Тима был не таким. Ростом почти с меня он явно доминировал в физическом развитии, чем постоянно пользовался, откуда-то переняв привычку издеваться надо мной. Если раньше это касалось только лишь его умственного превосходства, то теперь он глумился надо мной, применяя силу. Мог скрутить меня прямо в коридоре нашей квартиры или уложить на лопатки, причем именно в тот момент, когда мне абсолютно не хотелось бороться с ним. Мог вывернуть мне руку до такой степени боли, что мне ничего не оставалось, как выполнить то, что он от меня хотел. Мог дать мне простую и обидную оплеуху и убежать от меня так быстро, что шансов догнать его у меня не было никаких. Так он стал для меня еще и врединой, что я постоянно подчеркивал, общаясь с ним или разговаривая о нем с родителями.
И, тем не менее, я оставался старшим братом и в мои обязанности входил присмотр за Тимой, его опека и охрана. В то же время, не смотря на невероятно раннее умственное и добытое трудом физическое развитие, он оставался ребенком, а потому мог вполне пошалить, поиграть и даже заиграться. Так и случилось в тот день, когда мы выбежали с ним во двор. Он отправился на детскую площадку к своим ребятам, а я побежал домой к другу в надежде хоть сколько-нибудь времени провести вдали от брата и маминых указаний, непременно касавшихся своей сутью нашего Тимы. Когда я удалялся по дорожке, он уже не смотрел в мою сторону. Он переключился на веселую игру своих друзей и влился в нее почти сразу, еще до того, как я успел добежать до дверей нужного мне подъезда.
Глава 2
Край пропасти
С Митрохой, так звали моего друга, мы заказали пиццу с доставкой на дом и всецело погрузились в наши с ним разговоры на простые житейские и подростковые темы, плавно переключившись на компьютерную игру, затянувшую нас в себя до самого вечера.
Мама мне сегодня не звонила. Не позвонила она ни разу. Совсем. Ни через полтора часа, ни через два. Я не был этому удивлен. Обычно ее финишный звонок в те дни, когда я не был дома, происходил ближе к девяти часам вечера. Это было простое и понятное всякому напоминание о том, что надо возвращаться с прогулки. Предыдущие звонки были контрольными. Обычная родительская опека и забота. Но на этот раз я обратил внимание на время лишь тогда, когда телефон моего друга стал издавать сигналы входящего звонка и сообщать на экране, что его голос хочет услышать его мама. Пока Митроха говорил, я заметил стрелки на часах в районе пятнадцати минут десятого вечера.
Ого! тихо буркнул я, оценив отсутствие внимания ко мне со стороны родного дома.
Меня никто еще не позвал, не напомнил о позднем времени. Свобода как-то неожиданно затянулась. На полчаса, пока на полчаса. Это не долго. Возможно, обо мне позабыли на какое-то время. Увлеклись. Пришел какой-нибудь новый заказчик портрета к Тиме. Идут переговоры. Все заняты. Обо мне вспомнят, но чуть позже.
Мои к десяти подъедут, произнес мой друг, положив телефон.
Доигрываем, и я ухожу, ответил ему я, прекрасно понимая, что после моего ухода Митрохе предстоит помыть посуду, что-то убрать и выполнить какие-то еще мелочи по дому, чтобы с доблестью и чувством выполненного долга встретить родителей.
Минут через двадцать я уже подходит к нашему дому. Едва миновав ту самую детскую площадку, на которой днем оставался с друзьями мой брат, я заметил, что в окнах нашей квартиры совершенно нет света. Было удивительно. В это время обычно все уже дома. Последним приходил по выходным дня я с прогулок. Ну ладно. Нет, так нет. Я спокойно вошел в квартиру, снял с себя и повесил на крючок куртку, положил на полку шапку, и едва не споткнулся о кем-то оставленную и не убранную на место обувь. Это было не по-нашему. Мама в нашей семье это настоящий блюститель чистоты и порядка. А тут целая пара обуви выглядела не просто оставленной, а брошенной на произвол судьбы. Я не особо возмутился по данному поводу. Но, скользнув взглядом по полу, увидел на нем раскиданные тапочки папы, мамы и те, которыми пользовались, попадая к нам в квартиру, дедушка и бабушка.
Я прошел на кухню. Вопреки существующему у нас в семье порядку, занавески в темное время суток не были задернуты. Темная зимняя ночь проникала в помещение. Я не стал их трогать. На столе стояла початая бутылка воды, что обычно покупается в магазине и хранится в холодильнике. Я как раз хотел пить и пытался ее найти. Попил, поставил. Задумался, не хочу ли я есть. Пробежал глазами по полкам с продуктами, остановился на сковороде, потом на кастрюле, но так ничего из этого и не взял. Зачем? Скоро появится мама и всех нас покормит. Если остальные уже сыты, так поели где-нибудь у бабушки, то меня покормят персонально. Ничего не обычного. Только почему в коридоре обувь раскидана, и бутылка с водой стоит на столе с отвинченной пробкой?
На какое-то время я погрузился в свои дела, пока вновь за чем-то не зашел на кухню. Краем глаза я зацепил еще одну необычную вещь. На подоконнике лежала распахнутая настежь коробка, которая обычно хранилась где-то в шкафу и содержала в себе всевозможные лекарства, порошки и капли медицинского назначения. Домашняя аптечка и только. Но почему она была так оставлена? Крышка от нее отдельно. Внутри явно что-то искали. Привычный порядок, созданный нашей мамой, был нарушен. В лекарствах рылись, ковырялись, делали все в спешке. Кому-то стало плохо?
Я нахмурился. Нужно было позвонить кому-нибудь из взрослых. Узнать, в чем было дело и что произошло у нас? Телефон в кармане куртки на вешалке. Я пошел за ним. На обратном пути, на ходу тыкая пальцами по экрану, я оказался в той комнате, что обычно использовалась нами в качестве мастерской моего брата. Сейчас здесь тоже было как-то не так. Присутствовал беспорядок. У Тимы такого, да еще называемого творческим никогда не было. Мама смотрела за ним. Эта комната была всегда такой же чистой, как вся квартира. Но сейчас!
На диване не было пледа. На полу валялись подушки. На паласе присутствовали следы обутых ног. Я посмотрел в коридор. Оказывается, точно такие же отпечатки были оставлены и на полу в коридоре до самой двери, но я их не заметил. Что за спешка? Аптечка? Вода в бутылке за пределами холодильника? Разбросанная обувь в прихожей? Отсутствие людей вот уже несколько часов. Стемнело давно, а шторы до сих пор не задернуты?
Что-то внутри у меня сжалось, почувствовалось волнение. Я уже готов был услышать гудки телефона деда в трубке, надеясь, что он как самый взвешенный человек в нашей семье, ответит мне на возникшие вопросы или сразу расскажет все так, что мне уже нечего будет спросить. Это конек нашего дедушки. Он все говорит с той подробностью, которая на корню уничтожает возникновение встречных вопросов.
Входная дверь начала открываться. После некоторой возни на пороге появилась необычно сгорбленная бабушка. Я не сразу узнал ее. Она почти задом вошла в квартиру и села в прихожей. В свете лампы я не сразу узнал ее и едва не принял за кого-то другого. Как будто это моя бабушка, но одновременно и не она. При этом дверь оставалась прикрытой. Как я понял, следом должен был войти дедушка. Но тот задержался на лестничной клетке и возился там, судя по звукам, и никак не переступал порог. Я пробежал глазами от бабушки до двери, потом обратно. Изменений не происходило. Мои вопросы оставались вопросами.
Наконец бабушка подняла лицо. Я действительно мог ее не узнать, если бы встретил вне дома. Одновременно опухшая и осунувшаяся, сильно заплаканная, взволнованная и растерянная. Она смотрела на меня и молчала. По одному ее виду вполне можно было получить подтверждение о произошедшей в нашей семье беде. Если вошла в квартиру первой она, а дедушка явно копается на лестнице, значит с ними все в порядке. Под вопросом у меня остаются вторая бабушка, а также родители. С кем-то из них что-то случилось. Кроме деда ответить мне сейчас точно никто не мог. Я так и замер в коридоре с телефоном в руке.
Тот появился на пороге через полминуты. Все это время бабушка просто сидела в прихожей и смотрела на меня заплаканными глазами, молчала и будто готовилась произнести хоть какие-то слова, но не смогла. Дед закрыл за собой дверь, немного отдышался в проходе и продвинулся вперед так, что мне стало видно его лицо и его целиком. Он тоже как будто ссутулился. Лицо посерело, брови устало опустились. Круги под глазами превратились в отчетливо различимые мешки. Всегда опрятный и подтянутый вид главного инженера водоканала превратился в симбиоз неряшливо надетых вещей. Брюки на коленках оттопырились, носы ботинок были грязными, ворот рубашки расстегнут больше обычного. Расческа давно не касалась его волос.
Тима! наконец тихо протянул дед и бабушка заплакала.
Что? Тима? У меня волосы на голове встали дыбом. Тима? Я мог, что угодно подумать, про кого угодно, но только не про моего брата. Несчастье в нашей семье случилось именно с ним? Хулиганы, завистники, недовольный клиент? Кто мог что-то плохое сделать Тимофею, которому всего двенадцать лет от роду. Он, как говорится, мухи не обидел. Лекарства из домашней аптечки на подоконнике, вода в бутылке на столе, беспорядок в комнате и в прихожей. Ему стало плохо?
Я продолжал с волнением смотреть на дедушку. В воздухе повисла непродолжительная пауза. Все молчали. Я ждал начала повествования и сам не в силах был начинать спрашивать самому. Тот уперся плечом в стену, искривил лицо, посмотрел сначала на бабушку, потом на меня.
Тима ударился обо что-то, когда прыгнул с бывшей трансформаторной будки в сугроб. Все прыгали и ничего. Он присоединился к ребятам, которые там были. Сначала прыгнул удачно, а потом нет. Почувствовал себя плохо и сразу направился домой. Один пролет не дошел до двери и потерял сознание. Лежал на лестничной клетке, пока его сосед не обнаружил. Он и позвонил нам в дверь, как всегда коротко, емко и только по делу рассказал о произошедшем мне дедушка.
Как только он замолчал, бабушка зарыдала в голос. Она закрыла лицо руками и уткнулась в собственную шапку. Плечи и спина ее сильно дергались в такт плачу. Она по-настоящему громко плакала и выла, и я такого от нее за всю жизнь еще не видел.
Что ты как по покойнику! громко произнес дедушка, адресуя ей свои слова.
Эта фраза неожиданно дала мне понять, что брат жив. В какой-то момент я просто не понял, что этот факт имеет значение, и я никак его не уточнил. Возможно по растерянности, неопытности, малому своему возрасту. А первоначальный вид бабушки вполне мог дать мне информацию о самом худшем, что могло произойти в нашей семье.
Я перевел взгляд на деда. Хотел задать ему какой-нибудь уточняющий вопрос, но у меня ничего не получалось. Нужно было говорить, вытягивать из него подробности, но я не мог этого сделать. Язык не поворачивался, воздух не поступал к горлу. Меня что-то сдавливало изнутри. Наконец, бросив на меня взгляд, дед сам, видимо, все понял, увидел в моих глазах недосказанность, отсутствие ответов на многие вопросы. Через какое-то время он все же обрисовал несколькими предложениями общую картину произошедшего.
Из всего им поведанного выходило, что стоящая возле нашего дома старая кирпичная и давно выведенная из эксплуатации трансформаторная будка использовалась не совсем по назначению. Ее когда-то собирались снести, но так ничего и не сделали. А с тех пор, как с ее крыши были срезаны последние подводящие провода и сняты предупреждающие таблички, к ее стене со стороны въезда во двор, коммунальные службы начали сгребать снег. Это было им удобно. Куча со временем образовывалась огромная. Видно ее было отовсюду. А самое главное заключалось в том, что она совершенно в этом месте никому не мешала. Детская площадка находилась с другой от нее стороны. Стоянки машин задеты не были. Проход людям она не перекрывала. Даже создаваемая каждый год из этой снежной кучи пологая горка для катания на санках, была как на своем месте. Детвора испытывала восторг. Взрослые были довольны тем, что идти далеко не нужно. Двадцать метров скользкой поверхности находились прямо во дворе. Радость, да и только! Даже коммунальные службы создавали новые навалы снега так, чтобы и горка, в конечном итоге получалась, и еще место для новых подвозов оставалось. Так было и в этот раз.
Перед новым годом снег свалили, как обычно, в одну огромную кучу. По ней с одной стороны ребята вроде моего брата карабкались на крышу трансформаторной будки. Потом они прыгали, кувыркаясь, назад в сугроб. С криком и потоком радости выбирались из него, освобождая место следующему ныряльщику. И все это продолжалось по кругу. Поднялся на крышу, подбежал на край и, не останавливаясь, бросился вниз. Выбрался и на второй круг. Так, пока не надоест.
На каком-то этапе сбой случился именно с моим братом. Он завершил очередной заход неудачным падением. Со слов дедушки окончательная версия случившегося еще не сформировалась. Тима либо ударился о какой-то предмет, либо просто неудачно упал, повредив себе что-то. Дедушка еще упомянул о приходе участкового полицейского, который пытался выяснить возможность воздействия на тело моего брата кого-то третьего. Будто его специально толкнули или ударили. Он задавал вопросы о друзьях, увлечениях, конфликтах в школе и на улице. Взял номера телефонов нескольких ребят из тех, кто гулял с Тимой днем во дворе.
Папа и мама в больнице, произнес дедушка, так и не услышав от меня ни одного вопроса.
Все было ясно. Так же как и не все. Услышанный мною рассказ выглядел полным, но вопросов оставалось еще много. Стало понятно, что мне никто не звонил лишь потому, что было просто не до меня. После сообщения соседа о бессознательно лежащем моем брате на лестнице, папа внес его в квартиру и уложил на диван. Вызвали «скорую» и попытались хоть как-то самостоятельно привести Тиму в чувство. Для этого использовали возможные лекарства из нашей домашней аптечки. Приехавшие врачи сочли нужным увезти моего брата сразу в больницу. С ним отправились папа и мама. Дедушка и бабушка поехали следом. Пока я наслаждался игрой, пил газировку и ел пиццу, травя разговоры с другом на ерундовые темы, вся моя семья боролась за жизнь и здоровье моего брата.
Папа приехал еще через час. Каким он был, я не понял. Не то серый, не то бледный. Цвет лица в свете ламп было не определить. Его лицо искривилось, покрылось морщинами. Не разуваясь, он прошел в комнаты, набил пару пакетов какими-то вещами младшего сына, и, кажется, схватил из шкафа два или три полотенца. Повозившись на кухне, он направился к выходу.
Что там? еле слышно выдавила из себя бабушка.
Ничего! Пока ничего! ответил он ей.
Все происходящее дальше стало словно туманом. О том, что меня нужно покормить вспомнили еще через час, когда уже было за полночь. Этим вопросом занялся дедушка. Бабушку он отправил вымыть полы, остававшиеся грязными после врачей, папы и всех тех, кто ходил по квартире, не разуваясь. Такова была обстановка. В свою очередь я находился не то в полусне, не то в прострации. Спать мне одновременно и хотелось, и нет. В голову лезли и тут же покидали ее всякие мысли. Но больше всего нужным для меня сейчас казался голос мамы. Мне очень ее недоставало. Опять же и ей было не до меня. Это осознание сдерживало меня от ненужных звонков ей.
В квартиру она вошла утром вместе с папой. По ним было видно, что ночь для них обоих прошла в бессоннице. Я сам смог провалиться только часам к пяти, ворочаясь под одеялом до утра.
Ну? снова первой ожила бабушка.
Ничего. Состояние по-прежнему тяжелое! прозвучал ответ мамы.