Легкие начали разрываться, шаги замедлились.
С небосвода исчез Солнце, а несколько дней спустя я нашла на берегу бессознательного незнакомца, одетого в странный наряд и в жилах которого течет свет
Я встряхнулась. Сомневаться не приходилось: Сайон не смертный. Но Бог-Солнце существо совершенно иное. Он Властелин Всего Сущего, величайшее небесное светило. Он не человек.
Сжимая в руках вилы, я побежала дальше, придерживаясь ровной тропинки.
Энера!
Ай! раздался голос мамы впереди, и я судорожно вздохнула. Мгновение спустя появилась и ее тень, с лопатой в руке, без лампы. Она преследовала разбойника в темноте.
Ты как, цела? спросила я.
Да. Он удрал! Мама кинулась ко мне. А ты?
Все хорошо. Ката в доме, с Сайоном. Я тяжело сглотнула. Овцы выбежали на улицу. Сайон ранен, но несерьезно
«И истекает светом».
Я загоню овец. А ты позаботься о нем, сказала мама.
Мы трусцой побежали обратно: быстро текущая по венам кровь придавала нам ускорение. Позже Энера свернула в сторону раздававшегося с поля блеяния, а я поспешила к дому. Слава богам, в дверях стояла бабушка живая и невредимая. Прежде чем проскользнуть внутрь, я заметила выглянувшую из-за горизонта Луну и вновь задумалась, почему ее лик так беспокоит Сайона?
Ката переживала за нас обоих, и это она еще не знала о мертвеце в сарае. Боги, мертвец!.. Нужно будет перетащить его тело к реке рано нет, утром не получится. Утра больше не существовало. Но в ближайшее время, пока оно не начало вонять. Желудок сжимался в кулак при мысли о мертвом человеке у нас в сарае, тем не менее я была не настолько наивна, чтобы его жалеть. При возможности он убил бы и меня, и Сайона.
Сайон укрылся в моей комнате. Я достала необходимые лекарства и присоединилась к нему. Зажгла еще две свечи. Рана была неглубокой, но все же следовало ее обработать. Мне требовалось занять руки. Требовалось успокоиться. Требовалось подумать в таких случаях у меня всегда возникала тяга взяться за карандаш, но время было неподходящим.
Я положила корзинку с бинтами и бальзамами на кровать и усадила Сайона рядом. Он молча подчинился. Я неуверенным взглядом окинула его рубаху: и как ее снимать?
Снимай.
Он колебался.
Не нужно, само заживет.
Я закатила глаза.
А эта черта общая у нас с тобой: мы не любим принимать помощь.
Его золотистая бровь изогнулась.
Я поджала губы и вздохнула через нос, успокаиваясь. Тихо добавила:
Я уже видела, Сайон. Со мной твои тайны в безопасности.
Он посмотрел на меня, его взгляд пронзал насквозь. По рукам и спине пробежала дрожь.
Наконец он послушно расстегнул застежку под медальоном на плече и стянул тонкую ткань через голову. Пока он лежал в лихорадке, я успела понять, что Сайон мужчина сильный, тем не менее лицезреть великолепие его обнаженного торса совсем другое дело. При обычных обстоятельствах я бы покраснела или принялась бы глазеть. Теперь же мне было не до этого. Но я оставалась женщиной, которая обращает внимание на мужчин, и, надо признать, вид меня впечатлил.
Я смочила тряпку антисептиком и прижала к ране, теперь просто мерцающей слабым желтым светом. Сайон даже не вздрогнул.
Должно быть, ты весьма прилежный солдат и энергичный надзиратель.
Его глаза встретились с моими.
Почему ты так говоришь?
Я убрала тряпку. Рана мягко светилась, вокруг ни намека на красноту.
Из-за твоего телосложения. Я вернулась к корзинке за лечебным бальзамом, который затем осторожно нанесла на рану. Ты физически тренирован.
Наконец он оторвал взгляд от моего лица и перевел на корзинку.
Я почти закончила накладывать повязку, когда расслышала на кухне голоса мамы с бабушкой. Они топали ботинками об пол вероятно, очищая от налипшей грязи. Я испустила долгий вздох, меня накрыла прохладная волна облегчения: родные дома, в безопасности. Затем осмотрела спальню, дабы убедиться, что нигде не осталось следов золотой крови. Мне в самом деле хотелось, чтобы Сайон мне доверял.
Мне хотелось доверять и ему.
Заправив конец бинта, я опустилась на кровать рядом с ним.
Тебя все еще лихорадит.
Он положил руку поверх повязки. И вновь у него был странный вид, будто все это повязка, уход для него в новинку.
Я здоров.
«Но не должен быть». Кожа у него всегда горела, как печка, и пусть рана была неглубокой она беспокоила его не больше занозы. «Божок, божок Где же найти информацию о божках?»
Возможно, в Священных Писаниях бабушки, но я не припоминала, чтобы там подробно описывались долгоживущие создания. Можно ли найти что-то подходящее в Гоутире? Я знала только одну библиотеку, и та была в Элджероне.
Сидеть рядом с Сайоном становилось слишком тепло. От него исходил жар, как от песка в пустыне. Его мускулистое плечо находилось совсем близко к моему.
Дабы отвлечься, я взяла его рубашку и осмотрела прореху. Свет из раны уже испарился с ткани, как ранее с моих пальцев. Странный материал растекался по рукам, подобно воде.
Не думаю, что получится залатать, призналась я. Можно попробовать, но вряд ли будет хорошо смотреться
Он положил теплую ладонь поверх моей. Жар пробежал по запястьям и локтям и вошел в плечи, ускоряя пульс.
Ничего страшного.
Я встретилась с ним взглядом. Получится ли у меня когда-нибудь нарисовать его глаза? Воссоздать на бумаге так, как они смотрели на меня в реальности? Как смотрели на меня прямо сейчас Я не могла даже описать это словами, не говоря уже о том, чтобы передать через графит, уголь или краску.
И почему мне этого хотелось? Хотелось так сильно? Меня и раньше вдохновляли люди, но что-то в нем волновало иначе. Я словно внезапно осознала, что я правша, хотя всю жизнь рисовала левой рукой. Это сбивало меня с толку и даже пугало.
«Просто у него необычная внешность, защебетал голосок в голове, пытаясь привести в порядок хаотичные мысли. Сколько ты видела портретов, похожих на него? Может, получится продать один из моих, даже во время войны».
Впрочем, я достаточно долго прожила на Земле, чтобы понять неубедительность этого объяснения. Не все так просто. Но чего именно я хотела? Передать через творчество черты его потрясающего лица, прежде чем он вернется к своим делам? Забить свою маленькую мастерскую рядом с амбаром множеством изображений, чтобы не замечать одиночества после его ухода?
Почему же незнакомец, пробывший на ферме всего неделю, обострил мое одиночество?
И я не была одна. У меня были Энера и Ката. А также Зайзи и большая семья в Гоутире. Разве этого мало? Никто мне больше не нужен, пусть я и чувствовала себя не в своей тарелке. Чувствовала себя бесполезной.
Я вынырнула из тяжких дум и сказала:
Спасибо за помощь.
Я перед тобой в долгу.
Я склонила голову.
То есть иначе ты позволил бы ему меня зарезать?
Сайон отпрянул, и тревога на его лице вызвала у меня смех короткий, но радостный. От этого смеха я вновь почувствовала себя самой собой. Забыла на мгновение, что небо почернело, а по венам этого мужчины течет свет. Я не смеялась уже сколько? Да с момента исчезновения Солнца.
Не такими я представляла себе божков, но многих ли знала? Ни одного. Тем не менее я не стала у него ничего спрашивать. Он так рьяно скрывал правду о себе. Возможно, когда будет больше мне доверять, сам откроется.
Сжимая в руках разорванную рубашку, я встала и напоследок бросила на него взгляд.
Я нисколько не против зрелища, но лучше найду тебе что-нибудь в дедушкиных вещах.
Он округлил глаза в ответ на комплимент, с тем же, едва уловимым удивлением. Ведь наверняка ему не раз говорили нечто подобное! Или же он путешествовал с такими крепкими мужчинами, что его фигура меркла в сравнении с ними?
Подавив улыбку, я выскользнула из комнаты и коротко поведала родным о произошедшем в сарае казалось, с тех пор прошло несколько недель, поведала о помощи Сайона ему особенно не помешает расположение Каты, но умолчала о крови из света. И о своем намерении одолжить дедушкину рубаху, о чем бабушка, впрочем, и сама скоро узнает. Дедушки не было в живых уже двадцать лет, однако Ката до сих пор бережно хранила его вещи.
Отыскав при свете свечи самую широкую рубашку, я принесла ее Сайону. Он встал, когда я вошла.
Просовывая руки в рукава, спросил:
Что с ним случилось?
Я покачала головой.
Он умер, когда мне было четырнадцать. Бабушка хоть и твердая, как кремень, но сохранила большую часть его вещей. Я про себя улыбнулась. Ката никогда не умрет. Слишком упряма.
Рубашка села неплохо по крайней мере, застегнулась на все пуговицы.
В тебе много от нее.
Я рассмеялась.
Ты говорил. Даже не знаю, похвала это или оскорбление.
Похвала. Обладатели сильной воли гораздо чаще добиваются своих самых высоких устремлений. Испокон веков.
Он встретился со мной взглядом, и руки вновь зачесались от потребности рисовать или лепить, или писать маслом. Мне нужно было излить в творчестве свое замешательство, разочарование и раздражающе непонятное ощущение, которое бурлило в груди с тех самых пор, как я вытащила бессознательное тело этого человека на свет.
Человека. Если его вообще можно так наз- вать.
Я коснулась его руки. Нежно.
Ты не скажешь мне, кто ты?
Его взгляд смягчился, став восхитительным, такой точно никогда не воссоздать.
Пока нет, Ай. Он дотронулся до моей руки. Я не стану добровольно менять то, как ты на меня смотришь или как разговариваешь со мной. Ты единственная в своем роде. Всегда такой была.
После нападения на ферму Ката перестала упоминать наемников или дезертиров и вообще перестала недобро отзываться о Сайоне. Он зарекомендовал себя не только прилежным работником, но и весьма полезным защитником в столь темные времена.
Мое творчество начало меняться.
Я посвящала ему время сна, поскольку не собиралась пренебрегать обязанностями перед семьей ради удовлетворения своих прихотей.
Я не занималась искусством столь рьяно с тех самых пор, как покинула Элджерон. Не чувствовала желания той непреодолимой тяги, которая возникает у творческих людей, когда в голове зарождается идея и требует выхода. Казалось, последние пять лет я закупоривала эту тягу внутри, а Сайон ее выпустил. Ночь за ночью я устраивалась у кухонного очага, чтобы не тратить свечи, и выплескивала вдохновение на бумагу наносила тонкие линии графитом или углем, отчаянно желая узнать, куда они приведут.
Я рисовала только Сайона. Порой возникало опасение, что мной завладевает одержимость, и тогда я изображала маму, Луну или даже Лозу. Однако муза одергивала меня после каждой попытки отвлечься, требуя создавать то, чего хотелось больше всего. Она как будто напоминала мне, что у Сайона целая жизнь за пределами фермы, и он не останется с нами навсегда. Что нужно пользоваться вдохновением, которое он мне придавал, пока есть время.
И я его рисовала. Раз за разом рисовала его глаза. Рисовала лицо с разным выражением, его фигуру. Рисовала странную рубашку и робкую улыбку, будто он не решался улыбаться по-настоящему. Я рисовала его перед камином и за столом, выполняющим разнообразную черную работу по дому без единой жалобы. Рисовала его с опущенной головой, в то время как бабушка его отчитывала. Рисовала, как он делает вид, будто не замечает на себе задумчивый взгляд мамы.
Я рисовала, как он истекает светом.
И мое творчество стало преображаться. Эти изменения трудно описать словами. Оно зажило новой жизнью. Приобрело нечто неосязаемое, чего не было раньше то, за что, без сомнения, неплохо заплатили бы в былые времена, в столице, когда война лишь маячила на задворках сознания короля. Изменения проявлялись в прорисовке набросков, в цветах красок, в штрихах карандашом. Мне словно неким образом удалось передать нечто, скрывавшееся под одеждой и кожей Сайона. Словно я нашла способ изобразить его душу его доброту и мудрость, терпение и загадочность. По крайней мере, это я видела, когда смотрела на свои законченные работы.
Даже мама, встав ночью в туалет и увидев наброски, это заметила. Прошло уже две недели с тех пор, как исчез Солнце.
Я и забыла, какая ты талантливая, Ай, прошептала она, прижимая руку к груди.
Я стала по-другому рисовать.
Мама кивнула.
В рисунках больше жизни. Больше Она взглянула на законченный набросок на полу рядом со мной, где Сайон смотрит в темное небо, сдвинув брови. Больше страсти, закончила она так тихо, что я едва расслышала.
У меня окаменели плечи. Что-то в этом слове «страсть» меня растревожило.
Я взяла набросок и рассматривала его еще долго после того, как ушла мама. В моем творчестве и прежде хватало страсти. Иначе я никогда бы не заработала себе славу в Элджероне. Тем не менее мама права. Само чувство меня не страшило не тот возраст для подобных переживаний. Однако уже довольно давно в моей жизни не было признаков истинной страсти. И мне оставалось лишь гадать, почему именно Сайону удалось ее воскресить во мне, еще когда он лежал в предполагаемой лихорадке. Еще до того, как открыл свои невероятные глаза, пусть это и звучало крайне легкомысленно.
В уголке сознания мелькнула мелодия старой бардовской песни, слова которой не удавалось вспомнить.
Я запомнила его. Что он от меня скрывал? И поверю ли я в правду, когда услышу ее?
Я по-прежнему добросовестно заводила карманные часы, поэтому знала, что время вечернее, и мы все, включая Сайона, располагались вокруг камина на стульях и подушках. Мы успели привыкнуть к нашему гостю, и даже Ката целых три дня не упоминала ни о наемниках, ни о пиратах. Сайон продолжал зажигать свой странный сигнальный огонь на крыше, когда Луна пряталась за горизонтом. Ката утверждала, что таким образом он обращает мольбы к богам, как она со своими свечами. К счастью, бесконечная ночь не холодела, однако тьма, казалось, просачивалась сквозь стены. Посевы стояли одной ногой в могиле, а мы так и не решили, что будем делать, если все происходящее станет новой нормой на неопределенный срок.
Никто не хотел об этом думать.
Ката рассказывала историю о том, как познакомились ее бабушка с дедушкой мои прапрабабушка с прапрадедушкой историю, которую я слышала множество раз, но которая никогда мне не надоедала, тем более что при каждом пересказе Ката добавляла новые подробности. Я всегда слушала внимательно, предвкушая их.
Шла война войнам с Белатом, казалось, не было ни начала ни конца, и прапрабабушка переоделась в парня, чтобы сражаться за Рожан. Ее вместе с прапрадедушкой взяли в плен и посадили в одну камеру, где ее секрет и выплыл наружу. Нетрудно догадаться, что прапрабабушка забеременела моим прадедушкой еще до того, как двоих пленников освободили.
Когда война наконец закончилась, они возвели майское дерево. Ката сидела, расположившись в самом удобном кресле. С ленточками в два раза больше обычного, в пять раз больше танцев. Был настоящий праздник.
Майское дерево не ставят зимой, проговорил себе под нос Сайон, явно не стараясь, чтобы его услышали. Однако, несмотря на возраст, у Каты был острый слух.
Апрель вполне себе весна, возразила она.
Сайон выпрямился, поняв, что его услышали.
Война голубей закончилась подписанием мирного договора семнадцатого января
Был апрель! рявкнула Ката. Да откуда тебе-то знать? Ты не рожанин.
Сайон склонил голову в знак смирения.
Верно, не рожанин.
Я задумчиво его разглядывала. Он знал или, по крайней мере, делал вид, что знает точную дату окончания войны столетней давности. Может, он историк? Но зачем это скрывать? Если только он тогда уже не родился
От этой мысли испарился налет сна. Я вновь взглянула на него. На вид ему было лет сорок, может, сорок пять, похоже, он хорошо сохранился. Я еще не спрашивала, сколько ему лет. Божки жили столетиями, так что если эта теория верна, он вполне мог быть старше, чем история моих предков. Интересно, сколько всего он пережил, увидел, услышал?