Ханс хорошо помнил их последнюю встречу. В 2006-м, когда Израиль бомбил Ливан, Берг, в ту пору молодой журналист-фрилансер, взял у него интервью. Хорошее интервью, одно из лучших. Ханс тогда не заподозрил, что Берг работал на разведку, но теперь был в этом уверен.
Я пришел осмотреть тебя, сказал Ханс. И спасибо за то интервью.
Джонни долго смотрел ему в глаза, по-прежнему не говоря ни слова. Потом опустил веки и спокойно задышал через нос.
Курдский солдат настороженно озирался по сторонам, они начали привлекать внимание других узников.
Несмотря на худобу и изможденность, было заметно, что раньше Джонни был прекрасно тренирован. Наискось по груди тремя неровными полосами тянулись шрамы, прямо под лопаткой следы двух пулевых ранений, кожа там потемнела.
Ханс вооружился стетоскопом, измерил пульс в состоянии покоя, сердечный ритм и давление, потом взял кровь из указательного пальца.
А теперь слушай внимательно, сказал он, накрыв его руку обеими своими. В твои годы я соглашался на любые задания за рубежом. Теперь вот старею. Ты когда-нибудь слыхал, чтобы человек на смертном одре жалел, что не заработал больше денег или не выполнил на Ближнем Востоке больше разведзаданий?
Что ты хочешь этим сказать? спросил Джонни.
У тебя есть дочь, ответил Ханс.
Джонни наконец поднял на него глаза.
Не повторяй мою ошибку, продолжал Ханс. На основании медицинских показаний я намерен от имени Норвегии потребовать, чтобы тебя освободили. Думаю, мне удастся, курды будут только рады отделаться от иностранца и бациллоносителя.
Почему ты мне помогаешь? после долгого молчания спросил Джонни.
Клятва Гиппократа
Сам знаешь, что это чепуха, перебил Джонни, покачав головой.
С тобой обошлись очень несправедливо.
Верно, но ты здесь не поэтому.
Джонни, Джонни. Ты не сдаешься. Отлично. Когда вернешься в Норвегию, окажешь мне услугу, прошептал Ханс. Здесь мы не будем вдаваться в подробности, но я предлагаю тебе свободу в обмен на услугу.
Узник склонил голову набок, будто размышляя.
Ханс продолжил:
В Норвегии у тебя по-прежнему есть надежные друзья, эти люди думали, что ты погиб, и потрясены тем, как с тобой обошлись. Двое полицейских доставят тебя под конвоем в Норвегию. Делай, как я скажу, и еще до вечера будешь в европейском воздушном пространстве.
С какой стати я должен тебе верить? Джонни смотрел на него ясными зелеными глазами.
Верить ты мне не можешь, сказал Ханс. Но, мне кажется, в нынешней ситуации у тебя нет выбора. Договорились?
Глава 7. Выпьем за маму
Вечером накануне похорон на Обрыве послышались шаги. А немного погодя по толстой деревянной двери резко стукнули подковой-колотушкой, и не успела Саша открыть, как дверь распахнулась и кто-то вошел в темный дом.
Улав был в непромокаемых сапогах до колен, флисовом свитере и защитного цвета брюках с кожаными нашивками на коленях.
Он сделал шаг по скрипучему полу.
Александра, нашла что-нибудь?
С самого раннего детства посещения бабушкина дома всегда казались Саше приключением. Конечно, объективный мир существовал, даже для Веры, однако этот мир инженеров, физиков и врачей интересовал ее меньше, чем его описания. С начала времен мы, сидя у костра, делились друг с другом рассказами о мире, они-то и сделали нас людьми, несчетные истории, что мало-помалу стали книгами, нашедшими приют на Вериных стеллажах здесь, на Обрыве, и из этого мира вне времени отец сейчас вырвал Сашу.
Она провела тут все последние дни. Утром отправляла детей в школу и договаривалась, что после обеда за ними присмотрит приходящая няня. Правда, сегодня забежала домой еще раз, выбрала одежду для похорон: черные бархатные платьица и лаковые туфельки для девочек, темный костюм с подходящим галстуком для Мадса. Он прилетит всего за час-другой до начала и будет рад, что костюм уже наготове. Они оба старались выказывать друг другу небольшие знаки внимания.
Все остальное время она пробыла на Обрыве.
Просматривать каждую книгу большой библиотеки дело затяжное, а у Веры книг тьма-тьмущая. Все стены на Обрыве сплошь в книгах на взгляд Саши, не меньше сотни погонных метров. Вдобавок картонные коробки в картофельном погребе и кучи папок переписки с издательством.
Кончики пальцев стерлись, словно от наждачной бумаги, ведь она пролистала множество книг. Иные с дарственными надписями Вере от более-менее известных коллег-писателей. Бесконечное число романов, трудов по истории, социологии и экономике, попадались и эзотерические работы о мифах и астрологии, а со страниц вставали воспоминания.
Я нахожу все что угодно, сказала Саша, только не завещание.
Я позвонил судье, сказал отец, хотел удостовериться, что мама действительно забрала завещание и что Греве нас не обманывает. Но она вправду его забрала.
Ты не доверяешь Сири? спросила Саша.
Отец улыбнулся:
Доверяю больше, чем многим. Но она ведь не член семьи.
Смеркалось, поверхность фьорда иссиня-черная, как нефть. Вдали, на другом берегу, Саша видела на склоне слабые огоньки, словно отброшенные от уреза воды, а дальше серое вечернее небо.
Ты огорчена, Александра?
Порой, вот как сейчас, взгляд у отца был ласковый, открытый и вызывал детское ощущение защищенности и уюта, словно ты сидишь у него на коленях.
Да, пожалуй. Она отвела глаза.
Саша всегда была любимицей бабушки. В детстве Вера обыкновенно давала ей на карманные расходы десять крон. Сверре довольствовался пятью, а то и вовсе ничего не получал, потому что из всей семьи одна только Саша понимала толк в литературе и устных рассказах. Только она одна обладала чутким, приметливым взглядом и спокойной силой, необходимыми писателю. Саша очень этим гордилась и никогда не понимала, почему бабушка перестала писать.
Как-то раз Вера читала ей вслух. Саше было тогда лет десять-одиннадцать, но этот миг она запомнила навсегда. Читали они греческие мифы, о богине Ириде, вестнице богов, и вдруг бабушка насторожилась. Возле Обрыва послышался какой-то звук. Стал громче. Словно плакал младенец, жалобно, душераздирающе. Бабушка заплакала.
Почему ты плачешь? спросила Саша. Это же всего-навсего кошачья свадьба.
Бабушка посмотрела на нее:
Для других. Но не для нас с тобой. Для писателя правдив тот образ, какой реальность создает в его голове. Если ты думаешь про кошку, ну что ж, а вот я думаю о младенце, которому плохо. И то, и это может оказаться правдой.
Улав полистал альбом с вырезками из старых газет.
Мама, конечно же, хранила все рецензии на свои книги, сказал он не то печально, не то радостно и прочел вслух: «Безупречный и стилистически уверенный дебют, жутковато-прекрасное произведение нового скальда с наших берегов».
В пятидесятые годы два сборника новелл Веры Линн были благосклонно встречены критикой, но по-настоящему большого внимания не привлекли, успех пришел позднее, когда несколько новелл вошли в школьную программу и стали, так сказать, классикой. В шестидесятые она выпустила целый ряд мрачных триллеров («северонорвежская Дафна Дюморье»), которые хорошо продавались, хотя несколько опередили свое время, а примерно в 1970-м литературная деятельность внезапно оборвалась.
А собственно говоря, насколько известна была бабушка?
Меньше, чем заслуживала, как она считала, буркнул Улав.
Странно, что она перестала писать, сказала Саша.
Отец не ответил, отошел в кухонный уголок, где нашел пыльную бутылку акевита[21], налил две стопочки и сел у торца письменного стола, придвинув одну стопочку дочери.
Ты знаешь, что этот домик построили немцы, когда реквизировали Редерхёуген?
Пригубив водку, Саша аж вздрогнула.
После войны Вера решила использовать его для работы, невозмутимо продолжал отец. Рубленые углы и бревенчатые стены по фасаду результат переделки, но со стороны леса по-прежнему можно видеть оригинальные материалы.
Он стал было показывать, но Саша перебила:
Я почти ничего не знаю о тех временах. Бабушка не рассказывала, да и ты тоже.
Улав отпил глоток водки, печально посмотрел на нее.
Это причиняло боль.
Боль? Она смотрела прямо в изборожденное морщинами лицо отца, где над кустистыми бровями пролегла мудрая складка.
А как иначе скажешь?
Он беспокойно глянул в окно.
Вера не была такой матерью, как ты, Саша. Она была отстраненная, вперемежку то холодная, то ласковая. Обычно за мной присматривала гувернантка, мама часто бывала в отъезде. Однажды на всю зиму уехала в Южную Францию. На всю зиму Ей надо писать, так она говорила. Помню, как я плакал в день ее отъезда. Мне было девять, можешь себе представить, я стоял на перроне Восточного вокзала и плакал.
Саша прямо воочию увидела маленького Улава на длинном перроне, когда поезд медленно отходил от станции. И накрыла его руку своей.
По ночам мама кричала, продолжал он. Это было задолго до того, как в Редерхёугене навели красоту, в главном доме было тогда пусто и до ужаса холодно, а вдобавок очень гулко, крики эхом разносились по коридорам, достигали моей комнаты. Мама кричала, ни с того ни с сего, каждую ночь сидела на кровати и кричала.
Ей не помогли?
Она не хотела помощи, да в ту пору и не знали, что делать, не как сейчас. Однажды, мне было тогда лет двенадцать-тринадцать, я не выдержал. Вышел на балкон в главном доме и накинул петлю на шею. Думал, что освобожусь, если брошусь через перила. Что до смерти всего один шаг. Что смерть черная, черное ничто.
Ох, папа Саша погладила его по плечу.
Потом стало лучше, всегда становится лучше, Александра. Наутро я проснулся со странным чувством. Конечно, я по-прежнему боялся маминых выходок, всю жизнь боялся. Но был свободен. Что-то во мне уразумело, что свою судьбу мы строим сами.
Саше хотелось спросить о многом, но его слова ошеломили ее.
Только когда ты подросла, я ощутил тот же страх. Ты была как две капли воды похожа на старые мамины фотографии. Я не хотел, чтобы у тебя была такая же жизнь, как у нее. И ты такой не стала, Александра. В тебе есть то, чем славились мои предки, а может, когда-нибудь прославлюсь и я. Ты, конечно, умная, прозорливая, но одновременно в тебе есть и кое-что много более важное. Характер. Принципы. Лояльность к семье. Спокойствие, когда прижмут. Ты думаешь, прежде чем говорить, и заставляешь людей гадать, что ты имела в виду.
Саша улыбнулась отцу. Да, это чуть ли не патология. В других он видел только отражение себя. Постоянно навязывал другим свои собственные чувства, и, где бы ни находился, атмосфера там была во власти его настроения. Но она все равно любила его, и эта любовь совершенно не сравнима с той, какую она питала к другим. К Мадсу, к брату и сестре. Даже любовь к детям была совсем иная, куда менее сложная.
Я нашла книгу о том кораблекрушении, сказала она и взяла со стола «Сборник текстов по поводу гибели Принцессы Рагнхильд». Помимо всего прочего, там есть протоколы опроса свидетелей в Салтенском суде на следующий день после крушения.
Круто. Улав полистал книгу, надел очки, висевшие на шее, и прочитал вслух: «При взрыве нос судна подняло вверх, так что капитан был подброшен в воздух и упал на палубу мостика. Он приземлился на четвереньки, но его снова тряхнуло, и он завалился на левый бок. Капитан предполагает, что судно могло подорваться на мине, но добавляет, что ранее никогда не видел взрывов мин. В прошлую войну видел торпедирования, а этот взрыв был другим. Свое мнение, что взорвалась именно мина, он мотивирует, в частности, глухим звуком»
А мы действительно вполне уверены, что это была мина? спросила Саша.
Настолько, насколько позволяют исторические факты, ответил Улав. Все, кто писал об этом, разделяют данную точку зрения. Смотри, что говорит под присягой капитан Брекхус. Он медленно прочитал: «По мнению капитана, все указывает на то, что причина взрыва подводная мина. По-видимому, катастрофа произошло на минном поле, установленном англичанами 8 апреля 1940 года».
Подумать только, англичане в ответе за смерть дедушки, сказала Саша.
Отец кивнул и с нежностью посмотрел на нее.
В любом случае это не самое главное. Ты представь себе, как мама со мной на руках прыгнула в ледяную воду. Не прыгни она, я бы не сидел здесь нынче вечером. Он улыбнулся, взгляд опять стал мягким и теплым. И ты тоже.
Саша давно не ощущала такой близости с отцом, чуяла даже его запах.
При нашей последней встрече я спросила бабушку, может ли она рассказать про то крушение.
Улав вздрогнул, взгляд сделался жестче.
Мама была писательницей, а не документалисткой.
Я очень боюсь, не этот ли вопрос заставил ее прыгнуть с обрыва.
Нет. Улав, снова полный сочувствия, накрыл ее руку своей. У убийства мотив простой, ненависть или любовь. Мотив самоубийцы сама жизнь. А за жизнь мамы ты, Александра, не в ответе.
Вокруг бабушки столько вопросов, оставшихся без ответа, сказала Саша. Где она спрятала завещание, само собой, но и кем она, собственно, была, откуда родом и почему бросила писать.
Лицо отца окаменело.
Мамина жизнь это лабиринт. Заплутаешь в нем и никогда больше не выберешься. Он долго и цепко держал ее взглядом, потом улыбнулся. Давай выпьем за маму.
Немного погодя Улав встал, отставил стопки на рабочий стол.
Ты успеваешь дописать свою завтрашнюю речь?
Саша кивнула.
Думаю, да.
Скорей бы уж похороны остались позади. Ведь вместе с ними завершится целая глава нашей семейной истории. Сколь ни соблазнительны тайны в жизни Веры и как ни хочется мифоманам извлечь их на поверхность, ты, Александра, должна кое-что мне обещать.
Саша почувствовала, как ее обдало холодом.
Что именно?
Что не станешь ворошить камни. Ведь если стронешь с места хоть один, все, что мы здесь построили, может рухнуть.
Глава 8. Боевой крест с двумя мечами
Ссылаясь на безопасность государства, прокуратура ходатайствовала о рассмотрении дела в закрытом судебном заседании; ходатайство удовлетворили.
Адвокат Ян И. Рана занял место рядом с обвиняемым. Джон Омар Берг, или Джонни Берг, как он представился, находился в стране всего несколько дней, его под конвоем доставили из Курдистана; лицо по-прежнему изможденное, с острыми скулами. Он походил на ящерицу, но на сей раз длинные черные волосы были аккуратно зачесаны назад и падали на вязаную кофту.
Одеть подсудимого в вязаную кофту или, того хлеще, в традиционный норвежский свитер, конечно, довольно-таки карикатурно. Но шаблоны действуют, на то они и шаблоны, подумал Рана.
Судья стройный флегматичный мужчина в темном костюме с самоуверенным видом, который адвокат Рана отнес на счет четырнадцати поколений предков, обитавших среди пышных яблоневых садов западного Осло, зачитал требование прокуратуры: четыре недели предварительного заключения с запретом на переписку и посещения, согласно УК ст. 133 о террористических организациях и ст. 136 о поездках с террористическими целями.
Согласен ли обвиняемый Джон Омар Берг с предварительным заключением или просит освободить его? с деланным безразличием спросил судья.
Освободить, сказал Ян И. Рана.
Тогда слово имеет представитель полиции. Судья кашлянул.
Встала блондинка лет под сорок.
Как нам известно, двенадцатого сентября две тысячи четырнадцатого года Джон Омар Берг прилетел в курдский город Эрбиль. Далее, нам также известно, что в последние годы он выражал все более экстремистские взгляды, как, например, в мейле, датированном двадцать третьим июля того же года. Цитирую: «Мне настолько омерзительна роль Запада на Ближнем Востоке, что впору завербоваться в ДАИШ[22]. У них хотя бы есть мозги». Конец цитаты. Берг имеет четкую цель: он примкнет к этой террористической организации.