Здесь не место для биографического обзора карьеры Роммеля, мастерски и ярко представленного в книге Десмонда Янга[1], служащей ценным дополнением к этой работе. Но, возможно, стоит в сжатом виде представить основные черты полководческого искусства Роммеля и кратко обсудить их в связи с общим опытом ведения войны.
В большинстве сфер деятельности гениальность ассоциируется с оригинальностью. Тем не менее среди тех, кого принято называть великими мастерами войны, это редкость. Большинство из них добились успеха благодаря превосходному использованию традиционных инструментов, и лишь немногие искали новые средства и методы. Это удивительно, ведь история показывает, как много раз решались судьбы народов, и самые эпохальные исторические изменения определялись сменой оружия и в особенности тактики.
Однако подобные усовершенствования обычно производились неким исследователем войн со свежим складом ума и влиянием на прогрессивно настроенных солдат своего времени, а не действиями некого высокопоставленного командира. Великих идей в истории войн меньше, чем великих полководцев, однако последствия их более далекоидущие. Различие между ними служит напоминанием о том, что существуют два вида «военного гения» теоретик и практик.
В личности Роммеля они слились. Хотя теория блицкрига нового сверхмобильного стиля ведения войны благодаря задействованию бронетанковых и моторизованных войск родилась в Англии задолго до того, как появился Роммель, стремительность, с которой он ее подхватил, и то, как он ее разработал, свидетельствовали о свежести его мышления и врожденной концептуальной силе. Он стал ведущим после Гудериана выразителем новой идеи. Это тем примечательнее, что до февраля 1940 года, когда его назначили командиром 7-й танковой дивизии, у него не было опыта танкиста, а на изучение теории и освоение проблем обращения с подобными силами у него оставалось менее трех месяцев, прежде чем его бросили в бой. Его блестящее участие в танковых наступлениях, приведших к краху Франции, привело к тому, что ему дали возможность применить новую концепцию в Африке, а также преимущество независимого командования, до чего Гудериана в Европе никогда не допускали, к счастью для его уцелевших противников. Более того, в Африке Роммель продемонстрировал более тонкое применение теории, сочетая оборону с наступлением и заманивая танки противника в ловушки с наживкой при подготовке к своим молниеносным ударам. В других отношениях он также внес заметный вклад в новую тактику.
Примечательно, что Роммель был одним из немногих выдающихся полководцев, прославившихся и как военный мыслитель, и как писатель. Еще примечательнее тот факт, что шанс доказать полководческие способности он получил благодаря воздействию своих сочинений. Поскольку именно его книга «Пехота наступает» первоначально и привлекла к нему внимание Гитлера, а произведенное ею на фюрера впечатление проложило путь к феноменальному возвышению автора.
Максимально Роммель сумел использовать свой шанс потому, что обладал еще и организаторским талантом. Меру его одаренности этим качеством можно лучше всего уразуметь, обратив внимание на качества, которые проявляли великие полководцы в истории, хотя степень каждого качества в каждом случае была разной.
В прежние времена, когда армии были невелики и сражались оружием ближнего боя, а ареной генерала было поле боя, а не театр военных действий, самым ценным полководческим качеством был coup daile термин, обозначающий сочетание острой наблюдательности с быстрой верной интуицией. Все великие военачальники обладали прекрасной способностью мгновенно схватывать картину местности и обстановки, отношения одного к другому и частей к целому. Роммель явно этой способностью обладал. В Африке она приобрела новое значение вследствие стремительного характера бронетанковой войны и умеренного масштаба сил на этом театре военных действий.
Впоследствии из-за расширения видов вооружения и увеличения численности и масштабности армий возросла потребность в способности более широкой и глубокой, чем coup daile, а именно проницательности. Веллингтон метко окрестил ее силой проникновения в происходящее «по ту сторону холма» в тылу и в сознании противника. Сегодня еще более, чем в прошлом, командир должен обладать глубоким пониманием психологии в целом и психологии командира противника в частности. До какой степени Роммель обладал такого рода проницательностью или психологическим чутьем, можно увидеть как в его записках, так и в его операциях.
Подобное психологическое чутье, в свою очередь, лежит в основе другого существенного и более положительного элемента военного гения способности организовывать внезапность, делать неожиданный выводящий противника из равновесия ход. Для полного эффекта, как показывает история, она должна быть подкреплена острым чувством времени и умением развивать максимально возможную степень маневренности. Быстрота и внезапность качества-близнецы. Это преимущественно «ударные» или наступательные качества настоящего полководца. И их развитие, как и развитие органов чувств, зависит от способности, которую лучше всего и кратко определить как творческое воображение.
По умению совершать внезапные ходы, острому чувству времени и умению развить такую маневренность, которая способна парализовать сопротивление, трудно найти современный аналог Роммеля, за исключением Гудериана премьера блицкрига. Позднее схожие качества во время войны продемонстрировали Паттон и Мантейфель, однако сравнительная оценка затруднена вследствие более ограниченного масштаба их операций. Так же обстоит дело и с оценкой прошлого, где инструменты были настолько различны, хотя нам известно, что Зейдлиц, Наполеон и Бедфорд Форрест обладали выдающимися способностями достигать внезапности за счет быстроты, и хотя аналогичный динамизм можно увидеть у великих монгольских полководцев, таких как Чингисхан и Субэдэй. Тайна этого сочетания никогда не проявлялась так ясно, как в «Записках» Роммеля.
Стремясь вывести из равновесия противника, командир сам не должен терять равновесия. Он должен обладать тем качеством, которое Вольтер назвал краеугольным камнем успеха Мальборо, «это спокойное мужество посреди суматохи, это душевное спокойствие в опасности, которое англичане называют хладнокровием». Однако к этому ему следовало добавить качество, точнее всего сформулированное французами как le sens du praticable чувство того, что возможно и что невозможно тактически и материально-технически. Сочетание обоих этих «охранительных» качеств можно назвать силой хладнокровия. Пески истории усеяны обломками прекрасно продуманных планов, рухнувших из-за их дисбаланса.
В связи с этим качеством Роммеля возникает много вопросов. Наряду с огромным мужеством он обладал так называемым артистическим темпераментом и, как показывают его письма, был склонен колебаться от экзальтации до депрессии. Более того, и в высшем штабном, и в собственном кругу его часто критиковали за то, что он недостаточно учитывал трудности снабжения и в стратегическом плане предпринимал больше, чем позволяли материально-технические возможности. В ряде случаев ход боевых действий такую критику оправдывал. С другой стороны, документы показывают, что в риске, на который он шел, был более глубокий, чем виделось поверхностному наблюдателю, расчет. Он требовал больше возможного по «штабным» меркам, поскольку таков был наиболее вероятный способ добиться больших результатов в новых стратегических условиях. Хотя временами эта стратегическая политика терпела неудачу, примечательно, насколько часто ему удавалось больше, чем возможно при любом нормальном с материально-технической точки зрения расчете, и, как следствие, достигались результаты, иначе никак не достижимые.
Наконец, в ряду всех прочих отличающих великого полководца качеств стоит подлинная сила лидерства командира. Это система зажигания боевой машины, при неисправности которой никакие навыки вождения не помогут. Именно благодаря великому лидерству командира войска вдохновляются на большее, чем кажется возможным, расстраивая «нормальные» расчеты противника.
Эти качества Роммеля как «великого полководца» несомненны. Раздражавший штабных офицеров, он вызывал поклонение в боевых частях и добивался от них на поле боя того, что выходило далеко за пределы любого рационального расчета.
Б.Г. ЛИДДЕЛ-ГАРТ
История записок Роммеля
Манфред Роммель
После смерти моего отца осталось немало накопившихся во время его походов документов. Армейские приказы, оперативные сводки, ежедневные донесения Верховному командованию помимо этих официальных документов, он оставил ряд больших тетрадей, включающих его личный дневник и подробные заметки о французской кампании 1940 года и о войне в пустыне.
После Первой мировой войны мой отец опубликовал книгу по пехотной тактике, основанную преимущественно на собственном опыте. Работая над книгой, он обнаружил, что сохранил мало необходимых документов; не слишком помогал и дневник: нем самые важные периоды отмечены большими лакунами, когда отец был слишком занят сражениями и для ведения дневника просто не хватало времени.
Отец, несомненно, намеревался опубликовать еще одну книгу о военных уроках, извлеченных из собственного опыта Второй мировой войны, и с новыми записками решил избежать такого же невыгодного положения.
С момента пересечения границы и до мая 1940 года он принялся вести личные записи о своих операциях, которые обычно ежедневно диктовал одному из своих помощников. Всякий раз, когда позволяло затишье, он готовился к более взвешенной оценке произошедшего.
Он сохранил все свои официальные приказы, отчеты и документы. Вдобавок были сотни карт и эскизов операций, которые он или его сотрудники нарисовали цветными мелками, причем некоторые из них были аккуратно и точно обведены тушью, также были наброски карт, предназначенные для иллюстрации последующих произведений.
По мере того как события принимали менее благоприятный оборот, отец все больше беспокоился о том, чтобы объективное описание его действий сохранилось после его возможной смерти, чтобы его намерения нельзя было неверно истолковать. По возвращении из Африки он работал над своими бумагами в строжайшей тайне, диктуя или давая черновики для перепечатывания на пишущей машинке только моей матери или одному из своих адъютантов. По возвращении из Франции в августе 1944 года он начал писать отчет о вторжении, но уничтожил его, когда стало ясно, что его подозревают в соучастии в заговоре 20 июля. Вместе с тем некоторые бумаги, которые он, несомненно, сжег бы, будь у него время, сохранились.
Отец был страстным фотографом. И опять же ради своей книги он вернулся после Первой мировой войны в Италию, чтобы сделать фотографии мест, где воевал в 1917 году, требовавшиеся ему для тактических зарисовок, однако задача оказалось нелегкой, потому что итальянцы не приветствовали немецких офицеров с фотоаппаратами на своей приграничной территории. Мой отец путешествовал на мотоцикле с моей матерью как «инженер». Для книги, которую он планировал написать о Второй мировой войне, он намеревался хорошо запастись фотографиями и сделал их буквально тысячи, и в Европе, и в Африке, в том числе большое количество цветных. Фотографировал он только во время движения вперед, как он сказал мне однажды: «Свое собственное отступление я не фотографирую».
Кроме того, он почти ежедневно писал моей матери, и она сохранила около тысячи его писем.
Лишь часть всего этого материала пережила ожидавшие его превратности судьбы.
Несколько месяцев накануне начала войны мой отец командовал Военной академией в Винер-Нойштадте, примерно в пятидесяти километрах к югу от Вены. Академия располагалась в огромном старом замке. Когда в 1943 году эскадрильи британских и американских бомбардировщиков начали совершать налеты на город и нашему дому угрожала опасность быть разрушенным, мы спрятали часть архива отца в глубоких подвалах замка, другую часть мы отправили на ферму на юго-западе Германии. Остальное мы взяли с собой, когда осенью 1943 года из Винер-Нойштадта переехали в Херрлинген, в восьми километрах от Ульма в Вюртемберге.
Смерть моего отца заставила мою мать еще ревностнее хранить его документы, не только по личным причинам, но и для того, чтобы, когда будет писаться история, можно было сказать правду. Уже во время похорон с ней заговорил офицер СС и попытался выяснить, что сталось с бумагами моего отца. Мы на удочку не попались. Тем не менее была большая вероятность, что их у нас попытаются отобрать.
Поэтому мама сразу начала собирать все бумаги в дом. Я отправился в Винер-Нойштадт за оставленными в подвалах замка документами. В ту пору не требовалось быть провидцем, чтобы понять, что со временем советские войска дойдут до Вены, и полгода спустя они действительно штурмовали замок, упорно обороняемый обучавшимися там курсантами офицерской школы, и тот превратился в груду щебня. Все, что не уничтожили, оказалось разграблено.
С помощью сестры моего отца и капитана Альдингера, его адъютанта, моя мать начала собирать все документы, готовясь в случае необходимости их спрятать. Прятать она решила в разных местах, потому что одно укрытие обнаружат скорее, однако маловероятно, что найдут все.
В середине ноября 1944 года капитан Альдингер, оставшийся с моей матерью, чтобы помочь ей разобраться в делах моего отца, внезапно получил приказ бургомистра Ульма явиться на главный городской вокзал. Говорили, что там будет офицер из штаба генерала Майзеля и он должен обсудить с капитаном Альдингером некоторые вопросы. Месяцем ранее генерал Майзель увез моего отца. Далее капитану Альдингеру сообщили, что этот офицер получил приказ затем отправиться в Херрлинген.
Ни мать, ни капитан Альдингер цели этого визита не знали. Планировался арест? Или они намеревались провести обыск в поисках записей моего отца? Никто не мог сказать.
Работа по сокрытию оставшихся бумаг была максимально ускорена. К вечеру 14 ноября, за исключением черновиков и набросков для личных заметок, в доме остались только официальные военные документы с пометкой «Секретно», которые в любом случае придется сдать.
Утром 15 ноября Альдингер покинул Херрлинген и направился в Ульм. «Машину я оставлю здесь, сказал он моей матери. Бог знает, вернусь ли я. Может быть, меня немедленно арестуют. Если нет, я сразу вернусь в Херрлинген».
Моя мать ждала. Когда наступил полдень, она начала всерьез бояться, что Альдингер арестован. Опасность была более чем реальной, поскольку, кроме моей матери и меня, он был единственным свидетелем, знавшим истинную причину смерти моего отца. Часа в три калитка нашего сада открылись. Вошел Альдингер. Он был один и нес под мышкой объемистый пакет, завернутый в белую бумагу. К счастью, опасения моей матери не оправдались. Офицер штаба Майзеля передал жезл и фуражку отца, которые 14 октября после его смерти увезли два генерала. Эти «трофеи» они доставили в штаб-квартиру фюрера, и, как нам стало известно впоследствии, какое-то время они пролежали в столе Шауба, адъютанта Гитлера. Сразу же после смерти моего отца капитан Альдингер от имени моей матери неоднократно и энергично протестовал против такого неслыханного поведения, и теперь, вопреки всем ожиданиям, его протесты увенчались успехом.