».
Решив, что всё продумано, Санька спокойно пошёл вперёд, а рыцарь навстречу. Шаг и остриё копья уже позади, за Санькиной спиной. Занести его для удара этот проклятый рыцарь уже не сможет.
Но рыцарь, который оказался настолько высокого роста, что Санька, тоже считавшийся высоким парнем, едва достигал его плеча, неожиданно резко повернулся влево, слегка приподняв копьё, так что древком угодил Саньке по щеке. Удар был так силён, что Санька мигом оказался на полу. Чтобы встать на ноги, он перевернулся на живот, приподнял голову и увидел своё отражение в трюмо, стоявшем в углу залы. Удар был почти нокаутирующим, но Санька чётко видел в зеркале действия рыцаря. Тот решительно подошёл к поверженному противнику и, наступив ногой ему на поясницу, прижал к ковру. Не имея возможности подняться, Санька видел, как рыцарь занёс над ним копьё и резко опустил его. Санька ощутил ужасную боль в шее, сопровождаемую хрустом вонзаемого наконечника, дико вскрикнул и потерял сознание.