И тут меня осенило.
Могилы!
Сгорбленные плечи распрямились. Я вскочил.
Не поняли? Мы будем искать в лесу забытые могилы героев Великой Отечественной войны! Чтоб торжественно перезахоронить! У нас тут знаете какие бои шли? И танки! И артиллерия! Трупов полно!
Ребятам идея понравилась. Как всегда, только Китыч с его природной крестьянской трезвостью спросил: а как мы будем искать?
Как, как! воскликнул я с досады. Не знаешь как?
Не знаю, чистосердечно признался Китыч.
Увидишь!
В ближайшее воскресенье и приступили.
Дело было осенью, и мы забрались к черту на рога, дошли аж до «козлиного болота» так назывались мягкие, зеленые мхи, которые были просто усеяны мелкими, круглыми какашками. Козлиными решили мы, когда увидели в первый раз. Так и появилось название. Мхи пружинили под ногами, иногда чавкали. Тут всегда и всем становилось немножко грустно и немножко невмоготу. И птицы тут не пели, разве что вороны. Мелкие корявые сосенки украшали унылый пейзаж.
На меня снизошло вдохновение, выработанное годами командирской работы.
Видите глубокую канаву? Спускаемся и смотрим. Земля с годами обсыпается. Вдруг выглянет кисть руки, или сапог, тимуровцы вздрогнули и переглянулись. Или череп. Там и будем копать.
Чем? спросил Китыч, ум которого оставался трезвым.
Чем, чем! воскликнул я с отчаяньем. Экскаватором! Ты найди сначала! Думаешь, тут черепа, как грибы растут?!
Здесь линия обороны была. Вот тут наши стояли, а за канавой немцы, вмешался Тимка. Наши из пулеметов та-та-та!
А как мы наших от немцев отличим? неожиданно спросил Бобрик.
Вообще вопросы пошли конкретные, как и во всяком реальном деле.
Неожиданно блеснул умом Матильда.
Рядом с головой каска должна быть. Наша со звездой, а фашистская со свастикой.
Наших сразу узнаем, уверенно сказал Тимка. По выражению лица. И автоматы у наших другие.
Черный ворон громко хрюкнул в сером небе, сообщая картине должный градус суровой, поэтической грусти: «Черный ворон, что ж ты вьешься»
Вперед! скомандовал я.
Глубокая канава скрыла нас с головой. На дне плескалась черная торфяная жижа, по бокам торчали корни, которые лезли в лицо. Черепов было не видно. Китыч подергал за корни, копнул руками торф и песок тщетно. Тимка пнул ногой корягу. Матильда тихо, словно себе, проговорил, что «тут могут быть и снаряды», и мы испуганно поджались, пытаясь выглянуть наружу. Бобрик первый вылез наружу, сказав, что «сверху видней». Китыч с радостью согласился. Он вскарабкался наверх и скоро я услышал его вопль:
Нашел!!
Мы как птицы взлетели на бруствер. Сияющий Китыч держал в руках огромный боровик.
Отставить развлечение! крикнул я, сгорая от зависти. Мы не затем сюда пришли! Забыл?
Я случайно, сказал Китыч, прижимая гриб к груди, как ребенка, которого проклятый фашист хочет отнять. Это же белый! Пригодится. Вдруг заблудимся?
Ребята молчали, но их сочувствие было явно на стороне Китыча.
Ладно, черт с тобой, махнул я рукой, идем вдоль канавы и смотрим Если попадется гриб берем. Только учти, в нем может быть трупный яд.
Да ладно? недоверчиво протянул Китыч, Времени-то сколько прошло. Уже все сгнило.
А яд остался, мстительно отвечал я, невольно любуясь белым красавцем, который уже пошел по рукам с ахами и охами.
Да и хрен с ним, буркнул Кит фразу, которая тысячу раз спасала его в жизни от разных глупостей. Батька говорит зараза к заразе не пристает.
Смотрим! Смотрим! прикрикнул я.
Некоторое время мы еще добросовестно бросали взгляды на дно канавы, но потом сначала Матильда нашел подберезовик, а потом и Тимка красный, и тут дисциплина рухнула окончательно, потому что низы не хотели повиноваться, а верхи, то есть я, не только не могли, но и категорически не хотели повелевать. Собирали крепкие осенние боровики в куртки, завязав их узлом. То и дело кто-нибудь вопил на весь лес: «Нашел!» Остальные ревниво поворачивали головы. Наступала минута тишины. Надеялись, что гриб окажется червивым. «Чистый!» звучал торжествующий приговор. «Ты шляпку-то посмотри?» с надеждой спрашивал Китыч. «Не! Шляпка тоже чистая!». С удвоенным рвением мы рассыпались под деревьями. Сентябрьский холодный воздух, остро пахнувший увядающими осиновыми листьями и прогорклой торфяной сыростью, опьянял. В голове крутилась незамысловатая мелодия с глупыми словами: «Ля-ля-ля! Ля-ля-ля! Словно глупая свинья!» Встречался вдруг осыпавшийся и почерневший кустик черники на кочке с двумя-тремя сморщенными ягодами. Все собирались вокруг и благоговейно вкушали водянистые безвкусные ягоды, рассказывая друг другу, какие они сладкие и душистые. Потом Тимка обнаружил рябину и мы, как стая грачей, облепили бедное дерево, ободрав его дотла. День прояснился и березовые листочки, рассыпанные по земле, ярко заиграли желтизной. Счастливые, раскрасневшиеся, с блестящими глазами, мы повалились, наконец, под старой березой пересчитать добычу. Больше всех набрал Матильда. Он любовно поглаживал желтопузый моховик, снимая с его влажной кожи мелкие иголочки и желтые листики, и что-то напевал себе под нос. Про трупный яд не вспоминал никто. Ну, ляпнул командир лишнее, ну и что? Сам командир, то есть я, испытывал некое томление совести от того, что священному долгу мы легко предпочли праздное, хотя и приятное занятие. Чтоб хоть как-то облегчить душу, я сказал, упав на спину и глядя в прояснившееся голубое небо:
Ладно. В следующий раз все тщательней проверим. Возьмем лопатки
И корзины надо взять, с энтузиазмом откликнулся Китыч.
А корзины-то тебе зачем?
А как же. Куда ты будешь складывать черепа, кости? В руках понесешь? И термос надо захватить. И пожрать.
Далековато забрались, недовольно произнес кто-то. В следующий раз поближе будем искать. Тут бои везде были.
Мы замолчали. Я пытался представить себе, как под этой самой березой лежу с винтовкой лет тридцать назад, а сверху в атаку заходит с ревом вражеский самолет. Страшно!
Матильда, строго сказал я, выпрямившись. Ты почему в сочинении написал, что хочешь стать шофером?
А что? спросил Матильда все еще не отрывая взгляд от своих сокровищ.
Ну как что? Ты тимуровец! Вот я буду шпионов ловить. Буду работать в КГБ. Бобрик капитаном станет, дальнего плаванья. Китыч танкистом. Тимка космонавтом. А ты шофером.
Так у меня одни тройки в четверти. Сам же знаешь Куда мне в космонавты.
Ну, в пожарники можно, Тимка пришел на помощь. У меня старший брат на одни двойки учился, а потом пожарником стал. На Севере сейчас работает. В тюрьме. Три года осталось
Ладно, согласился Матильда, буду пожарником. Давайте костер жечь?
А спички где?
Зачем спички. Есть способ, оживился Тимка, собираем мох, потом кладем его на голову Матильде и бац по голове поленом! У него искры из глаз посыплются, а тут мы с Китычем будем их раздувать
Шутка была старая, но развеселила всех ужасно, в том числе и Матильду.
Вернулись домой уже в сумерки. Поздно вечером, на кухне, я записал в учетную тетрадь отряда, в графе «Планы»: «Поиск останков бойцов советской армии». И в графе «Выполнено/не выполнено» жирно вывел: «Выполнено». Чуть выше в графе «Планы» значилось: «Научить Матильду арифметике», а в графе «Выполнено/не выполнено»: «Тупой, как дерево». Тетрадка была худенькая, все подвиги отряда умещались на одной страничке, из них только один заслуживал уважения: «Помогли ветерану войны. Принесли из магазина пачку папирос». Этот подвиг я помнил хорошо. Всклокоченный дядька из второй парадной, высунулся из окна первого этажа и попросил нас с Тимкой сбегать в магазин за папиросами. Сам он не мог по причине сильного похмелья. В отделе мне не хотели продавать папиросы, пришлось на пару с Тимкой придумывать историю с отцом, который приболел и попросил меня сбегать в магазин. Пачка «Беломора» жгла руки. На скамейке под кустами мы аккуратно взломали ее и вытащили одну папиросу. Тут нас и нашел Пончик, который «курить, пить и говорить начал одновременно». У него были собственные сигареты, и мы задымили по очереди с ожесточенными лицами отпетых хулиганов, пока Пончик не закричал: «Да вы же не в затяг! Так не считается!». Ну, я и попробовал «в затяг».
Надо было притвориться! выговаривал мне через полчаса Тимка, поддерживая за локоть Ты как в кусты упал Пончик и сдристнул, гад. А ты блевал, как мой батя в Новый год. На всю улицу слышно было!
Хмурый «ветеран» потряс пачкой у уха, ухмыльнулся.
Отщипнули? Ни-ни-ни! Я не в обиде! Спасибо, хлопцы! Это, значит, вас в школе теперь так вот учат? Ну-ну!
Поиски останков солдат пришлось отложить. Пошли дожди, а когда они закончились, сошли и грибы.
Но лес был хорош в любое время года!
Зимой наш он наполнялся взрослыми лыжниками и детьми. Прокладывалась лыжня аж до ближайшей деревеньки Новосергеевки, которая стояла в верховьях речки Оккервиль. До деревеньки добирались только самые выносливые на хороших лыжах: молодые мужики в роскошных свитерах и брюках, заправленных в шерстяные гетры или носки. Они попеременно взмахивали деревянными лыжами, громко шлепали ими о лыжню, мощно толкались бамбуковыми палками и с криком: «Посторонись!» исчезали вдали в облаке снежной пыли, оставляя на обочинах недовольных дохляков, стариков и женщин. Я любил лыжи, хотя и не знал еще, что крепко свяжу с ними свою дальнейшую жизнь. Зимний лес очаровывал меня, особенно в сумерках, а если на небе была луна и высыпали звезды, то душа наполнялась каким-то тихим, смиренным восторгом и благодарностью Тому, Кто это все создал. В такие минуты легко было поверить и в добрых эльфов, и в Бабу Ягу, и в Деда Мороза и в коммунизм. Мой верный друг Китыч сопровождал меня в зимних прогулках. Разумеется, и для этих прогулок была продумана надежная идеологическая база: я, наверное, на всю жизнь был изувечен должностью командира тимуровского отряда, ничего не делал просто так! На этот раз мы изучали следы зверей нашего леса и заносили их рисунки в специальную тетрадь. Зачем? Черт его знает Наверное, чтоб потом защищать от браконьеров. В тетрадке уже были (откуда?!) следы зайца, куницы, лисы, белки и кабана, потом появилась росомаха и косуля; не хватало волка и однажды мы отправились в лес с однозначным намерением добыть его следы.
Этот день я запомнил на всю жизнь. Особый день. В такие дни в детской душе рождается поэт или мыслитель. А если не рождается беда! Бракованный вышел человек. Близким в тягость и себе в горе.
Ходили мы по заснеженным полям и перелескам долго. Устали. Уже давно перестали переговариваться и только пыхтели на весь лес сопливыми носами. Забрели в дебри.
Незаметно догорало лимонное зарево на западном небосклоне, темно-синее небо расчертили серебряные дорожки самолетов, крупные звезды замерцали, когда мы присели отдохнуть на толстое поваленное дерево, соскоблив с него ножом ледяную корку и постелив еловые ветки. Мороз усилился, воздух был неподвижен и пах хвоей.
И все-таки мне кажется, что это был волк, сказал я. Окуда здесь взяться собаке? И скакал он в глубь леса, а не в город.
Маленькие больно
Молодой. И глупый. Увидел, что не туда попал и деру.
Китыч промолчал. У него в кармане был блокнот и карандаш. Он и срисовывал следы, которые мы потом дома пытались идентифицировать.
Здесь зайцев полно. А где зайцы там и волки.
Не так: где елки там и волки.
Волки теперь на людей не нападают, сказал я с притворой уверенностью.
Да? вежливо отозвался Китыч.
Да. А ты думаешь, нападают? Чего молчишь? Кит?!
Не нападают Они старых едят и больных этих, лосей И детенышей, добавил он тихо.
Вечно он со своей правдой.
Мы вглядывались в темно-фиолетовую муть, которая вкрадчиво подступала со всех сторон, и вдруг увидели, как из-за деревьев всплывает огромное оранжевое светило.
Что это? робко спросил Китыч.
Я молчал, открыв рот. Ленинград, Валентина Сергеевна, школьные линейки, пионерские клятвы, уроки, оценки, отодвинулись куда-то далеко и мгновенно обесценились. Вечность осязаемо, зримо смотрела нам в глаза жутким застывшим взглядом, и в этом взгляде не было сочувствия, не было жалости, но было только холодное равнодушие.
Микки, дрогнувшим голосом спросил мой верный товарищ А бабушка говорит, что Бог есть. А вдруг есть?
В другое время и в другом месте я бы всыпал ему как следует за такие слова, но теперь молчал, раздавленный царственным величием звездной бездны. Больше того, я почувствовал, что слова друга уместны. О чем еще можно было говорить в такую минуту?
Я на всякий случай прошу Его, чтоб бабушка не умирала. Мы с ней в одной кровати спим, знаешь, как страшно? Проснешься, а рядом она мертвая.
+
Далекий позывной классной руководительницы Валентины Сергеевны откликнулся в моей душе:
Мы все умрем. Это нормально.
Едва сказав это, я понял, что сморозил глупость. Ничего себе «нормально»! Самые обычные слова, имеющие смысл в школе, здесь, один на один с звездным небом, превращались в какую-то чепуху.
Нормально, пробормотал Китыч, ничего себе нормально. Я не хочу умирать. Зачем тогда родился? Страшно-то как.
Страшно! согласился я, и Валентина Сергеевна больше в разговор не встревала.
А знаешь что? Я думаю, что мы не умрем!
Как это?
Да так. Не умрем и все. Состаримся, а врачи придут и скажут: «Ну, давайте укольчик сделаем и вы опять в детей превратитесь».
А что, есть такой укольчик?
Будет! убежденно сказал Китыч. Придумают! Кому хочется умирать? Нам еще на Луну надо слетать, на Венеру, а там знаешь как здорово? Читал Герберта Уэллса?
Там же воздуха нет.
Будет! убежденно сказал Кит Научимся добывать. Из руды. И в воде его до фига.
Ракету надо делать. Самим. На карбиде. Помнишь, как хомяка запускали в космос?
Помню, неохотно и после паузы откликнулся Китыч. Мне потом так попало Я родичей целый год упрашивал купить: или рыбок или хомяка. Папка хомяка купил. Такой умный был, как человек! Тимкой звали. Все понимал. Когда в ракету его запихивали, он меня за палец укусил. До крови.
Карбида много положили. Так бывает. Ты что думаешь, Белка и Стрелка тоже не рисковали? Ради науки. А как иначе? Ведь нам потом самим лететь!
Только я без скафандра не полечу!
Ясное дело! Я и сам не полечу без скафандра. И еда нужна. В тюбиках. А на Луне чего-нибудь найдем. Грибы какие-нибудь съедобные, фрукты Главное долететь.
Мы задумались. Я вспомнил мученика науки рыжего хомячка Тимку, который жил у Китыча в трехлитровой банке. Мы тогда запустили свой новый секретный, космический проект ракету на карбидном топливе. Откуда мы брали этот карбид, уже не помню. Кажется, на соседней стройке. Соединяясь с водой карбид выделял вонючую энергию вместе с газом. Примитивные ракеты представляли из себя простые жестяные банки, которые загружались этим топливом и взлетали в небо с оглушительным хлопком. Наша новая ракета была устроена сложнее: в ней был отсек для экипажа в виде такой же банки, но закрытой колпаком, чтоб экипаж не сбежал. Экипаж, то есть Тимку, мы загружали в капсулу с большим трудом. Тимка явно не горел желанием совершать великий подвиг и даже покусал Китыча, но в конце концов смирился и мы запустили двигатель. Космодром находился сразу за помойкой, там, где местные пацаны любили жечь костры из деревянных ящиков, которые они тырили на задворках продовольственных магазинов. Провожающих собралось тьма. Несмотря на секретность, уже многие знали про наши планы и выстроились полукольцом вокруг ракетной площадки. Честь главного конструктора выпала мне. Раздался оглушительный взрыв, и ракета из-под банки говяжий тушенки взмыла в небеса под восхищенные крики провожающих. Вернулась она скоро. Космонавт сдох от перегрузки. Его тушку мы похоронили на Алее Славы тут же у костра. Китыч даже всплакнул. Вечером он всплакнул уже сильно, когда отец учил его ремнем уму-разуму.
Следующая ракета была предназначена уже для нас. В космос должен был полететь сначала я и Бобрик. К сожалению, на стройке закончился карбид, и мы взяли паузу, а потом пришли новые дела и новые проекты и космическая программа забуксовала Так бывает.