Итак, я возвращалась домой, сама.
К тому времени, когда мне исполнилось 15, Софии, второй по старшинству, было уже 10, и она в полной мере помогала нам с матерью в уходе за остальными, оказывая непереоцененную поддержку. Тогда я скопила денег (я умудрялась по часу в день перед школой разносить прессу и все до единой монетки складывала в копилку) и сообщила родителям, что хочу поехать на одну летнюю смену в так называемый молодежный лагерь (в Италии, как Вы знаете, не было никогда скаутских движений, каковые почти повсеместно охватывали Европу, но что-то наподобие этого все равно существовало), под Изернией, куда ежегодно организовывались от нашей школы льготные поездки. Родители, посовещавшись, решили, что я вполне заслужила такой отдых, добавили денег и отправили с миром.
Не думаю, чтобы отец мыслил тогда так же далеко, как мать, которая усмотрела в этой поездке возможность как-то устроить мне свою жизнь, познакомиться с новыми людьми и противоположным полом в том числе. Конечно, она, как и любая мать, переживала за меня, но понимала, что ей скоро сложно станет кормить нас всех, и было бы очень хорошо, чтоб я поскорее начала взрослую жизнь.
В те годы у нас рано женились молодые люди. В связи со сложной политической ситуацией в стране заботливые родители старались по возможности сами пристраивать своих детей. И моя мама не стала исключением. Она всегда была яркой, харизматичной и общительной женщиной. В отличие от отца умела быстро и легко обрастать полезными связями, поэтому даже несмотря на незначительное расхождение в заработной плате, но гораздо более сложную работу, стала официанткой, дабы иметь доступ к залу и больше бывать на людях. Мама присматривала мне хорошую партию, но ничего не подворачивалось ей. И потому она решила, что раз уж я захотела проявить в этом плане самостоятельность, не стоит держать меня на поводке. Насколько я сейчас помню, она даже не давала мне особенно никаких наставлений. Я просто отнесла деньги в школьный комитет, собрала вещи и в конце июня уехала с группой.
Должна уточнить для Вас, что это был последний год обязательной учебы. Дальше встал выбор мне либо продолжить школу еще на три года, либо устраиваться на работу. Поскольку школу я окончила на отлично (да, можете себе представить, несмотря на весь этот чертополох!), то могла бесплатно учиться дальше. Мать с отцом не возражали, но я головой понимала необходимость выхода на работу, потому что родители не молодели, а у подрастающих детей нашего семейства появлялось все больше новых потребностей. У меня было лето на «подумать». И вот после поездки как раз-таки и предстояло принимать решение.
Глава 7
То, что мы разумеем под детским и юношеским лагерем сейчас, имеет мало общего с тем, что он представлял собой пятьдесят лет назад. Удобства по три-четыре человека в комнате? Про это можете и не думать. Душ с туалетом в номере или хотя бы на этаже? О таком мы даже не мечтали. Дискотеки до полуночи и ночные гуляния с мальчиками? О чем вы!
Все было куда строже и ограниченнее. Но ведь детей из поколения в поколение привлекает в таких местах, как известно, не пятизвездочный комфорт, а отсутствие родительского контроля, поэтому даже самые прихотливые легко смиряются с возникающими неудобствами и уже в какие-нибудь несколько дней забывают, как высказывали недовольство у себя дома невкусной кашей на завтрак или слишком ранним отбоем вечером. Здесь их устраивает все. После двух дней голодания они понимают, что не дождутся бутербродов с ветчиной и горячего душа на полчаса в удобное для них время. Здесь день расписан поминутно, свободного времени еле хватает на сон, а надзирательство вожатых подчас кажется строже родительского.
Однако наше место заточительства, как называли мы его со смехом между собой, несколько отличалось от имевших обыкновение быть тогда в большинстве своем.
То был лагерь для бедных, детей из малоимущих семей. Все знали данное обстоятельство, но никто не принимался где-либо открыто обсуждать это.
Туда получали путевки от государства дети рабочих-фабрикантов и отправлялись также те, кому их покупали родители, не имевшие возможности получить таковые по долгу службы бесплатно. Это были дешевые путевки и не удивительно почему.
Старый лагерь занимал территорию некогда еще более старого поместья, отошедшего в государственное владение по причине не объявления кого-либо из наследников, преобразованного сначала в парк для местного населения, но позже на скорую руку перестроенного в бюджетное учреждение, ставшее местом проведения юношеских окружных соревнований. Однако из-за редкой организации оных властями было решено перепрофилировать его в детский лагерь за пятнадцать лет до того, как я отправилась туда.
Ничего впечатляющего там не было. Половина основного здания находилась в аварийном состоянии, половина в более-менее приемлемом, где и располагались жилые комнаты. Когда-то былая конюшня стала душем на открытом воздухе, а место арены в соседнем корпусе заняла столовая. Двадцать уличных туалетных кабинок имели одну общую стену с душевой.
Территория, по детским меркам, была большой. Тем более она казалась таковой оттого, что в наши каждодневные обязанности входило обрезать и подвязывать на ней виноградники. Мы также по установленному графику дежурств убирались в спальных комнатах и столовой. Пожалуй, это были единственные обязанности, за выполнением которых строго следили старшие.
Нас занимали различными спортивными и интеллектуальными играми и соревнованиями и не давали сходить с ума от безделья. Но я не помню тотального контроля. Если кому-то не хотелось принимать участие в чем-то, он мог спокойно остаться в комнате с книжкой или пойти погулять по территории. К слову, она была надежно огорожена высокой добротной каменной стеной. Два раза в день утром и вечером мы делали перекличку и в целом были предоставлены сами себе.
По 16 человек в комнате, по 32 в группе. У каждого своя кровать, тумбочка и шкафчик. Про гигиенические моменты я уже сказала.
Не очень-то комфортно жить почти месяц в одной комнате с еще 15 незнакомыми тебе девочками, и я видела, как ссоры то и дело возникали на пустом месте. Режим одинаков для всех, но ведь непременно найдется кто-то, кому хочется его нарушать! А когда людей так много, то, само собой разумеется, что образуются конфронтующие стороны.
Кому действительно было легко пребывать в таких условиях, так это мне! Для меня казалось раем уже хотя бы то, что не нужно убирать ни за кем, кроме себя. В течение восьми лет я принимала участие в воспитании пятерых отпрысков, которые без конца галдели, бегали по дому, портили и рушили все на своем пути. Я убирала за ними, простите, последствия жизнедеятельности, готовила еду, гладила, стирала. Можете себе представить, с какой скоростью я выполняла любую работу и как быстро засыпала, еще не успев коснуться головой подушки!
Марчелла смеялась, и видно было по глазам, какой теплотой отдавали в груди эти воспоминания.
Мне было совершенно все равно, кто во сколько ложился спать и когда подходила моя очередь идти в душ или туалет. Такие условия ничуть не тяготили меня, а мой нейтралитет между враждующими сторонами в итоге обратил на себя внимание. И вот к чему это привело.
Однажды, спустя шесть дней после нашего пребывания в заточении, на внутригрупповом собрании, которое каждый день организовывали девочки-главари двух различных группировок, было принято решение во избежание стычек с вожатыми, строго пресекавшими любые разборки между подопечными, выбрать так называемую судейскую группу, в которую входили бы по два представителя от каждой группировки и один верховный судья. И да ею назначили меня!
В знак подчеркивания особого положения в обществе все 4 судьи носили синие повязки на шее, и только я одна ярко-желтую. Но не только она могла свидетельствовать о моем суверенитете. Ведь это психологический момент, Вы понимаете. Когда Вам одевают корону на голову, Вы априори не можете позволить себе лечь в лужу с грязью или одеть фартук на кухне, пусть даже Вы очень нуждаетесь в том. Вот я и задрала нос под стать занимаемому посту и всем своим видом выказывала превосходство над окружающими. Но я никогда не была высокомерной, поэтому и отношение ко мне всегда было добрым и доверительным. По правде сказать, я отлично подходила на роль главной судьи, обладая материнским бойким и жестким характером, смекалистым умом и умея отлично сглаживать углы. И я здорово разруливала возникающие конфликты. Мне очень нравилось вершить правосудие и вместе с тем ощущать действительную потребность людей в себе.
Что касательно противоположного пола, то на весь лагерь у нас было только 2 группы мальчишек, и это тоже было предметом бесконечных ссор, разумеется. В одном отряде они были возрастом от 9 до 12 лет, а в другом наши ровесники 14-16 лет, и пройти мимо обычного места сбора последних без должной выправки было совершенно немыслимо. У них внутри тоже были свои порядки, и мы в те дела (равно как и они в наши) не вникали, а только замечали по некоторым разбитым лицам, что кулаки там частенько шли в ход.
Нравилась ли я кому-то из них об этом я не задумывалась, потому что не имела привычки рассуждать на этот счет. В школе на уроках я не отвлекалась никогда на личное, а на переменах играла в куклы. Я чуть ли не до 12 лет играла в куклы, тогда как мои одноклассницы уже тайком встречались и целовались с мальчиками. Сейчас я понимаю, что это было обусловлено не только переносом такой, как бы понятнее выразиться, глубокой семейности на мои детские занятия и деятельность, но и элементарно тем, что мне некогда было чувствовать себя ребенком дома, мне хотелось играть. Я не наигралась в отведенное для этого природой время. Последний же школьный год, когда я и делала эти побеги из дома, что-то сексуальное, бесспорно играло во мне, какие-то сцены я даже наблюдала в уличных сборищах, но они были такие грязные и мерзкие, что вызывали скорее отвращение, нежели пробуждали желание.
Здесь же, в пансионате, впервые за много лет, стала снова раскрываться моя женственность, которая последний раз давала о себе знать, когда мне было лет 5-7. Нет, Вы не думайте, что я была такой вот прямо-таки пацанкой все последующие годы. Я всегда одевала платья, заплетала волосы, но само по себе мое поведение не вызывало интереса у мальчиков. Да я ведь и не гуляла ни с кем после школы, все мое социальное общение заканчивалось со звонком последнего урока.
Теперь же я с головой окунулась в другую жизнь. Куклы остались позади, прилежное ученическое поведение не приветствовалось и не котировалось в этом ином мире, оно лишь где-то издалека и только отчасти могло быть полезно в судейских вопросах. В остальном же все школьные установки доброты, отзывчивости и взаимопомощи были пропагандированы в точности да наоборот. Сегодняшний друг мог запросто оказаться завтрашним врагом, и все потому, что каждый сам за себя, все учатся выживать и неосознанно тренируются перед предстоящей самостоятельной жизнью в большом мире. И это касается не только бытовых вещей, но и личных, интимных также. Здесь события протекают быстрее, как бы наверстывая все то, чего ты не касался в обычной жизни. В подобных местах всегда узнаешь больше, чем следовало бы. И процентов девяносто полученной информации, разумеется, воспринимается совершенно не подобающим образом. Получается так: дома тебя учат любви, ласке, заботе в отношении с близкими и осторожности в общении с незнакомыми людьми и здесь ты по идее должен бы претворить полученные знания в жизнь, но вместо этого получаешь новые, другие, знания, которые в итоге и жаждешь воплотить с куда большим нетерпением, нежели те, полученные ранее.
Вы уже понимаете, Виктор, к чему я подвожу свой рассказ. О, боже, сейчас мне уже за шестьдесят пять, а я по-прежнему испытываю неловкость, вспоминая про это!
Вам 65? Вы шутите? не мог сдержать я своего удивления, невольно сделал резкое движение в сторону рассказчицы и перевернулся с гамака.
А Вы думали сколько?
Она смеялась, глядя, как я пытался встать с карачек, при этом не спуская с нее своего прожигающего взгляда.
Я пытался посчитать, но все время событийная цепочка Вашего рассказа увлекала меня за собой. Как видите, я больше художник, нежели математик.
Раз уж Вы встали, попросите, пожалуйста, официанта принести виски. Вы пьете виски?
Да, конечно.
Мне тройных, пожалуйста, и побольше льда.
«Ого» подумал я. Даже я не способен осилить тройных на такой жаре. Она, определенно, крепкая женщина во всех смыслах этого слова.
Официант принес нам выпить, и она продолжила.
Глава 8
Так вот в Изернии, в этом юношеском лагере, положил на меня глаз один юноша. С этого места Вам станет интереснее, я полагаю.
Мы обрезали сухие виноградные лозы, когда Гайя, подруга, толкнула меня в бок со словами:
Ну, скажи ты наконец что-нибудь этому парню, который не сводит с тебя глаз! Снизойди к нему своим расположением, осчастливь скромнягу!
Какого? О ком ты? в действительности, я даже не поняла, в чем дело.
Да вон того, высокого и худого, как кишка, с рыжей копной на голове. Антонио, кажется, его зовут. Он уже дней десять как следит за тобой повсюду. Ты разве не заметила?
Нет, даже и не предполагала, мое удивление было самым искренним.
Эх, Марчелла, тебе хоть одевай подиумное платье, а ты все равно что сельская баба, ничего не замечаешь кроме работы, никакого мужского внимания. Так и останешься одна. Всех самых симпатичных уже и так расхватали, бери хоть этого, пока свободен.
Да ну тебя! обиделась я, а в глубине души мне было приятно, что стала объектом чьего-то мужского интереса.
Не выдавая ничем своего любопытства и не заговаривая больше на эту тему ни с Гайей, ни с кем-либо из девочек, я стала исподтишка наблюдать за этим Антонио, которого раньше вообще не замечала, даже не смотря на огромный рост.
Мы пересекались на танцах, спортивных площадках и уличных работах. Удивительное дело: он каким-то странным образом форменно всегда оказывался недалеко от меня. Поначалу меня забавляло это, но потом стало изрядно раздражать. Он словно тень отца Гамлета всюду следовал за мной и не подавал признаков реального существования.
Я опишу Вам этого Антонио. Хотя нет особенно описывать тут нечего. Он был просто какой-то придурок. Бьюсь об заклад, что там явно было что-то не в порядке с головой. Он был толи недоразвит, толи немного гений. Как известно, крайности часто имеют много общего.
Должно полагать, Антонио был выше меня на две головы. Он был самый высокий среди всех нас, и единственным, где он безропотно принимал участие, был баскетбол. Однако его слишком высокий рост был ему, по всей видимости, некомфортен, из-за чего он постоянно сутулился, и в купе с болезненной худобой это придавало ему вид неполноценности. Такие дети всегда привлекают много внимания других и становятся посмешищем из-за своей несуразности. Пожалуй, Антонио данная участь также не миновала бы, если б не сила одного-единственного обстоятельства в его внешности. В тот самый момент, когда вы были бы уже готовы отпустить какую-нибудь издевку в его адрес, то непременно встретили бы взгляд огромных круглых зеленых глаз. В них было столько детской чистоты и глубины, и даже не детской, знаете ли, а животной. Я не побоюсь этого слова, потому что только оно, наверное, способно описать такой взгляд, робкий, но при этом проникновенный и обладающий невероятной внутренней жизненной силой. Если вам случалось когда-нибудь охотиться на лося или оленя и ранить, но не убить или застигнуть их еще живыми в расставленных вами капканах, то вам должен быть очень хорошо знаком этот взгляд. На скотобойне коровы смотрят иначе. Они изначально там смотрят по-другому, и они как будто бы знают, зачем живут. Коровы понимают, когда их ведут на бойню, и они идут туда с грустными, опустошенными и покорными своей участи глазами. Но неожиданно застигнутое врасплох дикое животное смотрит совершенно иначе: оно чувствует, что ранено, и видит превалирующую силу человека, но в нем все еще теплится надежда на спасение, оно верит в то, что сможет выжить. И несмотря на угасающую энергию, оно смотрит на вас прыгающими в бешенстве, полными жажды жизни глазами. А в эти самые секунды, когда жизнь постепенно покидает его, в голове проносится целая кипа мыслей «бежать, как, куда, напасть, атаковать, укрыться» и целая его жизнь, этого животного, проходит перед его глазами. Вся тонна мыслей, ощущений и переживаний, неистовый выброс адреналина давят на вас как свои собственные, предсмертные муки. И только заядлый ледяной охотник, с омертвевшим бесчувственным сердцем способен застрелить такое животное, глядя ему в глаза. Поэтому подавляющее большинство охотников добивают свою добычу издалека, не приближаясь к ней, а вовсе не потому, что, как утверждают они, существует риск, будто животное при виде человека сделает последнее отчаянное движение и вырвется из западни.