Что-то после общения с этим Долмановым моя вера в простодушие северных народов начинает улетучиваться, сказал я, когда мы шли длинным коридором от кабинета персека на выход из здания республиканского совмина.
Ты знаешь, у меня тоже, ответил мне Дима, думая о чём-то своём.
Глава 7.
Ознакомление с выдающимися людьми Северосибирска по версии республиканского босса мы начали с кафе «Мечта», благо находилось оно в 10 минутах ходьбы от здания совмина. Судя по всему, какая-то точка общепита находилась тут и до развёртывания кооперативного движения скорее всего какая-нибудь не особо презентабельная столовая. Сейчас же кафе было с претензией на «современность» включая какую-то медленную американскую мелодию, звучавшую из магнитофона вместо более привычного всем «Ласкового мая», барную стойку и парочку крайне неудобных высоких столиков рядом с ней. Из посетителей в кафе было лишь два элурмийца лет 30. Они даже сидели без верхней одежды, повесив свои дублёнки на спинки стульев. Пили они, как я понял кофе, причём делали это вызывающе не спеша.
Цены в меню «кусались» весьма некисло, а потому мы не стали с Димой заказывать ни шашлык из оленины по-северосибирски, ни запечённую оленину a-la rus (что бы это могло быть такое!?), ни фаршированной рыбы по-элурмийски. Нам даже показалось, что за те же деньги нам проще было бы погулять в «Арагви» или узнать, наконец, что же такое за заведение у карининого ухажёра и поужинать там. В итоге мы решили ограничиться «яичницей классической» и кофе, решив, что уж если деньги останутся, то тогда можно будет напоследок отведать и местных деликатесов, а то иначе нам может грозить завершение командировки в условиях не особо лечебного голодания, причём совсем не по Брэггу21.
Официант молодой худощавый блондин лет 25 судя по всему, не особо одобрил наш выбор, но внешне его улыбка пересилила полупрезрительный взгляд на «нищебродов-командировочных». Впрочем, заказ он принёс нам быстро, а услышав, что мы очень хотим побеседовать с хозяином кафе, стал заметно приветливее и даже услужливее.
А вот владелец оказался куда как менее приветливым. Не помогли ни журналистские удостоверения, ни даже передача самых наилучших пожеланий от Герасима Герасимовича Долманова. Он, правда, попросил, чтобы и мы передали ему точно такие же наилучшие пожелания, но от общения отказался наотрез. «Заказов сегодня будет много! Дел по горло, так что пообщаться, мужики, ну вообще никак», он пытался быть убедительным, по подобно Станиславскому мне очень хотелось сказать ему «Не верю!». А ещё меня немного смущало, что он слишком часто бросал взгляд на тот угловой столик, где сидели со своим кофе судя по всему, уже с бог знает какими по счёту чашками клиенты-элурмийцы.
Внезапно хозяин кафе протянул мне клочок тетрадного листа в клеточку, на которым было написано: «ул. Портовая, 10а в 13.30». Я хотел было задать вопрос, но встретился с его взглядом, в котором были одновременно и решительность, и конспиративность, и что-то ещё. «Именно так», подмигнув, сказал он.
Пребывание наше в Северосибирске становилось более увлекательным. После недолгих дискуссий мы решили сначала найти телефон-автомат и попытаться договориться о встрече с авторами части писем в редакцию, а потом уже пойти в филармонию, благо, как мы уже поняли, она тоже была совсем рядом.
Глава 8.
Филармония и впрямь находилась буквально в двух шагах от «Мечты» на углу улиц Ленина и Пролетарской. Время было ещё ранее, а потому ничего специфично музыкально-филармонического мы сначала не увидели и не услышали. Вахтёрша лет шестидесяти в пуховом платке лениво поглядела на моё редакционное удостоверение и для проформы поинтересовалась, не к Владимиру Израилевичу ли мы. Узнав, что именно к нему, чуть оживилась, сообщив, что его раньше 14 часов и не бывает, но что первая скрипка уже пришла. В смысле пришёл, ибо звать его Александр Абрамович Фишман. И, что самое важное, что находится он сейчас в курилке, которая «прямо по коридору, а в конце налево».
Информация, как выяснилось через несколько минут, полностью соответствовала действительности: в курилке в гордом одиночестве находился мужчина лет тридцати с небольшим вполне себе семитской внешности. Он весьма удивился, увидев нас, а ещё больше удивился, узнав, какое именно печатное издание мы представляем. «Как я понимаю, что раз Вы не из «Советской музыки», то расспрашивать про достижения нашего оркестра и мои лично явно не будете? Знаю Ваш журнал как серьёзную контору, хочу рассказать многое. Благо вещи у меня уже собраны, а через 10 дней 14-го числа я вылетаю на Родину предков в солнечный Израиль! А рассказать, поверьте, мне есть что. Вдруг людям поможете», с этими словами, словно как бы снимая камень с души, наш собеседник с силой затушил «родопину» в банке из-под шпротов, превращённой в пепельницу.
Я понял, что будет интересно и не ошибся. А собеседник, хоть сперва и отвлёкся от той темы, которую хотел нам раскрыть, но быстро к ней вернулся и больше уже особо от неё не отвлекался. «Мой двоюродный брат Лёня Грузман, который из своих сорока лет отсидел восемнадцать, два года назад сказал таки мне: «Саня! Чую я будет тут всё хреново. Так что поеду-ка я на землю предков. Если что, тюрьмы там тоже есть, а климат там явно получше». И уехал, благо никакие КГБ и ОВИР ему не препятствовали. Сейчас он уже третий месяц сидит в тюрьме в Хайфе, но я слышал от его сестры Фимочки, что он таки рад, что сидит там, а не находится на воле тут в Северосибирске. И это, заметьте, не мальчик со скрипочкой вроде меня, а целый друг Саши Тюменского!».
Узнав прямо таки в качестве политинформации, что: а). Саша Тюменский это северосибирский вор в законе и б). что Лёня сидел таки не за спекуляцию или какую-нибудь там валюту, а по тяжёлым статьям и вообще, не будь на свете Саши Тюменского, был бы Лёня самым уважаемым в местном криминальном мире человеком. И вот в 1988-м году этот самый приарктический Беня Крик бросил всё и уехал в Израиль, при том, что сионистского в нём не было буквально ничего. Ну или что-то было, но настолько глубоко спрятанное, что лучше даже и не искать.
И вот теперь выясняется, что бывший двоечник и настоящий уголовник оказался поумнее многих своих соплеменников с одним, а то и парой высших образований. Жить в Северосибирске, по словам Фишмана, стало очень страшно. Выйти вечером на улицу особенно зимой, да ещё и в полярную ночь (таких тут тоже немного бывает) это прямо подвиг. Если же видишь идущих вместе молодых элурмийцев, особенно когда их четверо или побольше, то нужно сразу переходить на другую сторону улицы, причём даже днём. Впрочем, это тоже может не спасти. Однако, если у них хорошее настроение, то всё может закончиться мирно. Ну подаришь им червонец, а лучше рублей 15, но зато без мордобития и унижений. «Нет, я хоть и скрипач, но раньше таки мог дать в морду», как бы извиняясь произнёс Фишман, «но тут». Я почему-то понял, что он не врёт, причём ни про «раньше», ни про «сейчас». Кстати, один из моих коллег он виолончелист в том году вызвал милицию после того, как отдал юной местной поросли четвертной. Их даже задержали, однако в итоге в отделение милиции прибыло пару десятков родственников задержанных. И выяснилось, что коллега просто обознался, поскольку «мальчиков» в момент отбирания 25 рублей якобы вёз ещё по другому району на «Жигулях» дядя одного из задержанных. Вроде как что поделать плохо русские различают элурмийцев, на одно лицо все они. На следующий день по телефону коллегу очень настоятельно просили об этом происшествии забыть. Фразы звонивший строил грамотно, но акцент в голосе присутствовал какой именно, можно даже не говорить. Впрочем, звонили явно зря коллега и сам уже всё понял и что называется «утёрся», так что время на этот звонок можно было и не тратить.
Власть в республике, по словам Фишмана, в принципе неплохая. «Долманову объяснили, что культура это хорошо. Они с женой даже научились не аплодировать на концерте между частями. И про то, что Баха звали Иоганн Себастьян, а Шостаковича Дмитрий Дмитриевич, он тоже знает. И оркестру он тоже помогает, и когда «Семь сорок» организовали, то тоже помог. Тут вопросов нет.
«Только прошу понять меня правильно», Фишман размял своими музыкальными пальцами новую «родопину» и продолжил свой рассказ. «Я почти шесть лет первая скрипка. Никаких конкурентов из числа элурмийцев у меня нет и не было. Да и в ближайшей перспективе, думаю, он не появится. Другое дело, что я сам уезжаю», Фишман чуть виновато улыбнулся, «Так вот, наш оркестр еврейско-русско-армянский. Нас с русскими всегда было побольше, армян поменьше, но тоже не один-два человека. Есть ещё татарка-виолончелистка Динара, но давайте будем считать её русской. Из, так сказать, «местных», только молодая девочка-скрипачка Кейла и ударник Юмджигин. Кейла в сущности неплохая девушка и ученица Берты Матвеевны, а Берточка может научить играть на скрипке даже зайца. Юмджигин тоже неплохой. Тихий и молчаливый. Женат к тому же на русской. Когда я учился, в музучилище элурмийцев почти не было. До сих пор не забуду, как заведующий вокальным отделением Севакян буквально взял за руку одного местного, пытавшегося выучиться на певца, и лично отвёл его в «кулёк»22. Там это «дарование» в итоге и выучилось. Сейчас он солист местного фольклорного ансамбля. Как раз, когда Долманов стал первым секретарём, по нашему телевидению их всегда показывают вечером. Это, пожалуй, единственное, чему я с удовольствием предпочту репортаж о визите четы Горбачёвых куда-то там. Поверьте: завывания этого ансамбля, почему-то именуемые песнями, слушать можно только в абсолютно невменяемом состоянии!»
Я заверил Фишмана, что слушать что-либо в исполнении местного с позволения сказать музыкального ансамбля я не буду ни при каких условиях. Он же продолжал свой рассказ о сложности еврейско-элурмийских отношений, причём не только в музыкальной плоскости. По его словам получалось, что и в конце 50-х, и в 60-х годах элурмийцы в Северосибирске были почти что экзотикой. Было немного обрусевших элурмийцев, а скорее даже пытавшихся обрусеть. Как правило, такие вот обрусевающие мужчины в тёплое время года даже в булочную ходили в галстуке, чтобы подчеркнуть свою культурность. Как смотрелись галстуки на фланелевых рубашках, можно не обсуждать. Про таких элурмийцев ещё в шутку говорили, что они льют на себя стаканами «Шипр», чтобы заглушить запах рыбы. Впрочем, говорить о том, что элурмийцы воняют рыбой, считалось дурным тоном во всяком случае, в культурных еврейских и русских семьях. Люди попроще же говорить этого не стеснялись. Впрочем, элурмиец в меховой одежде и пимах был явлением редким, а потому на них откровенно пялились, особенно школьники. Много их было только на Центральном рынке разумеется, когда тот работал в более-менее тёплые месяцы года. Там они торговали привезёнными олениной, рыбой и грибами. Ещё у них можно было купить ножи правда из-под полы, но зато с красивыми рукоятками и очень острые. То есть, республика была вроде как элурмийской, но самих элурмийцев в столице республики особо вроде как и не было. И был Северосибирск вполне себе заурядным, хотя и крупным приполярным городом.
«Всё начало меняться в 69-м году», Фишман как-то особенно глубоко затянулся и стал смотреть куда-то в окно, причём явно вдаль. «Я тогда ещё учился в школе и возвращался вечером от Абрама Марковича я тогда дополнительно занимался у него на дому. И, пользуясь случаем, а может быть ещё и тем, что мог сказать шпанке, что водилась и в центре города, что я брат Лёни, забрёл на площадь Ленина. Ну, Вы знаете, где она как раз там, где комитет партии и совмин», тут он уже перевёл взгляд на меня, явно выйдя из прострации. Я кивнул головой, а он продолжил: «Так вот, это был полнейший шок. Вся площадь была занята элурмицами. Они разбили там чумы, жгли костры и вокруг одного из костров под бубен отплясывал какой-то элурмиец лет 50. Он был явно в трансе и что-то громко-громко кричал. Словно заворожённый я подошёл ближе. «Слушай, еврейчик, шёл бы ты лучше домой. А то тут такое начаться может», это сказал мне молоденький мент, которого я не заметил, глядя на шаманские пляски, и в которого я буквально упёрся. Сказал, причём, очень даже доброжелательно. И тут я случайно увидел взгляд одного из элурмийцев. Не знаю почему, но я сразу понял, что он был буквально налит кровью от ненависти. Я не был трусом, хотя и к храбрецам меня никогда не причисляли, но тогда я буквально рванул с места домой. Как я бежал, как не потерял скрипку, так никогда и не могу вспомнить и даже сам маршрут. Помню только, что очнулся я уже дома, причём точно, что на кухне. И до сих пор помню, как мама успокаивала меня и говорила, что всё будет хорошо».
А что они требовали, ну в смысле, элурмийцы, на той демонстрации, не помните?, я, конечно, видел за последние пару лет немало митингов, да и статус человека, взявшего интервью у Ландсбергиса, говорил о многом, однако представить себе что-то подобное описываемого Фишманом в Москве, я не мог. И уж тем более не представлял себе чего-то подобного в брежневском «застое».
Я и сейчас в политике не особо силён, а уж тогда и подавно. Вот скрипичные концерты Моцарта это я завсегда, а политика увольте. Слухи тогда ходили, что элурмийцы были недовольны нефтяниками или кем-то там ещё. Ну и про то, что при разгоне их митинга они нескольких человек убили. Правда и то, что их там чуть ли не 100 человек от охлаждения умерло, тоже шептались. В общем, слухов было много, а что уж там правдой было, а что ложью, и тогда толком никто не знал, а сейчас и подавно, сказав это, Фишман прокашлялся и продолжил свой рассказ.
Получалось, что, наказав часть митинговавших, власть же пошла и на попятный. Для северосибирцев самым важным стало переселение части элурмийцев в их город. Не сказать, чтобы переселили какое-то запредельное количество народа, но экзотикой представители титульной нации точно быть перестали. Собственно, перестали и перестали как будто в этом было дело. Куда как хуже было не то, что новые горожане не стали носить галстук с фланелевой рубашкой, отправляясь в булочную, и даже не то, что «Шипром» они пользовались реже и в меньших объёмах. Хуже было от того, что соблюдать многие нормы и правила приличия вновь прибывшие не собирались, а к тому же при первой же возможности лезли в драку. Особенно охотно они это делали, когда обладали численным преимуществом. Ввиду того, что Карла фон Клаузевица они не читали, то оптимальным соотношением нападавших и оборонявших считали не три к одному, а четыре к одному. Впрочем, времена в 70-е годы были вполне себе сложными, групповые драки например, между «Камчаткой» (улицы Челюскинцев, Дежнёва и ещё несколько мелких, к ним прилегающих) и «Пятёркой» (5-й микрорайон в Заводском районе) были явлением вполне себе распространённым и порой кровавым, а посему элурмийская конфликтность властями не сильно пресекалась и иногда даже оправдывалась. Кроме всего прочего, получали квартиры и телефонизировали их элурмийцы куда как быстрее русских и даже евреев с армянами. Нет, конечно, случаи были разными, но, что называется, «среднее по палате» было в этом плане однозначно в пользу элурмийцев.
Впрочем, было ещё два выдающихся случая, после которых многие стали задумываться о том, чтобы уехать в Израиль, тут Фишман как-то с большим воодушевлением посмотрел на меня.