Елена Романова
Мой папа Джеки Чан
I. Маша
И смерть почему-то напоминает мне о китайцах.
Харуки Мураками
«Всему есть предел»
Маша не любит просыпаться. А кто любит? Собака. Но Маша кошка. Которая сама по себе. До известных пределов, конечно. Но когда пределы известны просыпаться не так уж весело.
Потолок потрясающе никакой. Дырочки в бетоне, как звезды. Звезды такие же дырочки в бетоне? Что если космос туда же? Крышка на чайнике.
Мысль соскакивает, как Мазик, которая за-скакивает на грудь и выпускает/запускает/выпускает/запускает коготки из лап, словно чеки, и «не чуть-чуть» юзает рубашку, и чуть-чуть кожу. И: тарахтит. Маша гладит кошку, чьи пределы еще более удручают, а та довольна. Это потому что кошка ночное животное.
Маша лежит. Лежать хорошо. Мазик тоже так думает и сворачивается клубком на животе. От нее тяжело и тепло, как от глубокой миски с теплыми блинами. В животе урчит. Желудок тоже хочет стать кошкой: выпускает/запускает коготки изнутри.
Маша подхватывает зверя лапы повисают, как вырванные из земли корни и пересаживает на пол. Холодно. Говорят ступни. Маша подбирает носки ноги оборачиваются фантиками.
Подходит к окну. На окне книжка. Маша крутит ее, поворачивая к себе то переплетом, то страницами. Избушка на курьих ножках. За окном темнота. Как будто ночь вечна. Даже в семь утра. Маша берет с подоконника древний плеер, открывает деку, переворачивает кассету, надевает наушники, нажимает «play». Тишина умирает. И все маленькие звуки тоже: сопение Мазик, ток крови, шелест бытия.
Выкручивает бегунок до предела грохот вонзается в уши, словно гвозди в мягкое дерево, только шляпки торчат. В окне все то же, но в комнате что-то изменилось. В ней Кто-то появился. Прямо за спиной. Молот музыки разрушил стену. И этот Кто-то сейчас коснется плеча. А если обернуться? Маша не оборачивается. Слишком страшно. Не ужас, что за спиной кто-то есть, останавливает ее, а ужас, что за спиной нет никого. Нервы слабые, как у Орфея.
Взгляд назад.
Эвридика в хлам.
Мазик разлеглась поперек кровати. Хочется поменяться с ней местами. Но у Мазик нет рук. Как же тогда писать, переворачивать страницы, включать плеер?
Stop. Наушники сползают на плечи. Стена восстает до последнего кирпича.
Маша подбирает брошенный в кресло предмет не кофта, а субстанция вдевается в wool 100%, вытаскивает наушники сквозь ворот и отправляется на разведку.
Бабуля жарит-парит. На сковородочке. Холодное тесто шипит на раскаленном чугуне, будто в прошлой жизни соблюдало заповеди постольку-поскольку. А что если нет никакого ада, а есть универсальная система перерождений, когда однажды становишься жидким тестом, чтобы тебя хорошенько распекло за все прошлые прегрешения?
Хай, Бабуль, приветствует Маша, и Бабуля вздрагивает.
Солнышко, ну что за ужасное приветствие? Как будто мы живем в нацистской Германии.
Если бы мне хотелось создать соответствующую атмосферу, я бы добавила «ль». А тебя бы звала Адольф.
Какое счастье, что настолько ты не заморачиваешься. Последи за кофе, он вот-вот убежит, а у меня, как видишь, руки.
Маша смотрит на означенные руки, которые действительно «как руки» и заняты: они неустанно карают заблудшие души, превращая их в питательную среду для тех, кто только в начале пути.
Интересно, передаются ли чужие грехи, подобно молекулам пластика? Круговорот грехов в природе: выпадают из Рая, выпариваются в Аду, чтобы на земле было чем дышать. «Продукт может содержать следы арахиса», чревоугодия и гордыни.
Кофе смотрит на Машу из турки, хлопая не глазами, но глазками пенки, как будто Бабушка Кофе тоже выдала ему что-то вроде: «Последи за ее лицом, а то вот-вот убежит. Видишь? У меня руки».
Ну, как ты тут поживаешь? спрашивает Маша у кофе и понижает голос, чтобы подать реплику за напиток.
Уже подхожу.
Молодец.
Еще какой.
Возьми с полки пирожок.
Мне не дотянуться.
А ты изловчись.
Бабуля фыркает и качает головой, а кофе тем временем изловчается и подступает к медному краю, как голова тигра к горящему кольцу. Маша снимает турку, ручка словно тревожится, сообщая пальцам внутреннее кипение, которое эта ручка транслирует, будто медиум бурлящие голоса призраков. Лишенная пламени кофейная пена оседает и возвращается в известные ей пределы.
Хагакурэ
Маша бросает прихватку на стол у прихватки на днях обгорела петелька (по вине Маши, разумеется), и теперь ее невозможно подвесить. Обугленная петелька грустно чернеет, как обрезанное ухо.
Надеюсь, ты не застрелишься? спрашивает Маша прихватку.
Что? уточняет Бабуля, которая не расслышала.
Я говорю, пахнет пушка.
Господи, у тебя, что ни восторг все пушка! Откуда ты взяла эту пушку?
В магазине купила.
Молодец, одобряет Бабуля. Сходи в душ. Я погладила джинсы.
Маше не улыбается идти ни в какой душ: слишком холодно, а душ лишний повод намокнуть, читай: замерзнуть. Она кутается в кофту, стягивая полы, как материки. Интересно, когда заледенеет Земля так же завернется поглубже в океаны, сместив все континенты, как пуговицы?
Потри морковку, не просит, не предлагает, не требует, а просто как-то роняет Бабуля.
Слова лежат на полу, как сухие крылышки луковой шелухи, и если подуть на них они поднимутся в воздух, точно мессершмитты, а еще точнее призраки или идеи.
«Идеи витают в воздухе». Как призраки мессершмиттов. С крыльями из луковой шелухи.
Маша смотрит в тарелку вареная морковка потеряла стержень. Самурай покинул свой Путь, свернул с тропы и идет по пояс в траве, размахивая вареной катаной.
Морковка не претендует ни на какие метафоры и не сопротивляется никаким метаморфозам. И вот но до сих пор не конец мягкотелая стружка слипается в печальную неопределенность. Бабуля добавляет сметану, как белую гуашь в рыжую, и раскрашивает блинчик.
Маша гладит морковное тельце в пальто из теста и приговаривает:
Не грусти.
Поздравляю, объявляет Бабуля.
Блинчик-номинант, подошел к последнему рубежу, который либо Рубикон, либо Оскар.
Пора, парень, откликается за него Маша.
С днем рожденья, солнышко. Расти большая. Будь здорова, желает Бабуля и выкладывает на стол коробочку, принаряженную как в платьице в крафтовую бумажечку, расписанную разными рыбками и скрепленную нерушимыми узами грубоватой веревочки.
Обнимает, как облако. Теплое и душистое. Едва слышится «звездочка» когда у Бабули болит голова, она мажет виски бальзамом и утром часто пахнет вечерней головной болью.
Облако целует в волосы, гладит по щеке и, покидая, будто тучка утес, спрашивает:
Ну что? В душ только после завтрака.
Маша сомневается, что после завтрака будет душ, но согласно кивает и продолжает влиять на судьбу морковки, организовав той тайную встречу во тьме под нёбом с зубами-заговорщиками. Предательство перерождается в пряную сладость: имбирь, кардамон, корица, гвоздика, мускатный орех, которые Бабуля регулярно размалывает в кофемолке и добавляет абсолютно во все. Даже в котлеты.
«Тени исчезают в полдень»
Доброе утро, здоровается Бабуля, потому что является Поля.
Сонная, она трет глаза и одновременно зевает, так что ответить для нее крайне сложно и еще сложнее ответить внятно. Маша с Бабулей довольствуются тем, что насыпалось из Поли вместе с открытием в одной части лица и закрытием в другой. Десинхронизация работы губ и век. Какое замечательное слово. Правда, Маша совсем не уверена, что оно существует, но как красиво вписывается в контекст, как будто в контексте была специально вырезанная под него дырка, и вот пустота заполнилась.
Красивее только бесконечные Полины волосы, что рисуют каштановые полосы на спине и груди они как корни впились бы в плечи, но кто им позволит? Может ли быть так, что там в Полином нутри есть еще волосы, которые произрастают из легких?
Поля собирает все наружные волосы в высокий пучок, перетягивает резинкой, что алела у нее на запястье, как шов, и цепляет узлом смешную кукишку, которая покачивается при каждом ее движении и даже дыхании. Умывается. Из-под крана. Вытирает лицо рукавом пижамы. Садится на стул напротив Маши. Тени от припухших щек, век, крылышек носа висят на лице, словно флажки на карте.
На столе: блины, масло, квадратный ножик, порезанная на апельсинные дольки янтарная хурма. Маша протягивает руку: сладкая. Поля еще раз зевает. Маша повторяет за ней. Бабуля присоединяется следом. Зевки, как вагоны в составе.
Маша глядит на Полю, Поля на прямоугольную тень от квадратной коробочки, Бабуля на них обеих.
С днем рожденья, козявка. Расти, но знай меру.
Маша показывает Поле язык, Поля отвечает Маше взаимностью и берет турку. Долгий глоток остывшего кофе черные точки на верхней губе, которые Поля не торопится стереть.
«У вас ус отклеился», говорит Маша.
Так и задумано, отвечает Поля.
Улей
Бабуля забирает турку и ставит на стол стакан с водой, прямо под опустевшую Полину руку, которая вся изрисована мелкими завитками девочек, машин, кошек, автобусов, столбов, проводов, цветов, прогуливающихся по городу. Вчера ничего не было, а сегодня: «Здрасьте, потолок покрасьте».
Маша протягивает руку задержать Полину, что хочет поднять стакан.
Башмак крутой, заключает Маша, осмотрев рисунки, как дерматолог пятна.
Башмак, действительно, крутой, и в нем кто-то живет: существо с одним глазом и в колпаке.
Скучно было на паре.
А в тетрадь слабо?
В тетради клеточка.
И че?
Бесит.
У тебя весь гардероб в клеточку, даже пижама.
Но я же в ней не пишу.
Паста вредная, от нее бывает рак.
«Раки это к драке».
Девочки, хватит говорить глупости. Поля, не рисуй на себе. Я куплю тебе блокнот.
У тебя на мой блокнот денег не хватит.
Хватит.
Это не манипуляция. Ты сама предложила.
Смысл манипуляции в том, чтобы предложить самой.
Молчи, козявка, тебе еще рано голосовать.
Собираешься баллотироваться?
Да не выбаллотироваться.
Ешьте уже, сейчас все остынет.
Ненавижу морковку.
А раньше любила.
Раньше закончилось.
У нее интервальное голодание.
Это как?
Это когда восемь часов ешь, а шестнадцать не ешь.
Какой ужас.
Скажи это моей талии.
У тебя просто осиная талия, дорогая.
По сравнению с графиней Толстой?
По сравнению с твоей глупостью.
Козявки жгут?
Сама козявка.
От одного блинчика с тобой ничего не случится.
Сказала Ева Адаму.
«Не хоти дальше»
Поля скрывается в ванной и сидит там сорок минут. Что можно делать в ванной сорок минут, Маша не понимает. Она сорок минут читает «Приглашение на казнь» и книгу тоже не понимает. Но ей нравится паук. Что он приходит. В этом что-то есть. Но с чем это что-то едят?
Солнышко, ты опоздаешь в школу.
Главное, не опоздать родиться, а дальше не спешить умереть. Остальное суета.
Бабуля входит в комнату и, нависая над душой, так смотрит, что Маше приходится встать с кровати и принять из ее рук свежие джинсы, которые как накрахмаленные.
На них можно роман написать.
Хватит с меня одной художницы.
На блокнот у тебя деньги есть.
А на джинсы нет.
Это даже хорошо, самовыражусь раз и навсегда.
Прекрасный план, но когда тебя выставят из школы, тебе придется ходить туда без штанов.
А когда мне придется туда не ходить?
Когда вырастешь.
А если я стану учителем?
Солнышко, я все понимаю, но цигель, Бабуля стучит по запястью, где должны быть часы, которых там нет. Ци-и-гель.
Ты в курсе, что создаешь атмосферу проживания в нацистской Германии?
Что, прости? Что-то в ухе звенит. Не расслышала.
Ха-ха.
Вот именно.
Маша надевает джинсы, застегивает пуговицу. Туговато.
Присядь, разойдутся.
Маша приседает, пружиня, коленки вытягиваются, ткань смягчается, но не слишком сильно.
Ну как?
Как «яблочко да на тарелочке».
Замечательно, заключает Бабуля и прибавляет свеженький свитер с воротом-треугольником. Пропадет ли шея в нем, как в Бермудском?
Расчешись.
Не хочу.
А я не хочу, чтобы ты ходила лохматой. И у чьего не хочу больше прав?
Не у моего.
В этот раз.
«Не выходи из комнаты, не совершай ошибку»
За порогом не целый мир, а подъезд. Но вместо того, чтобы спуститься Маша поднимается.
Одна ступень.
Еще одна.
Девять.
Пятый этаж.
Шестой.
Девятый.
Конечная станция. Выходите в окошко.
Маша сдвигает цветок и присаживается рядом, на пыльный пластик холодного подоконника. Смотрит вниз. Внизу ничего особенного двор. Вот если бы во дворе брички стояли, было бы свежо. Предание. А так: машины почти все разъехались. Черные полосы на белоснежном снегу, как испорченный рисунок. Старый турник, качели, скамейки, кусты акаций, боярышника, береза, шесть маленьких сосен. Женщина с клюкой подходит к помойке, открывает ящик, перебирает мусор, прячет в пакет находки. Ветхое пальто, ветхое тело, ветхая жизнь. Снег падает на нее, как ладонь, разнесенная ядерным взрывом. Мечтала утешить, да вот накрыло. Ворона перечеркивает воздух слева направо. Крыша водонапорной башни белеет, словно шляпа китайца на рисовой плантации. Маша открывает рюкзак, достает тетрадь, вырывает листок из середины. Складывает самолетик. Тянет из кармана зажигалку. Открывает окно. Хвост самолетика занимается пламенем и улетает на волю.
Но.
Воля беспощадна.
Самолетик смазывает ветром, как случайный штришок ластиком.
Маша закрывает окно и смотрит на мир сквозь стекло.
Гуппи.
Рисует черным маркером смайлик.
«Дорогая стена, улыбнись».
Входит в лифт, будто в шахту космического корабля. Кнопки круглые, как планеты. И если застрять между этажами и открыть дверь, можно попасть в параллельный мир, где изгои, беглецы, отверженные, воры и вольнодумцы «дружною толпой по Бессарабии кочуют».
Лифт вздрагивает и течет вниз, словно капля по горлышку. Маша рассматривает себя в маленькое зеркало: изнутри на нее, не мигая, глядит Ашам из племени воров или вольнодумцев?
«Если Вы ограничены в возможности общаться голосом, нажмите кнопку с символом вызов. Поступление сигнала в Диспетчерскую подтвердится индикатором желтого цвета с символом вызов. Появление на индикаторе символа ответ означает:
ВЫЗОВ ПРИНЯТ, К ВАМ ИДУТ НА ПОМОЩЬ».
Двери открываются почтовые ящики. На углу женская грудь, выцарапанная чьим-то пубертатным ключом. Дверь на улицу улица.
Жизнь чудовищно предсказуема.
Пауков: 0.
«Время года зима».
«Покатаемся по городу, отвези меня, пожалуйста, к мосту»
Машу встречает ветер.
«Ветер, ветер. На всем Божьем свете. Завевает ветер белый снежок».
Ничего не изменилось с тех пор, как из подъезда выходил Александр Блок.
Айфон, 3D-графика, аудиокниги, робот-пылесос, кофе-машина.
Мандарины во фруктовом ларьке, как суррогат юга.
Шповник 18 р. 100 гр.
Мендал 95 р. 100 гр.
Помомидоры 85 р. 1 кг.
Кешю 110 р. 100 гр.
Арахис соленые 20 р. 100 гр.
Как луга заливные.
Денег нет, и Маша зевает на перекрестке. Без шповника и помомидоров. Красный круг светофора, словно закатное солнце. Напротив точно такое же. Если соединить их по линии солнце на Машиной стороне и солнце на стороне Ашам получится канат, натянутый между двух миров-светофоров. Пока Маша переходит дорогу, не балансируя, Ашам балансирует на зеленом канате, натянутом между изумрудных светил.
Маша минует остановку или остановка минует Машу? К скамье примерзает нищий. Он уплывает в стылой пироге в царство пиров, покачиваясь на неспешных волнах и «ветрах полынных», порожденных нескончаемым потоком машин и собственным зыбким сном.
В ангарчике «ЦВЕТЫ 24» некрасивая продавщица всю ночь не спала. В 3:13 к ней зашел прекрасный мужчина средних лет и купил все багровые розы, какие там были. Ей до сих пор грезится, что она обладает всеми багровыми розами на земле и прекрасным мужчиной средних лет, а своего можно сдать за ненадобностью, вместе с дочерью переходного возраста и неопределенного вероисповедания.