Неприкасаемый - Торнхилл Хельга 8 стр.

 Вы сами говорили, что я опасное существо.

Офелия не знала, что умеет так говорить с Дорианом. По случайности посмотрев в глаза василиску, она не окаменела, а стала только смелее и василиск отступил. Убрав руку, опекун отстранился, позволяя девушке свободно вздохнуть. Его улыбка уже не была столь насмешливой.

 Досадно, что вы не знаете латыни, мисс Лейтон,  заключил он, возвращаясь к Овидию,  на ней человечество выражало свои лучшие мысли. Отчего вы не католичка Правда, в молитвах латынь выхолощенная и безвкусная: то ли дело римская лирика, как у того же Овидия. Уверен, вам бы пришлось по душе. Но мы заболтались! Томас давно запряг! Вы что, в этом собрались к Эшенбертам?

Рэдклифф осмотрел воспитанницу с макушки до кончиков туфель, будто только что увидел ее.

 Нет, никуда не годится! Наденьте зеленое шелковое, что я заказал на прошлой неделе.

Офелия покраснела от гнева, но спорить не стала.

 Поспешите!  махнул рукой Рэдклифф, возвращаясь к опекунскому тону.  Вы правы, так и опоздать можно, а опоздавших лорд Эшенберт сажает возле себя и заставляет весь ленч слушать историю его юности. Мало приятного: уж поверьте, я проходил. Жду вас в карете. Кстати  бросил он, исчезая за бархатной дверной портьерой,  не забывайте, что будет много богатых холостяков. Может, хоть это вас поторопит.

Прислонившись спиной к шкапу, Офелия сделала глубокий вдох, чтобы не закричать на всю комнату. Заметила, что по-прежнему прижимает томик «AMORES», и с раздражением затолкала обратно на полку. Видит Бог, Рэдклифф еще заставит ее поплатиться за смелость.

В гости молодые люди действительно явились последними, но его милость изящно спасся, упорхнув к дамам, а вот Офелию шамкающий лорд Эшенберт усадил от себя по правую руку и потчевал мемуарами вплоть до десерта. Как мучительно ждала она освобождения, чтобы выместить накопившуюся злобу на Рэдклиффе!  но он, не дав подопечной отправиться к дамам в гостиную, отослал ее вместе с теткой домой, а сам укатил куда-то веселиться с компанией с ленча. Хорошо хоть, что таким образом его месть состоялась, и Офелия сможет уснуть, не опасаясь за утренний разговор.

До чего вы наивны, мисс Лейтон!

Отпустив горничную, Офелия уже нежилась в мягкой постели, но стоило ей протянуть руку, чтобы потушить лампу и задернуть полог, как раздался тактичный стук в дверь.

 Кто там? Ты, Эмили?

 Увы, всего лишь ваш опекун. Разрешите войти?

Офелия так и подскочила в постели и натянула одеяло до самого подбородка. Сон как рукой сняло.

 Что-то случилось, лорд Рэдклифф?

Воображение уже неслось с прытью необъезженной кобылицы, в красках рисуя поместье, охваченное посреди ночи пламенем, и графа, который, рискуя жизнью, с влажным платком у рта бегает по этажам, чтобы вызволить домочадцев. Увлекшись, Офелия не подумала, что на волоске от смерти таким тоном не говорят.

 Быть может, вы потрудитесь открыть? Неудобно кричать через дверь,  послышалось недовольство хозяина, который вынужден обивать пороги в собственном доме.

 Минуту!

Не ведая, что творит, Офелия босиком прошлепала к двери и повернула ключ, торчащий из скважины, потом, на бегу накидывая капот, опрометью кинулась обратно и, не сообразив устроиться в кресле, присела на постель.

 Входите

Ее голос предательски дрогнул, и Офелия тотчас отругала себя за покорность, но Рэдклифф уже принял приглашение.

С его приходом в комнате стало светлее, только свет исходил, казалось, не от принесенного им бронзового трехсвечника, а от него самого. Одет он был так же, как на приеме: черный пиджак, изумрудная булавка в шейном платке; даже перчаток не снял. Его и в часы домашнего отдыха редко застанешь в халате и комнатных туфлях, но безупречность костюма заставила Офелию явственнее ощутить свою наготу. Ведь не стал бы он приходить к ней при всем параде, если б надеялся Да и в складке губ ни тени непристойной улыбки. Рэдклифф имел скорее вид добропорядочного папаши, который пришел пожелать сладких снов маленькой дочке.

 Похвально, что вы, как предусмотрительная девица, запираете на ночь дверь,  одобрительно кивнул он.  Отчего вы напугались, будто я собираюсь вас съесть? Всего-то хотел пожелать вам доброй ночи, раз вы так поспешно покинули меня на приеме.

Приглядевшись, Офелия заметила горевшее золотом слово «AMORES».

 Хорошо, что вы не успели потушить свет. Я все вспоминал наш утренний разговор и сокрушался, что вам незнакома прелесть латыни. Всего одна элегия их лучше всего читать на ночь. Считайте, что это знак нашего примирения. Если вы не возражаете против этой невинной затеи, разумеется.

Рука Офелии уже потянулась к звонку, чтобы вызвать Эмилию, а та пусть поднимет шум, разбудит миссис Карлтон, слуг! Пусть полюбуются на молодого хозяина! Решил, что раз ему все позволяется в свете, то и к ней в спальню можно свободно ходить?! Интересно, он ко всем таким же манером наведывается? И не хочет она вовсе мириться: вот как выставит наглеца за порог!

Сверкая от гнева глазами, она с непоколебимой решимостью произнесла:

 Прошу вас, лорд Рэдклифф, мне было бы очень интересно послушать!

Офелия Лейтон уже второй раз на дню мысленно нахлестала себя по щекам. Безумная, что натворила! Если она уже не отдает себе отчета в словах и поступках, что-то будет потом?

Рэдклифф, слегка растянув губы в улыбке, поставил канделябр и уселся в кресло у изножья кровати. Их разделяла только длина ее огромной постели: слишком много для любовников, но бесконечно мало для опекуна и воспитанницы. Пытаясь сохранить пристойный вид, Офелия неловко закуталась в капот и собрала вокруг себя одеяло. В спальне ей было жарко, как в пекле, хотя угли в камине истлели.

 Публий Овидий Назон написал любовные элегии в двадцатилетнем возрасте,  начал Дориан, раскрывая томик у себя на коленях.  Названию его произведения в нашем языке нет точного перевода. Amores это «любовь» во множественном числе. Сегодня я прочту вам одну из любимых элегий, в которых Овидий блестяще уподобил любовь военной службе.

«Ох, неспроста он говорит о войне»,  промелькнуло в голове у Офелии.

 Не задумывайтесь над содержанием: просто вслушайтесь в речь. Я хочу, чтобы вы почувствовали ее природную красоту, как в «Лорелее».

Рэдклифф не слукавил, сказав, что в латинскую речь можно влюбиться. Он начал протяжно, и непонятные, но мелодичные звуки цеплялись один за другой и сливались, как ручейки, в полноводное море, которое обступило Офелию и с запада, и с востока. Ее постель была островом, и девушка отдалась течению волн, рискуя утонуть.

Он немного ускорился, роняя мертвые слова отдельными каплями как виноградины, таящие страсть вина в римских амфорах. Слова то пульсировали под языком, то снова стекали по губам томно и вязко, как отравленный мед. Офелия ослабила хватку, и пальцы уже не так цепко держались за одеяло. Запах одеколона, похожий на кардамон или ладан, ударил вдруг в голову, и она в истоме прикрыла глаза. Грудь ее вздымалась и опускалась в такт дистиху, монотонность циклических строф усыпляла. Форма без содержимого явилась полым сосудом, в который Офелия вливала все образы, которые рождало ее подсознание. Воистину, голос Рэдклиффа создан для поэзии, и сейчас, в смуглом сумраке спальни, с латынью, звучал во всю мощь.

Элегия закончилась, и Офелия выдохнула со смешанным чувством облегчения и досады, однако у Дориана даже мускул не дрогнул.

 Понимаете теперь, сколько жизни в языке, который пренебрежительно считают мертвым? Впрочем, ваше впечатление будет неполным без перевода.

Рэдклифф вновь склонил голову над страницей, и Офелия смутно припомнила, что в этом издании были, кажется, только латинские стихи: читай он по памяти или переводи сходу, она уже ничему не удивится.

Теперь элегия затрагивала не только чувства, но и разум. Овидий подсмеивался над военным делом, к которому приравнивал хитрости любовных похождений, щедро сдабривая стихи примерами из мифологии. Так легко, так игриво для атмосферы будуара и выбрать лучше нельзя. Офелия убаюкивалась, но пробуждалась как Ева и Женщина не любовью, не касанием, а велением слова. Она падала и все отчетливее ненавидела Дориана за то, что он вытягивает из нее приземленные страсти, когда ей уготовано быть чьей-то женой домашним ангелом, который следует зову добродетели, а не фривольной элегии. Дориан же, напротив, в потемках комнаты, в сокровенном свете свечей чувствовал себя в родной стихии.

Дочитав эти строки, Дориан закрыл книгу.

 Признайте, мисс Лейтон, такие стихи и правда приятнее всего читать на ночь. Надеюсь, вы получили от них такое же удовольствие, что и я.

Рэдклифф встал и приблизился к девушке. Ее сердце забилось сильнее, но, когда, он наклонился над ней, ее охватил истинный страх, и она, скинув оцепенение от латыни, дернулась назад.

 Вы что себе позволяете?!

 Я только хотел поднять одеяло: глядите, оно совсем сползло на пол! Уж не думал, что после всего, что я для вас сделал, вы будете обо мне такого нелестного мнения!

С видом оскорбленной добродетели Рэдклифф подхватил измятое одеяло и положил рядом с Офелией, ни разу, даже случайно, не прикоснувшись к ней. Затем потушил ее лампу и забрал свой канделябр, забыв на столике томик стихов.

 Я же говорил вам, что не кусаюсь. Добрых снов, мисс Лейтон,  уже дружественно произнес Дориан и ушел, лишая комнату света и своего великолепия. В коридоре его шаги понемногу стихли.

Офелия пинком сбросила на пол одеяло и навзничь раскинулась на постели. В голове было мутно, а тело зудело, как от уколов тысячи тонких иголок только кто в этом повинен? Лорд Рэдклифф, как и обещался, прочитал стихи и ушел, не попытавшись воспользоваться ее положением, не притронулся к ней, не оскорбил ни словом, ни жестом, оставался холоден и сосредоточен, как древний военачальник.

Только если все действительно не более, чем экстравагантная выходка, зачем так сгорает Офелия от стыда и осознания своей слабости?

 Господи, что же он со мной делает?!  прошептала она, глядя в черный полог над головой.

Глава 10

Проснувшись, Офелия ожидала, что граф заговорит об их маленьком ночном приключении, и эта мысль приводила ее в дрожь. Одеваясь и причесываясь, она поглядывала на Эмилию и терзалась сомнениями: а вдруг слуги что-то слышали ночью? Но горничная улыбалась и, закончив туалет госпожи, поспешила по другим делам. Как совестно стало Офелии перед невинной девочкой!

Дойдя до столовой, она вконец извелась, а перед самыми дверьми решила, что скажется больной и весь день проведет в постели тем более, она и думать не могла о еде. Но Рэдклифф уже почувствовал ее приближение и крикнул:

 Входите, мисс Лейтон, смелее!

Веселый и свежий ото сна, он с аппетитом лакомился тостами, холодной телятиной и салатом с омарами. Офелии он дружественно кивнул на пустой стул напротив.

 С добрым утром, любезная подопечная! Садитесь скорее. Мэри сегодня превзошла саму себя телятина восхитительна!

За весь завтрак Дориан не проронил ни одной колкости или двусмысленности, держался открыто и просто, говорил о новостях и грядущих светских событиях. Они с мисс Лейтон снова были добродетельным опекуном и целомудренной подопечной, и даже к миссис Карлтон, блюстительнице морали, не закралось и тени сомнения. Офелия испытала такое облегчение, что у нее в самом деле разыгрался аппетит и она сполна насладилась стряпней кудесницы Мэри.

Весь этот день, как и последующие, Рэдклифф был выше любого упрека. Решив отдохнуть от дел и городской суеты, он не покидал больше надолго поместья, и Офелия поначалу страшилась, что он возьмет за привычку наведываться к ней по ночам. Но честь ее находилась в безопасности его милость утратил интерес к полночному чтению. Вот только сама она не забыла Овидия Дневной свет служил ей защитой, но стоило лечь в постель, как пробуждались воспоминания, которыми дышали во тьме стены ее спальни. Часы отщелкивали стрелками элегический дистих, и засыпать, не услышав знакомого голоса, становилось все труднее. Как знамение грехопадения, «AMORES» еще покоились на столике у кровати. Не раз переворачивала Офелия их страницы, неуклюже шепча латинские слова, но без его голоса они оставались мертвы и бессмысленны. Шли ночи, и мысль, которая представлялась ей совершенно безумной, обретала конкретные очертания.

Наконец, лишившись надежды на отдых, Офелия вылезла из-под одеяла и зажгла лампу. Без помощи служанки она оделась, как могла, укуталась в шаль, а косу прилизала как можно скромнее. Убедившись в пристойности своего туалета, она с лампой в одной руке и томиком элегий в другой выскользнула за дверь.

Офелия шла крадучись, осторожно ступая на пятки, то и дело помышляя вернуться, но каждый раз продолжала путь. Разве отправила бы ее сюда милая матушка, зная, чем все обернется? Покойный отец схватился бы за сердце от поведения дочки. Девушка боялась и вместе с тем уповала, что миссис Карлтон, почуяв неладное, выйдет из своей комнаты и расстроит тем самым преступное предприятие. Но на этаже было спокойно и тихо, и Офелия беспрепятственно добралась до спальни опекуна. Под дверью трепетала полоса света девушка знала, что Дориан отходит ко сну по обыкновению поздно. Почему он не лег сегодня раньше? Набрав воздуха в легкие, Офелия тихо стукнула в дверь. Не успела обрадоваться, что он ничего не услышал, как вдруг из спальни спросили, кто там.

 Доброй ночи, лорд Рэдклифф! Я пришла потому что хотела просить вас об одолжении Глупо вас беспокоить всякими пустяками!

Голос мягко, но настойчиво велел ей войти. Не понимая, бледна она или кровь прилила к щекам, Офелия несмело толкнула дверь. Разумеется, Рэдклифф не предусмотрительная девица, чтобы запираться на ночь: дверь приветственно отворилась, и мисс Лейтон впервые ступала в спальню мужчины.

В сравнении с барочным чертогом воспитанницы, комната патрона казалась монашеской кельей: стены без картин, потолок без лепнины, неброские обои и холодные серо-голубые тона. Единственной роскошью оказалось маленькое пианино да газовый, по-девически легкий полог над кроватью. Сам же хозяин, набросив на ноги покрывало и откинувшись на подушки, погрузился в бумаги и письма. Он не успел еще раздеться ко сну, но сидел без сюртука и жилета, в одной белой сорочке, и кисти рук без перчаток были беззащитно наги. В ипостаси, лишенной привычного светского лоска, Офелии довелось его видеть впервые.

Лорд Рэдклифф не сразу взглянул на вошедшую. Медленно сняв очки для чтения (кто мог подумать, что безупречный граф близорук!), он перевел взгляд на девушку. Офелия покраснела и обрадовалась, что у нее заняты руки, иначе не знала бы, куда их девать; пальцы, прижимающие к груди книгу, все равно нервно тянулись к бахроме шали. Как бы хотелось Офелии, чтобы Рэдклифф праведно возмутился и отправил ее восвояси! Но Дориан молчал, а вместо негодования его лицо выражало любопытство.