Встаньте деграданты!
Или:
Для подонков еще раз повторяю
Самое замечательное, что мы не обижались. Никому и в голову не приходилось жаловаться. Деграданты так деграданты. Взрослым виднее. Тем более, что были среди нас и такие, что вполне заслуживали это название.
У Любови Павловны был свой оригинальный педагогический метод по литературе: мы конспектировали учебник. Метод был хорош тем, что не оставлял ученику никаких шансов развлечься. На ее уроках всегда было тихо, только перья поскрипывали, да страницы шуршали. Даже законченный лентяй всегда был при деле и при этом в голове его худо-бедно что-то откладывалось. Про Чацкого или про Пушкина. Но метод имел и свои изъяны. Все литературные персонажи, все сочинители, которых мы проходили под предводительством Любови Павловны, оставляли в душах в лучшем случае стойкую неприязнь, в худшем ненависть на всю жизнь. Я сам до сих пор (!) так и не оправился от отвращения к Чацкому и вообще к «Горю от ума». Потребовались годы излечения, чтоб я перестал воспринимать Пушкина, как главного революционера своего времени, ненавидевшего царский режим.
На несколько лет Чацкий стал главным дураком комиксов, которые мы с Китычем рисовали в тетрадках вплоть до восьмого, выпускного класса. Пушкин в комиксах был главным бесстыдником, вытворяющим дикие непотребства. Хороший итог. Любовь Павловна может гордится.
Сочинения на дом мы с Китычем также привычно переписывали из учебника. Иногда, творчески подправив одно-два вводных предложения, чтоб запутать следы явного плагиата, иногда, если спешили во двор один в один. Думаю, с теми же чувствами уныния и отвращения, с которыми были написаны сочинения, читала их и учительница.
«Тройбан» был нам обеспечен, «чего же боле?», как говаривал наш бесстыдник Пушкин.
Полной противоположностью унылой Любови Павловны была училка по географии. Кира Адамовна влетала в класс, как укротительница в клетку с тигрятами. Это была симпатичная крепкая баба с пышными бедрами, открытой грудью и звонким, повелительным голосом. Она никогда не унывала, казалось, работа забавляла ее. И мы забавляли ее, как смешные, но кусачие зверушки, которых надо было держать в узде. В руках ее всегда была указка, которую она то и дело пускала в дело. Нет, правда: она ею била, и весьма сильно, по спинам нерадивых и провинившихся, а иногда хлестала и по рукам. Била с азартом и удовольствием. Один раз Серега Иванов, получив по загривку, с ревом выскочил из класса.
Дура! крикнул он с порога.
Это сошло ему с рук, как, впрочем, и ей.
Повторяю, жаловаться на учителей просто не приходило нам в голову. Они составляли незыблемые устои мироздания. Кому придет в голову жаловаться на луну? Светит, но не греет, ну и что?
Англичанки, появившиеся в пятом классе, обладали особым шармом и статусом полу-иностранок, они имели ключик к волшебному миру, где обитали все наши любимые группы. В пятом классе английский любили все. Было невероятно интересно узнать, что стол это тэйбл, ручка пенсл, и, куда смешнее, кусочек мела писовчок! Разумеется, «писовчок» надолго становился самым ходовым иностранным словом.
Пожалуй, наибольшей популярностью пользовались уроки физики и истории.
Физик, Михаил Евгеньевич Шендерович (фамилию он на первом же уроке жирно вывел мелом на доске и после этого обернулся к классу с таким видом, словно только что сделал что-то нехорошее, но необходимое), был бородатым, всклокоченным, горбоносым и носил огромные, в пластмассовой оправе, очки с толстыми линзами типичный шестидесятник из мира альпинистов, бардов и поэтов. Когда-то он закончил «корабелку», но потом понял, что душа его лежит к учительству и поступил в педагогический институт. Не знаю, какой из него вышел бы инженер, но учитель он был от Бога.
Физикой он увлек всех сразу и на весь год. Я никогда не думал, что о скучных и серьезных вещах можно рассказывать так, словно это была интересная история с интригующим началом и неожиданным концом. Открытые от удивления рты часто не закрывались весь урок. Мертвая тишина сменялась восторженным гулом или смехом. У Михаила Евгеньевича была любимая забава в конце урока он устраивал пятиминутку: «вопрос-ответ». Каждый ученик мог задать любой вопрос на тему «как устроен мир». Чем каверзнее был вопрос, тем лучше. Спрашивали и про температуру на Солнце, и про ядерную бомбу, и сколько звезд во Вселенной и почему замерзает вода Я старался изо всех сил и однажды был удостоен награды.
Миша, на этот вопрос я не могу ответить. Тайна смерти человека не предмет физики. Скорее химии, биологии И учтите, ребята, в познании всегда существует предел: мы можем долго отвечать на вопрос «почему», но рано или поздно уткнемся в ответ «не знаю». И так будет всегда. Мир в конечном итоге непознаваем. Это
И совсем тихо он добавил слово, которого явно опасался.
Тайна
Это слово «тайна», для меня прозвучало тогда столь же волнующе, как спустя годы Бог. Первый раз кто-то признал, что существует Тайна, которую не смог вскрыть даже всесильный Ленин, что не все объясняется в мире унылыми, безжизненными словами, от которых хочется захлопнуть учебник и открыть страницы какого-нибудь фантастического романа!
Редкий урок у нас обходился без демонстрации какого-нибудь опыта, и всякий раз создавалось впечатление, что физику результат интереснее, чем нам. Он суетился, раскладывая на столе пасьянс из приборов (помню даже туалетную бумагу!), азартно потирал руки, приговаривая: «Сейчас, сейчас посмотрим!», замирал на старте эксперимента и ликовал, когда опыт приводил к нужному результату. До сих пор не могу понять, разыгрывал ли физик спектакль или правда был немножечко «блаженный» не важно. Важно, что за процессом наблюдали тридцать открытых глаз и ртов, а в головах этих тридцати нарождались новые нейронные связи, которые спасают человека от слабоумия и лени.
Я с первого же урока буквально влюбился и в предмет, и в учителя, да так, что и моя мама, слушая мои постоянные восторги, в него влюбилась. Даже Китыч со своей классовой враждебностью к учителям, к физику был благосклонен. Чтоб заслужить похвалу Михаила Евгеньевича, я готовился по учебнику к теме урока заранее, тянул руку по всякому поводу, съедая учителя влюбленными глазами. Любовь к физике я пронес до десятого класса. Теперь я прекрасно понимаю, какую фору перед всеми может получить в жизни мальчик или девочка, имея такого отца (и мать, как потом я убедился, познакомившись с семьей поближе). Это к вопросу, почему в высших учебных заведениях так много евреев.
Помимо физики Михал Евгеньевич обожал туризм и быстро сколотил в школе команду единомышленников. В нее вошел и я, и Китыч. После шестого класса в летние каникулы наш туристский отряд штурмовал Карпатские горы и объедал черешню в парках Закарпатья; у меня где-то до сих пор валяется книжица, которая удостоверяет, что в 1975 году я стал альпинистом какого-то низшего разряда.
Историю вела наша классная руководительница Валентина Сергеевна. Предмет любили все, пока мы изучали древний мир. Это было время бесконечных войн в школьных коридорах и рекреациях. Спартанцы бились с афинянами, македонская фаланга сокрушала легионы римлян, варвары метелили всех подряд. Мы с Китычем всегда были на стороне самых грубых, сильных и жестоких народов, презирали афинян с горячей искренностью, которую оценил бы и сам царь Леонид, в разговорах беспрестанно клялись то Зевсом, то Юпитером, то Одином, то всеми богами сразу и часто возвращались домой в разорванных рубашках и синяками по всему телу. После выхода на экраны фильма «300 спартанцев» со всех пищевых баков на лестничных площадках исчезли алюминиевые крышки из них получались великолепные спартанские щиты, в мечи годилась любая палка. Великим несокрушимым Римом мы гордились так, словно это была наша прародина.
А что наша Родина?
Увы, интерес к ней блеснул ненадолго с приходом викингов на Северную Русь. Дальше началась история, которую каждый порядочный человек должен стыдится и которая закончилась только в 1917 году. Кому интересно играть в вечных терпил и лохов? Спасибо министерству образования, постарались.
Подводя итог, что могу сказать? Спасибо всем учителям! Не обижайтесь! Ведь мы были друг друга достойны, не так ли?
Глава 5. Параллельные миры
Следует признать, на Народной улице властвовал культ грубой силы. Всех известных хулиганов каждый пацан знал в лицо. Я до сих пор (!) помню их имена: Наиль, Воробей, Рыга, Сморода, Дима Наиль был старше нас лет на пять и походил на обезьяну: вечно сутулый, с длинными руками, с грубым вытянутым, серым и уже старым, морщинистым лицом, на котором я никогда не видел улыбки. Говорил он мало, отрывисто и всегда по делу: «Дай спичку, дай стакан, заткнись, а в рыло?» Единственное удовольствие он получал, когда вызывал сильный испуг. Учителя ненавидели его и не могли дождаться, когда он покинет школу.
Курил он, кажется, с пеленок. Крепленое вино пил уже в четвертом классе стаканами. Как хищник в джунглях, ходил днем вокруг школы, высматривая добычу в основном это были второклассники и дети постарше. Первоклассников домой сопровождали бабушки, да и денег с собой у них не было. Настигнув добычу, Наиль вперивал в нее свой знаменитый взгляд рассерженной гремучей змеи. Чаще всего взгляда было достаточно, чтоб добыча, хлюпая носом, расставалась с накопленной мелочью. «А ну-ка попрыгай», негромко приказывал Наиль, и мальчик старательно прыгал. Горе было тому, у кого в потайном кармашке зазвенело. Сашку Назарова, у которого ключ звякнул, Наиль так стукнул в лицо, что Сашка выронил портфель, мешок с обувью, и как зомби, без звука, деревянными шагами направился через кусты в неизвестном направлении. Насилу отыскали вечером.
Друзей у Наиля не было, в товарищах ходил некий Рыга уродливое существо без возраста, без ума и жалости, которому отдавали деньги без лишних слов, лишь не видеть этих мутных глаз, эту страшную прыщавую рожу неандертальца, Бог весть каким способом выскочившего в наш мир.
Сморода был повеселее, плутоватее. Он предлагал второклашкам сыграть в орлянку или в очко старой колодой, которую всегда носил с собой. Отказать было нельзя, выиграть невозможно. Да и опасно. Проигрывать надо было тоже уметь: весело, с задором! Сморода терпеть не мог, когда мальчик расставался с кровными с несчастным видом. Тогда он хмурился и тыкал несчастному в лицо грязным пальцем.
Ты, сявка, знаешь, что такое карточный долг? Сестру продай, а долг отдай! Понял? Запомни, деньги мусор!
Воробей и был воробей. Мелкий, шустрый, суетливый и наглый. Он залезал в чужой карман, как в свой, тут же пересчитывал на ладони выручку, опять залезал, пока мальчик стоял, подняв руки, но зато потом, с хорошего навара, мог и сигаретой угостить и анекдот рассказать.
Страшнее всех был Дима. Ходили слухи, что у Димы отец был известным бандитом и не вылезал из тюрем. Это был красивый мальчик с неприятно-надменным и всегда мрачным лицом. Он был жесток. Малолетки его интересовали мало. Вместе со старшими дружками Дима грабил взрослых мужиков, когда они пьяненькие возвращались с получки вечером домой. Когда он появлялся в обед возле школы, все вымирало вокруг. Мальчики жались в раздевалке, выглядывали в окна с опаской, смельчаки выскакивали вон и перебежками мчались к дому.
Стать другом этих «героев» мечтал каждый мальчишка. Пусть не другом. Пусть он на глазах у всех хотя бы пожмет руку, хлопнет кулаком по плечу, скажет: «Привет!» Это был ярлык, который охранял от всяческих посягательств на ближайшее время и вызывал зависть врагов.
Знали ли взрослые о существовании этого ужасного параллельного мира, обещая нам взахлеб на каждой праздничной линейке скорую победу коммунизма? Конечно, знали! Но что они могли поделать, если пьяные гопники избили как-то вечером учителя физкультуры во внутреннем дворе школы? За то, что он вздумал сделать им замечание. Хромой с войны учитель труда, Рабинович Лев Давыдович, товарищ физрука, бегал потом по школьным коридорам с криком, что не боится поганую нечисть, которую «мы не добили в 45-м». А толку? Гопота продолжала осаждать цитадель просвещения, как голодные волки овчарню.
Оставалось только ждать коммунизма.
О коммунизме в конце шестидесятых на Народной еще говорили всерьез, но уже не верили в него. Так бывает. На самом верху, полагаю, тоже поняли, что это «блудняк», но сообщить вниз не смели. «Пилите, Шура, пилите!» Народ безмолвствовал, потому что после всех ужасов, пережитых недавно, жизнь налаживалась и слава Богу! С Марксом, с Лениным, с Брежневым, с чертом в ступе лишь бы не было войны, лишь бы перестали морочить голову мировой революцией, лишь бы перестали звать в вечный бой!
Тем более, что жизнь и правда налаживалась, народ богател на глазах.
Первый холодильник в доме на зависть всему двору, телевизор с большим экраном, пылесос, электробритва! Пусть не коммунизм, но уже и не стиральная доска в ванной! Сливочное масло не надо летом подсаливать и хранить в холодной воде! Да, задницу еще подтирали газетной бумагой, но зато самые продвинутые уже носили плащи болонья и нейлоновые бадлоны, курили сигареты с фильтром и по субботам пили кофе с коньяком мелкими глоточками. В каждой уважающей себя семье находилось место для фикуса или герани. Фарфоровые слоники, несмотря на занудные насмешки записных борцов с пошлостью, победоносно заселяли стеклянные полки сервантов, по соседству гордо красовались хрустальные фужеры и салатницы вперемешку с микроскопическими бегемотиками, оленями и лисами, расписными чашками фарфорового завода имени Ломоносова и гранеными стопками. Страна обрастала молодым жирком.
В конце 60-х годов произошло еще одно событие, которое советские теоретики марксизма как-то проморгали был побежден клоп! Не кулак, конечно, которого искоренили в 30-х, но тоже паразит еще тот: мучил пролетариат и сосал из него кровь! В середине 60-х вся наша лестница воняла дустом или еще какой-нибудь ядовитой дрянью. Иногда целые матрасы выбрасывались на помойку. Жильцы сдирали обои, вспарывали перины, переворачивали деревянные кровати и поливали отвратительных тварей смертельной химией: «Чтоб вы сдохли, гады!» «Гады» в панике переползали из квартиры в квартиру, но и там их настигала суровая рука возмездия. Наконец с кровососами было покончено. Покончено было и с гнидами, которых привозили из деревень городские мальчики и девочки после летних каникул. В ваннах появились душистые мыльца вместо страшных вонючих кусков, которые, как говорили (брр!), изготовлялись из собачьего жира на мыловаренном заводике. Проезжая мимо него на трамвае по проспекту Обуховской Обороны, я всегда затыкал нос.
Словом, страна умывалась и даже училась делать макияж. Самые бдительные и зоркие марксисты находили в этом опасность, но не могли точно, по-научному, как они умели в других случаях, сформулировать свои опасения, а ведь глядели верно! Опасность подкрадывалась именно отсюда сначала душистые мыльца, понимаешь, потом джаз, ну а дальше все знают
Глава 6. Тимуровцы
Как утверждал Марк Твен, приходит пора, когда каждый мальчик хочет найти клад. Я добавлю: настоящий советский мальчик мечтал создать и возглавить собственный отряд. Я создал и возглавил в третьем классе. тимуровский. Мама подарила мне на день рождения книжку «Тимур и его команда» там про все было написано, ничего придумывать не пришлось. Будущие члены уже давно были готовы к подвигам и лишь ждали вожака. Нас было пятеро, и все мы готовы были стать заговорщиками против остального мира. Все жили в одном дворе, все учились в одном классе, все имели уже некоторую дворовую репутацию и клички: Микки это я. Бобрик это Вовка Бокарев, мой лучший друг и заместитель, кудрявый синеглазый херувимчик, любимчик учителей и родителей, к тому же отличник. Хомка это Китыч, про него мне нечего добавить. Матильда Коля Надворный, двоечник и балбес, каких свет не видел. Ну, и Серега Иванов, рыжий бестия, готовый к любым проделкам кличка Тимка. Мы уже давно сбились в стаю, но занимались ерундой резались в футбол, сражались в городки, играли в индейцев, разоряли помойки Серьезного дела требовала душа. Тогда у меня и родилась идея создать тимуровский отряд. Чтоб все тайно, но чтоб все о нас заговорили. Чтоб боялись и восхищались. Чтоб Родина потом гордилась