Именно эта яркая особенность Дракулы мрачная и неожиданная шутливость в соединении с жестокостью придает его образу индивидуальность и объемность.
Другой пример шутовского поведения, укладывающийся в рамки «выворачивания мира наизнанку»: «царь же, услышав от посла своего, что Дракула хощет приити к нему на службу, и посла его почести и одари много Дракула же поиде, събрався съ всѣм воиньством, и приставове царстии с нимъ, и велию честь ему воздаваху. Он же преиде по земли его яко 5 дни, и внезапу вернуся, и начат плѣнити градове и села, и множьство много поплѣни и изсѣче, овых на колие сажаху турков, а иных на полы пресѣкая и жжигая, и до ссущих младенець Шедше, повѣсте царю вашему, якоже видѣсте: сколко могох, толико есмь ему послужил. И будет ему угодна моя служба, и азъ еще хощу ему тако служити, какова ми есть сила. Царь же ничтоже ему не може учинити, но срамом побѣженъ бысть»10.
Далее, следуя логике «смены личины», присущей скоморохам или юродивым, повествователь в «Повести о Дракуле» попеременно представляет двух монахов, как бы олицетворяющих «иосифлянскую» и «нестяжательскую» доктрины:
Единою ж приидоша к нему от Угорскыя земли два латинска мниха милостыни ради. Он же повелѣ их развести разно, и призва к себѣ единого от них, и показа ему округ двора множьство бесчисленое людей на колѣхъ и на колесѣх, и вопроси его: «Добро ли тако сътворих, и како ти суть, иже на колии?» Он же глагола: «Ни, государю, зло чиниши, без милости казниши; подобает государю милостиву быти. А ти же на кольи мученици суть»
Он же призвавъ перваго и глагола к нему: «Да почто ты из монастыря и ис келии своея ходиши по великым государемъ, не зная ничтоже? А нынѣ самъ еси глаголалъ, яко ти мученици суть, азъ и тебе хощу мученика учинити, да и ты с ними будеши мученикъ». И повелѣ его на колъ посадити.
Призвав же и другаго и вопроси его тако же. Он же отвѣща: «Ты, государь, от Бога поставленъ еси лихо творящих казнити, а добро творящих жаловати. А ти лихо творили, по своимъ дѣломъ въсприали»
Другому повелѣ дати 50 дукатъ злата, глаголя: «Ты еси разуменъ муж». И повелѣ его на возѣ с почестиемъ отвести и до Угорскыя земли.
Нетрудно понять, какая из двух позиций ближе автору текста.
Важнейший мотив повести испытание попавших в руки Дракулы людей. Испытывается мудрость собеседника, а средством испытания чаще всего служит загадка, имеющая метафорический смысл, и смеховой эффект возникает из столкновения буквального и иносказательного смысла этих загадок. Так ведет себя Дракула в отношении вышеупомянутых монахов, а также с одним из послов, которому было предложено угадать, для кого предназначен позолоченный кол, или с купцом, у которого украли деньги и, прежде чем вор был пойман, желая испытать его, Дракула подбросил ему лишний дукат.
Недогадливые персонажи словно расплачиваются за свое «неизящество». Этот прием известен и другим русским памятникам той же эпохи «Повести о Басарге», повестям о царе Соломоне.
Именно этот «дьявол», сажавший людей на кол, добивался в повести Курицына того, чего не могли достигнуть другие правители: искоренял зло в своем государстве. «Повесть о Дракуле» близка современным ей явлениям культуры в Европе: так, жестокость Дракулы находит параллели в «Государе» Макиавелли: «новый князь не может соблюдать все, что дает людям добрую славу, так как он часто вынужден ради сохранения государства поступать против верности, против любви к ближнему, против человечности, против религии»11. Важнейшим политическим средством для правителя являются «хорошо примененные жестокости», писал флорентийский мыслитель.
Отсутствие в «Повести о Дракуле» нравоучения было не недостатком повести, а чертой новой поэтики. Это трудно было осознать современникам и потомкам: в XVI в. повесть надолго исчезает из рукописной традиции, не только из-за враждебности церкви к «светской» литературе, но и, возможно, из-за пугающей контрастности повествования. Не случайно, вернувшись в книжность в XVII в., повесть вынуждена была упростить поэтику: Дракула уже изображается либо жестоким, либо мудрым. Люди новой эпохи, наученные горьким опытом Смутного времени, не понимали и не принимали сочетания в правителе обоих этих свойств.
Справедливости ради следует отметить, что смеховое начало было не чуждо и противникам ереси; как и ее сторонники, они были детьми своего времени и гуманистических ценностей не знали. Добавим, что, выступая против «глумов» в литературе, они вполне допускали их в жизни. Вспомним известную сцену расправы над еретиками после соборного приговора 1490 г.: новгородский архиепископ Геннадий велел посадить их на ослов задом наперед, в острых берестяных колпаках с надписью «Се сатанино воинство», с тем, чтобы они смотрели «на запад», видя уготованные им адские муки. Еретики, по мысли разоблачивших ересь иерархов, были сами наказаны за кощунство: поругание икон («а зде се обретох икону у Спаса на Ильине улици, преображение з деянием, ино в празницех обрезание написано, стоит Василей Кисарийский, да у спаса руку да ногу отрезал, а на подписи написано: обрезание господа нашего Иисуса Христа»), креста («вяжут кресты на вороны и на вороны. Многие ведели: ворон деи летает, а кресть на нем вязан деревян, а ворона деи летает, а на ней крест медян. Ино таково наругание: ворон и ворона садятца на стерве и на калу, а крестом по тому волочат» примеры из посланий архиепископа Геннадия), богородицы и Христа. Но эти факты уже выходят за рамки наблюдений собственно над текстами.
В свое время, находясь вне иосифлянско-нестяжательской полемики, автор «Повести о Дракуле» до некоторой степени ее предвосхитил, дав гротескно-сатирические параллели ключевым принципам официальной идеологии. Его можно считать одним из предтеч русского вольнодумства.
Лексические и грамматические гебраизмы в древнерусских памятниках
Эта статья, подготовленная на основе доклада на чтениях к 80-летию Ефросиньи Фоминичны Широкорад в 2008 г., не увидела свет при жизни моего учителя. Она стала данью памяти профессора кафедры русского языка Харьковского университета, прекрасного ученого и педагога. Мое увлечение русским средневековьем, переросшее в научную специальность, берет начало в студенческом семинаре Е. Ф. Широкорад по исторической лексикологии, который она вела на нашем курсе в начале 1990-х гг. Позже, увлекшись славяно-еврейскими литературными, языковыми и культурными контактами, я обратился к проблеме гебраизмов в русском языке12. Ниже собраны наблюдения исследователей, работавших в этой периферийной, но интересной области истории древнерусского языка и культуры.
При наличии значительного пласта прямых тюркских, иранских заимствований, в силу исторически сложившихся отношений Руси с кочевыми и оседлыми соседями, семитизмы-гебраизмы проникали в лексический состав древнерусского языка, как правило, через посредство греческого. Среди них отмечаются и кальки (напр., Библия), и адаптированные транслитерации (напр., суббота, Пасха), прочно вошедшие в словарь. Можно сказать, что благодаря культурной традиции эти слова не воспринимаются как экзотические. В Евангелиях встречаются непереведенные синтагмы, сопровождающиеся переводом: «Или, Или! лама савахфани? то есть: Боже мой, Боже мой! для чего ты меня оставил?» (Мф 27:46). Известно, что Евангелие от Матфея первоначально написано по-древнееврейски, но указанный фрагмент сохранился и в его греческом переводе.
Иначе обстоит дело с языковыми приметами еврейских оригиналов, отмеченными в кругу памятников, для которых утверждается или предполагается перевод непосредственно с древнееврейского. Русско-еврейские культурные и языковые контакты средневековья необходимо рассматривать в широком контексте связей Древней Руси с Востоком, однако на сегодняшний день эти контакты изучены далеко не полностью. Задачи интерпретации имеющихся источников, как и расширения базы привлекаемых для исследования текстов, остаются актуальными. Едва ли не ключевую роль в аргументации специалистов в пользу прямого перевода с древнееврейского играют гебраизмы, тем более, если доступен сохранившийся текст источника. Обнаружены гебраизмы и в текстах, сохранившихся только в древнерусских переводах, но существовавших некогда по-гречески, на сирийском, арамейском и других древних языках. В этих случаях возможна реконструкция утраченного подлинника.
До сих пор единственной специальной работой, посвященной гебраизмам, остается диссертация А. А. Архипова13, исследующая разные группы языковых явлений лексические, морфологические и синтаксические в позднем переводе библейской Книги Даниила по Виленскому списку и древнерусской тайнописи. Предмет очерка такие специфические явления, как гапаксы (слова, встречающиеся в тексте один раз), транслитерации собственных и нарицательных имен, специальные термины и глоссы.
Список древнерусских переводов с еврейского включает библейские книги (Есфирь, Песнь Песней по списку из Музейного собрания РГБ, девять книг по Виленскому списку); исторические сочинения (фактически, фрагменты только одной книги средневековой редакции «Истории иудейской войны» Иосифа Флавия, которая называется «Иосиппон» и была составлена евреями в Италии, входящие в состав Повести временных лет, Еллинского и Римского летописца, Академического Хронографа); апокрифы (Исход Моисея, Соломонов цикл, Слово Зоровавеля), литургические памятники («Псалтырь Федора-еврея»); философские и естественно-научные трактаты (Логика Маймонида, Логика и Метафизика Аль-Газали, Тайная Тайных, Шестокрыл, Лунник (Космография)14. Спорными в этом списке являются книга Есфирь в раннем, не виленском переводе (высказано мнение о ее переводе с греческого), и Соломонов цикл (предполагается не перевод, а фольклорное заимствование). В то же время несохранившийся еврейский текст апокрифа I в. н. э. «Откровение Авраама» отразился в единственном дошедшем переводе памятника древнерусском.
Наблюдения показывают наличие в памятниках следующих единичных, окказиональных форм:
Географическое понятие въ воньрамъ, в понорам (конъектура по горам) (Исход Моисея, Откровение Авраама) не что иное, как еврейское название Месопотамии padan aram; земля почторска Верхний Египет (евр. patros) (Откровение Авраама). Иногда гебраизм тавтологичен: сѣчива измала (евр. izmel «нож», «скальпель») (Откровение Авраама), ноготь птичь малъ во имя шамиръ; царица южьска иноплеменница именемъ малкатъшка (Соломонов цикл); ширъ гашим (вместо гаширим) аширли шломо, рекше песни песнем иже к Соломону (Песнь Песней по Музейному списку).
Лексема шамиръ один из самых известных древнерусских гебраизмов. А. Н. Веселовский объяснял ее как глоссу под влиянием «жидовствующих», но она уже присутствует в старейшем списке повестей о Соломоне начала XV в., а понять смысл конструкции помогает еврейский контекст: ноготь птичь переводческий плеоназм: евр. ziporen «ноготь» того же корня, что и zipor «птица». Древнерусский переводчик сохранил экзотизм шамиръ, так и оставшийся hapax legomenon, без перевода, снабдив его русским эквивалентом, который тоже восходит к еврейскому архетипу. Имя «царицы южьской» (Савской) малкатъшка представляет собой искаженное еврейское малькат шева, «царица Савы».
В «Логике» Маймонида А. И. Соболевский обнаружил слово тимсах (др.-евр. тимсах «крокодил»)15. В одном из сборников XIII в. встречается имя Машиаак (евр. Машиах «помазанник Божий»); в «Житии Феодосия Печерского» слово земарная (евр. замар «петь», «играть на музыкальном инструменте»)16. В «Псалтыри Федора-еврея» оставлены без перевода названия некоторых ангельских чинов17.
Говоря о терминологии, следует указать, что А. И. Соболевский находит в «Логике» обозначения субъекта и предиката носе и насу («по-еврѣскіи носе, а по-словенски держитель, по-еврѣскіи насу, а по-словенски одержимый»)18, в «Шестокрыле» и «Тайной Тайных» еврейские названия знаков Зодиака19.
Гебраизмами следует считать и факты передачи имен собственных в их еврейском фонетическом облике: Ерушалаим, и даже грамматических категориях: грѣхъ съгрѣшила ерушалаимъ (Плач Иеремии по Виленскому списку, 1:8) на древнееврейском города и страны женского рода. Следует отметить, что в большинстве случаев известные имена собственные употребляются в их греческом облике Иерусалим, Соломон, тогда как менее распространенные сохраняют еврейское написание Шилоахъ (при ц.-сл. Силоамъ), Гошѣнъ (при ц.-сл. Гесемъ) (Пленение Иерусалиму третье, Титово, из Академического Хронографа, восходит к «Иосиппону»), Дарь вешь (<Дарий), Корешь (<Киръ) (Книга Даниила по Виленскому списку, последнее см. также в Слове Зоровавеля); Ахасъверосъ (<Артаксеркс), Одъ/Удъ (евр. Hud) Индия, Хус/Кушь (евр. Kuš) Эфиопия, Сусан-град (евр. šušan) Сузы (ранний перевод книги Есфирь). В Слове Зоровавеля император Тит назван цесарь халдѣиски (в евр. источниках Aram, «Халдея, Вавилония» и Romi, «Рим» часто путаются).
Хронологическая запись в Сийском Евангелии 1338 г., использует еврейский календарный счет («месяца марта жидовьска нисана»)20, то же явление отмечено и в Есфири: месяць десятыи глаголющийся тевефь по-жидовскому, а по-греческому декабрь (Есф 2:16); месяц нисанъ, глаголющийся апрель (Есф 3:7); сиван, рекомыи июнь (Есф 8:9).
По А. А. Архипову, большинство тайнописных терминов заимствованы из еврейского языка, а именно: фіоть, хвиоть искаженное евр. otiyyot «точки, знаки для вокализации». В еврейской традиции термин обозначал прием тайночтения, при котором в толкуемом тексте первой букве алфавита соответствовала последняя, второй предпоследняя и т. д. Этим же принципом руководствуется «простая литорея» древнерусской тайнописи; икубана искаженное евр. kawwana «намерение, настрой», первоначально внутренний смысл молитвы, позднее игра букв и слов; еффафа слово заимствовано из евангельского рассказа Мк 7:34 об исцелении глухого и косноязычного, где оно само оставлено без перевода и глоссировано как «отверзись». Подобно тому, как это слово было молитвой о даровании слуха и речи, так и невнятица тайнописи проясняется ее ключом. По данным Ричарда Джемса, автора «Словаря» начала XVII в., русская калька этого слова отверница обозначала у русских людей тайные языки; тарабарская грамота, тары-бары связь с лексемами «раздабары», «раздабаривать», построенными по модели «раз-говоры», «раз-говаривать», где в качестве второго элемента выступает еврейский глагол dabar «говорить». Термин нередко относился к тайной речи евреев-торговцев. Функция тайнописи состояла в повышении сакрального достоинства текста, поэтому чаще всего она встречалась на границах текста во вкладных записях, молитвах писцов, титулатуре. Использование еврейского языка предполагает повышение сакральности, таинственности, значения текста (тайнопись в заговорах, профессиональных языках, языке русского масонства)21.
Наконец, отметим чрезвычайно интересное явление: глоссы на полях восточнославянских списков Пятикнижия XIVXV вв., которые толкуют церковнославянский текст либо транслитерацией соответствующих еврейских конструкций (азъ есмь сыи егее ашеръ егее), либо пояснением реалий (от чермнаго моря от суфескаго (евр. ям суф «Красное море»), либо отсылкой к раввинистической традиции (къ царю едему римскому (отождествление Эдома и Рима свойственно средневековой талмудической письменности)22.
Зеркально противоположное явление славянские глоссы у еврейских экзегетов отмечал еще в XIX в. А. Я. Гаркави, а в недавней науке Р. О. Якобсон, который указывал на «повышенный престиж чешского (в еврейской традиции ханаанского) языка и ареала в среднеевропейском укладе иудаизма эпохи крестовых походов»23.
Итак, несмотря на то, что большинство отмеченных слов и форм не вошли в основной фонд русского языка, встречаются крайне редко или вообще однократно, порою трудны для объяснения, они служат маркерами, имеют значение диагностических признаков и встречаются в диагностических контекстах.