Неа, не видение, а Стеша на миг призадумалась, просто знаю, и все. Находит на меня иногда: трясет меня так, что иной раз головой об пол бьюсь и себя не помню. И в ту пору я всякое я вижу такое, над чем в грядущем люди плакать будут.
Что же ты видишь? спросил Максим. От такого разговора холодок у него прошел по спине. Правду она говорит или только смеется над ним?
Недоброе, негромко ответила Стеша чуть в сторону, слегка сжавшись, словно ей это причиняло боль. Дальше Максим у расспрашивать расхотелось, и поехали они молча.
Рысили они первое время вдоль реки, затем свернули на тропу, уходившую в лес, и с нее еще раза три сворачивали там, где Стеша указывала, ориентируясь по одной ей понятным приметам. Максим к тому времени понял, что обратной дороги он сам не сыщет заплутает в лесу или выедет где-нибудь в другом уезде, проскитавшись пару дней.
Далеко ли до человека этого вашего? спросил Стешу Максим, у которого уж глаза слипались от усталости а еще ж назад ехать!
Нет, теперь уж немного осталось, сказала она. До свету уже выедем назад, если, конечно, застанем его. А то он ведь на одном месте не сидит: то здесь, то там.
Вдруг Сивка, и до того уже с полчаса неспокойно озиравшийся, и вовсе встал, как вкопанный и ни вперед, ни назад. Стоит, башкой вертит, на седока озирается, ржет жалобно.
Плохо дело, сказала Стеша, заозиравшись по сторонам еще более озабоченно, чем Сивка. Поворачивай назад, после уж из дома поедем, утром.
Ты в своем уме?! воскликнул Максим, но Стеша зашипела и закрыла ему рот рукой.
Взбесилась ты?! спросил он, оторвав от губ ее пахнущую полынью руку. Сама говоришь, нам чуть-чуть проехать осталось. Нельзя медлить, поехали вперед.
Он тронул поводья Сивки, но конь не сдвинулся с места, а, помявшись на месте немного, сделал пару шагов назад.
Вон, даже лошадь, скотина бессловесная, и та лучше тебя понимает, горячо зашептала Стеша. Назад надо скорей.
Максим в ответ на это только стегнул коня поводьями посильнее. Очень не хотелось поворачивать, когда цель уже вот она. А ну, как из-за этого Серафим помрет? Как он после этакого в глаза смотреть будет отцу-игумену и братии? Да и своя-то совесть заест. Ну, что тут может быть в лесу? Ну, волк. Известно: волков бояться в лес не ходить.
Конь, нехотя, все же двинулся шагом по тропинке вперед, однако дойдя до зарослей орешника, вдруг заржал и прянул в сторону. Кусты тут же заколыхались кто-то там, в самом деле, был. Максим ухватился за топор, Стеша вскрикнула и соскочила с седла на землю.
Тут из кустов выскочил некто темный, с растопыренными руками. Человек, должно быть, но почти нагой только на бедрах остатки дерюжных порток. Прыгнул, зарычал по-звериному да как вцепится Сивке в шею!
Максим на мгновение оторопел, Сивка взревел и забился, но человек вцепился крепко, словно паук в муху не выпустил шею. Конь захрипел, завалился набок. Максиму на руку брызнуло чем-то теплым он в темноте не сразу понял, что это кровь. Видать, ночной тать зубами впился коню в горло! Дух от него был противный и странный, пахло гнилым мясом, грибами, немытым телом и отчего-то сильнее всего чесноком, словно человек этот съел его целую корзину.
Чудом уберег Максим ногу, чтоб ее телом коня не раздавило, соскочил с седла, а Сивка уже в агонии бьется, хрипит тихо, человек же точно ли человек?! вцепился ему в горло, чавкает, ногтями плоть дерет.
Ужас сковал Максима, а тут нападавший оторвался от уже только мелко дрожащего конского тела и поднял на Максима глаза. Был он бородатый, с всклокоченными редкими волосами, и лицо у него было темное совсем, словно налившееся стоячей синей кровью или это только казалось ночным делом?
А вот глаза у мужика были белесые, неподвижные, совсем неживые. Тут-то Максим и понял, что никакой это не мужик, а упырь могильный, про каких в страшных сказках сказывают. Максим таких много слышал, пока в миру жил, да никогда не верил, что такая страсть на самом деле по свету ходит.
Зарычал упырь, на Максима взглянувши, кинулся вперед. Максим от ужаса вскрикнул и рубанул его с размаха топором в темя. Раздался стук, словно в колоду топором ударили, и вошел топор лихо, на полтопорища.
Любой человек от такого удара тут же упал бы бездыханным, вот только перед Максимом был не человек, в чем он теперь убедился окончательно. Тварь сперва в самом деле повалилась на землю, но тут же с нее поднялась и вновь повернула залитую кровью харю к Максиму, ощерила зубы. А топор так и торчал из ее полуразрубленной головы.
Максим попятился, скользя руками в лошадиной крови, пропитавшей землю. Теперь оружия у него вовсе не было: да и на что оружие против того, кто с топором в голове ходит, как ни в чем не бывало? «Бежать!» промелькнуло у Максима в голове. «И на дерево залезть авось, он там не достанет!»
Но тут раздался короткий свист, и тело упыря дернулось это впилась в него длинная стрела, отбросив его на землю. Тот сперва засучил руками-ногами, словно муха, проткнутая иглой, затем вскочил и бросился на Стешу, которая как раз накладывала на тетиву вторую стрелу, но выпустить ее явно не успевала. Еще миг, и мертвец впился бы ей в руку окровавленным зубами, но Максим ухватил его за босую холодную ногу и дернул на себя изо всех сил, отчего упырь упал ничком и заскреб рыхлую землю костлявыми пальцами.
Максим тут же прыгнул ему на спину, рванул топор на себя, тот зашатался, остался в руке. Не помня себя, Максим принялся рубить им куда попало: то в землю, то в голову, то в шею, пока из всего этого не вышло месиво и крошево.
Эй, все, перестань! услышал он взволнованный голос Стеши, почувствовав, как она тормошит его за плечо. Уходить надо! Бросай это!
Не сразу, но он поднялся с земли, стараясь не смотреть на то, во что превратилось тело напавшего. Восстать оно более не пыталось, лежало на земле безжизненной тряпкой. Максим почувствовал, как ноги стали ватными, а голова кружится и гудит, словно над ней звонит трехпудовый колокол, и что сам-то он весь в крови, точно в бойне на полу извалялся.
Идем, быстрее! Стеша схватила его за окровавленную руку и потащила куда-то в сторону от тропинки, через кусты и валежник. Максим следовал за ней, словно медведь за скоморохом: идти идет, а куда не ведает.
Господи, только бы других не было! шептала Стеша, потом принялась молиться. Максиму же вот странно! даже и молитва на ум не шла, совсем голова была пустая, как котел. Все казалось, что вот-вот он проснется в своей келье и пойдет к заутрене, не может же так быть, чтобы это все было взаправду.
Максиму часто страшные сны снились. Чаще всего снился тот день, когда усадьба отцовская горела, подожженная с нескольких концов опричниками. Как кричал он, семилетний, до хрипоты в горле, бился в руках у дяди, Матвея Семеныча, хотел бежать в дом. Как подъехал потом к дяде начальный над опричниками тот самый Меченый в черном кафтане, в собольем колпаке. Ухмыльнулся, спросил, чей мальчишка. Дядя тогда и ответил: мой это сынок, мой. А Максим хотел тогда крикнуть: что ты врешь-то? Не твой я вовсе сын, а батюшки, Романа Семеныча Заболотского. Но не крикнул, закашлялся от дыма. И слава богу, что не крикнул не сносить бы ему тогда головы.
Много раз он потом видел во сне ту ухмылку, и как человек в черном колпаке тянет к нему руки. И всякий раз после этого просыпался. Теперь же сон еще страшнее, а вот проснуться никак не выходит.
Сперва они со Стешей бежали вверх по какому-то склону, затем у Максима сбилось дыхание, он шагом пошел, хоть Стеша, видимо более привычная бегать, тянула его за руку вперед. Всякий раз, когда в кустах слышался шорох, Максим хватался за топор и всматривался в темноту. Один раз показалось ему, что в орешнике зашевелился кто-то крупный: зверь ли или иной кто?
Казалось, отвратительный запах гниющей плоти и чеснока преследует его и исходит отовсюду разом, что за каждым кустом притаился ужас с белыми глазами. От этого хотелось вертеть головой во все стороны сразу, хотелось иметь глаза на затылке, чтобы пока смотришь влево, никто справа не подкрался.
Стеша постоянно вертела головой, чутко прислушиваясь и не выпуская из рук лука. Удивительно, но выглядела она куда спокойнее Максима: не испуганная дева в темном лесу, а сосредоточенная охотница.
Ты раньше таких видала? спросил Максим шепотом.
Доводилось, ответила Стеша. Да не так близко.
Кто это был-то?
А не видно, что ль? спросила она, взглянув на Максима, как на несмышленыша. Сказала бы, да накликать не хочу. Пойдем, а то далече еще.
Так они шли по лесу, чутко оглядываясь, до тех пор, пока не начало светать. Когда же среди листьев засверкали первые солнечные лучи, Стеша сняла с лука тетиву и пошла вперед уже быстрее и не так сторожко.
Теперь они уж не вылезут, пояснила она. До ночи.
Да кто это? Что это? снова спросил Максим. Разве бывает такое на свете?
Как видишь, бывает, мрачно ответила Стеша. Неужто ты в монастыре своем про такое не слыхивал?
Максим только головой помотал.
Поветрие это упырное, сказала Стеша. Сызнова началось. Я еще девчонкой маленькой была, когда оно в прошлый-то раз было. Но мать говорила, тогда мертвые восставали и вот так же на людей кидались. Но с тех пор здесь их почти не было всех тогда истребили. А вот в других местах, сказывают, еще остались, да вот теперь, видать, и до нас добрались.
Мертвые восстанут только во второе пришествие Спасителя, настоятельно произнес Максим. Ангел вострубит, и они поднимутся, а дотоле это невозможно.
Ну, значит, уже вострубил, пожала плечами Стеша. В Москве где-нибудь. А мы, в здешней-то глуши, и не слыхали.
Глава третья, в коей сталь борется со злобой, а побеждает огонь
Солнце уже высоко стояло в небе, когда они вышли на круглую полянку в лесу, посередь которой стояла крохотная, почерневшая избушка. В такой в пору и в самом деле было жить лесной ведьме, только что курьих ног не было. Но тот, кто в избушке сидел, съесть пришлецов не грозился и в баньке попариться не приглашал.
Стой на месте! крикнул из избы хриплый, слегка надтреснутый голос. Вы кто такие, и чего явились?! Сейчас враз из пищали садану!
Это я, батюшка Варлаам! крикнула Стеша в ответ. Мы к Федору Лукичу пришли. В монастыре беда, во Введеньевском!
Да монастырь пусть хоть сквозь землю провалится! послышался из избушки уже другой голос, низкий, раскатистый. А на кой черт ты сюда чужого привела, можешь сказать?!
Да вот прилип, как к Маланье Филипп! ответила она. Говорит, дело у него, срочно-рассрочное! А его матушка знает, он чернец настоящий!
Сейчас глянем, что за чернец! произнес второй собеседник тоном, не обещавшим ничего хорошего. Затем скрипнула покосившаяся дверь, и на пороге хижины появился ее жилец.
Был он ростом не особенно высок, но издали видать крепкий, что твой дуб. Волоса русые, и борода тоже. Одет он был в короткий простой серый кафтан, кое-где залатанный и обдерганный, на ногах видавшие виды сапоги. В руках у незнакомца был тяжелый бердыш, а пояс на нем был с золотой пряжкой, украшенной крупным жемчугом и с красным камнем посередь. Это при таком-то заношенном платье!
Одним словом, на знахаря этот человек был совсем непохож. А похож он более всего был на лесного разбойника, так что Максим теперь терялся в догадках, для какой-такой цели он отцу-игумену понадобился.
Ну, чего приперся, кутья, говори? спросил он, подойдя к Максиму ближе и осмотрев его с головы до ног. То-то ты красавец, как я погляжу!
Отец-игумен меня послал к тебе, ответил тот, не обращая внимания на грубость. Просил поскорее тебя привести, потому что Серафиму нашему совсем плохо, укусил его кто-то в лесу третьего дня да нет, уже более.
Езжай назад, подох уже твой Серафим, сказал лесной обитатель, Надо было раньше за мной посылать, да и то
Он сплюнул себе под ноги и покачал головой.
За его спиной тем временем вышел из избушки еще один человек постарше годами, с заметным брюхом, полуседой бородой и курчавыми волосами, с задорной улыбкой на лице, словно он только что хорошенько откушал, пропустил следом водочки и очень этому рад. По черной рясе можно было предположить в нем попа, вот только мешала этому пищаль за спиной: где это видано, чтоб попы из пищалей стреляли?
Как же так? растерянно произнес Максим. Ты и не посмотришь его?
Чего мне на него не смотреть? знахарь-разбойник бросил на Максима насмешливый взгляд. Чай, он не баба, глядеть на него? Да я и баб предпочитаю живых.
А все-таки, съездить надо, сказал подошедший странный поп, поправив ремень пищали на плече. А ну, как они там с этим Серафимом не справятся? Это ж беда будет. И игумена тамошнего я знаю он хоть и прижимистый, но за доброе дело и наградит по-доброму. У вас там, вроде, и пчельник есть, а, чернец?
Есть, ответил Максим.
Ну, вот, сотов возьмем, наварим пьяного меда на зиму глаза попа приятно закатились в предвкушении, а губы аппетитно причмокнули. Поедем, Лукич, а?
Вы как через лес дошли? спросил его товарищ, не ответив на попов вопрос. Неужто пешком?
На лошади его сперва, ответила Стеша. Да только лошадь в лесу загрызли сам знаешь, кто. Вон, видишь, каков он, весь в крови изгваздался?
Чего? глаза лесного отшельника округлились. Прямо здесь, в лесу? Чего ж ты молчала!
С этими словами схватил он безо всяких церемоний Стешу за руку, закатал рубашку, стал ее руку разглядывать, а после другую.
Не кусал тебя? спросил он. Точно?
Точно! ответила она, отдернув руку и отступив на пару шагов, словно боясь, что грубиян станет ее дальше раздевать.
А тебя? обратился он уже к Максиму. Тот в ответ помотал головой.
Ты только не юли! сказал он. Ежели что пока еще успеть можно, враз костер разведем, прижжем.
Да не кусал меня никто! сказал Максим. А что будет, ежели укусит?
Таким же станешь, ответил обитатель избушки. Будешь тоже по лесам бегать и горло людям драть.
И тут до Максима дошло, что именно это и случилось с Серафимом. Он представил Серафима с белыми глазами, с посиневшим лицом, с жутко раззявленным ртом, бросающегося на стены кельи. При этой мысли дрожь объяла Максима. Должно быть, выражение его лица в эту минуту хозяина здешнего позабавило.
Ладно, не хнычь, кутья прокисшая! с этими словами он хлопнул Максима по плечу. Сейчас отец Варлаам заложит телегу, съездим, проверим, что там у вас там, в монастыре, делается. Авось, ничего страшного и не случилось. Что вы, кстати, с тем, в лесу, сделали?
Он того мертвяка топором зарубил, сказала Стеша, умолчав о своей роли в победе над чудищем.
Вот это дело! лесной обитатель сызнова хлопнул Максима по плечу. Меня Федором крестили, а люди прозвали Фрязиным. А тебя как?
Представился и Максим.
Ну, давай, Максим, не будем мешкать. Надо нам до ночи поспеть, а то как бы чего не вышло.
***
Поспеть, однако, не поспели. В дороге у телеги старой и ужасно скрипучей подломилась ось, и Федор с отцом Варлаамом часа два прилаживали вместо нее срубленную Максимом молодую березку, поминая матерным словом некого Мину, из которого кузнец, как из дерьма пуля, а плотник и того хуже.
Я одного не понял, это что, болезнь такая, вроде оспы? спросил Максим Фрязина, пока он обстругивал березку топором. Про оспу он много знал про нее ему дядя рассказывал.
Вроде того, буркнул Фрязин. Поветрие это упырное, нет от него покоя даже мертвым. Кого такая моровая тварь укусит, тот сперва болеет дня три, а затем сам в нее превращается. Но это ежели его насмерть не загрызли.
А если насмерть? спросил Максим после небольшого молчания.
Тогда он сразу восстает, уже этаким, Фрязин сплюнул на землю.