А зачем нам шимпанзе?
Так, ещё пара вопросов и я убью тебя.
Хорошо, понял, поехали.
Дашка была не терпелива, в своих устремлениях. Если она, что задумала, то тут не стой у неё на пути. Сметёт как товарняк дворнягу.
Мы с ней познакомились, в метро. Я сидел в вагоне, было поздно, и вагон был пустым. Дашка вошла, осмотрелась и села напротив меня. Она уткнулась в телефон, а я в овал её лица, с прямыми, умными глазами, и волевым подбородком. Волосы пучком были стянуты назад, губы собраны как у спортсмена перед выполнением своей задачи. Я засмотрелся, потеряв всякую осторожность.
Что? Спросила она. Прямо посмотрев на меня.
Ничего.
У меня на лбу рог?
Нет.
Тогда, что?
Ничего Промямлил я.
Так, в чём дело?
Ни в чём Я попытался спрятать от неё свой взгляд, но она не отпустила меня.
Я что, тебе нравлюсь?
Да Сказал я утвердительно. Не знаю, что заставило меня тогда сказать ей это. Думаю, это была её особенность, заставить человека сказать то, что он думает.
Тогда пошли.
Куда?
Проводишь меня, не идти же девушке одной по тёмным улицам. Поезд замедлил ход, свет отбил остановку. Она встала, я последовал за ней.
Так я познакомился с Дашкой. Вернее она познакомила меня с собой. Впрочем, я об этом не жалею. Сам бы я не решился к ней подойти.
В зоопарке, Дашка сразу пошла к приматам. У вольера она остановилась, и стала внимательно наблюдать за обезьянами. Казалось, ничего в мире не интересовало её так, как эти человекообразные. В клетке их было трое. По всей видимости, это была семья. Мама шимпанзе, сидела в углу, и вычёсывала малыша. Малыш молча сидел между её ног, и смотрел на Дашку большими, любопытными глазами. А папа, лежал на гамаке и почёсывал себе живот.
Всё как в жизни Заключила Дашка.
Что? Спросил я.
Мать работает, а отец брюхо чешет.
Может он устал Во мне взыграла мужская солидарность Может он не спал всю ночь.
Ага, в шахте пахал, в третью смену.
В это время шимпанзе принесли фрукты. Папа примат, быстро соскочил с гамака, и, растолкав подошедших приматов к кормушке, стал разбирать фрукты. Вот, тут мы первые, лишь бы пожрать Сказала Дашка, кивнув на примата. Он отобрал фрукты и дал их самке, с детёнышем, а сам взял себе пару бананов и снова ушёл на гамак.
Смотри Сказал я Он распределил корм. Зря ты его так.
Это ещё ничего не подтверждает, может, он просто не голоден.
По-моему ты предвзято относишься к мужской половине. Говорил я, когда мы шли домой.
Нет, просто я реально смотрю на вещи.
По-твоему все мужики паразиты, которые сидят на женских шеях? Да?
Практически да. Это закон природы. Мужики ленивы, и мало приспособлены к жизни. Вся их функция, только и заключена, что в осеменении самок. К чему они всё время и стремятся. Правда, и то делают кое-как.
А как же мужчина добытчик? Пока он бегает за мамонтами, женщина бережёт семейный очаг.
Господи, за кем там он бегает? Ты посмотри, на него Она кивнула на парня в узких джинсах и с феничками на руках.
Это просто мода и ничего больше.
Да, мода, которая кастрировала мужское начало.
А что если бы он был заросший, в шкуре, накинутой на мускулистое тело, и при этом вонял, то с мужским началом у него было бы в порядке.
Дело не во внешности.
А в чём.
В способности принимать волевые решения. И вот этого мужская часть практически уже лишена.
По-твоему и я безвольное, аморфное существо?!
Нет, ты совсем другое дело. Ты ещё ребёнок.
Я ребёнок?!
Да. Но со временем я выращу из тебя настоящего мужчину. Подержи Она сунула мне сумку, облокотилась на моё плечо и поправила кроссовок Жмёт зараза, пятку уже натёрла. Главное слушай меня и делай, что я говорю. И всё у нас получиться Мы пошли дальше.
Послушай, Не унимался я Если я всё время буду тебя слушать, откуда тогда у меня возьмётся способность к волевым решениям?
Я её в тебе воспитаю.
Как же ты её воспитаешь, если я без твоих распоряжений шагу не смогу ступить?
Не спорь со мной Она села на скамейку Садись.
Я не спорю, просто
Сядь! Я сказала не спорить, а это значит соглашаться и делать, что говорят.
А если я не хочу!
Что не хочу?
Соглашаться не хочу.
Тогда вызови мне такси, и проваливай, на все четыре стороны.
Зачем такси, тут осталось совсем ничего.
Я ногу натёрла, идти не могу.
Тогда я, принимаю волевое решение.
Что ты делаешь?!
Я беру тебя на руки, ты ведь не можешь идти.
Ты с ума сошёл?! Отпусти меня сейчас же.
Если я тебя отпущу, ты упадёшь.
Ты мне ещё угрожаешь.
Я не угрожаю, я констатирую факт. И вообще не дёргайся, лучше держись крепче Последнюю фразу я произнёс так, что Дашка притихла, и обняла меня за шею.
День подходил к концу. Деревья темнели на фоне лилового неба. Улицы пустели от машин. Загорались фонари, а по не остывшему, асфальту стучали каблуки. Тёплый майский вечер вступал в свои права. Он окутывал город, запахом сирени и тёплым, воздухом наполненным влагой медленно текущей реки. Изредка окно вздрагивало, и по комнате, звеня посудой, проносился трамвай, он с грохотом пролетал мимо кровати, и терялся в углу комнаты, рассыпая, искры, по тёмному, как озеро, зеркалу.
Дашка, совершенно голая, лежала на мятой простыне. Скинув на пол одеяло, она смотрела на окно, широко раскрытыми глазами. Цветочный аромат входил в комнату и окутывал её тело. В сумраке ночи, она была словно белая, распустившаяся лилия, на тёмной воде. Я остановился у дверного косяка и замер, чувствуя плечом шляпку торчащего из облицовки самореза.
Слышишь? Сказала она, когда трамвай отгремел и скрылся в темноте зеркала.
Что? Спросил я.
Какая тишина. Словно нет ничего. Только ты и я.
А комната? Возразил я.
И её нет. Она нам только кажется. Всё это не существует. Есть только ты и я, и вот ещё это окно, с небом и с вспыхивающими на нём звёздами. Как в самом начале зарождения жизни во вселенной, когда были только мужчина и женщина.
Ну, там ещё много чего было, райский сад, животные.
Ты не понимаешь. Рай и всё остальное, тогда находилось внутри них. Вокруг не было ничего. Они сами были сутью всего. Началом всего, что мы сейчас видим вокруг. Только мужчина и женщина, и звёздное небо вокруг. Понимаешь.
Да. Сказал я. И ещё шляпка самореза.
Какого самореза?
Которым прикрутили облицовку к косяку.
Ой, дурак какой. Дашка бросила в меня подушку. Я увернулся и поцарапал плечо.
Чёрт.
Что?
Поцарапался.
Покажи.
Ерунда. Я подошёл и сел рядом. Для мужчины это пустяк. Тем более перед сотворением мира. Я обнял её. Но Дашка освободилась от моих объятий.
Я тебе дам пустяк. Показывай. Дашка включила ночник, и стала исследовать моё ранение. Сейчас обработаю. Она достала йод из аптечки.
Не надо.
Почему?
Щипать будет.
Ты мужчина, потерпишь.
Ага, потерпишь. Дашка коснулась, плеча ватой смоченной в йоде.
Блин.
Не блинкай, терпи, тебе ещё миры создавать. Я сжался как в детстве, когда мама, мазала мои ссадины зелёнкой. Дашка молча промокала царапину ваткой, Она касалась моего плеча подушками своих пальцев, и я чувствовал, как нежность вливается в меня через них. Наполняя теплом, и покоем. Как когда то давно, когда я был ещё маленьким.
Вот и всё, а ты боялся. Она убрала йод. И поставила аптечку в шкаф.
Я смотрел на Дашку, на тёмные волосы, рассыпанные по голым плечам, на белые линии её тела, и думал о том времени, когда ещё не было ничего, а был только он, она, и звёздное небо, в открытом окне. Окно при этом висело в пустом пространстве, а на её плечах, покоились большие и малые созвездия. Она подошла ко-мне, и я почувствовал жар, зарождающийся жизни на её губах. Зеркальное озеро вздрогнуло. Комната качнулась, и поплыла туда, где потом рассыпалась множеством новых миров.
Дашка работала в больнице. Я пришёл немного раньше, запланированного и ждал её в коридоре приёмного покоя. Коридор был заполнен людьми. Они сидели на скамейках, стояли у стен. Лежали на каталках, в ожидании своей очереди на рентген, или в смотровую. Многие были в бинтах, полураздетые, рядом с ними находились врачи скорой помощи. Слышался голос дежурного диспетчера. Сергеев Алексей Михайлович семьдесят восьмого года рождения, перелом таза. Голосу вторили кнопки клавиатуры, и снова голос. Семёнова Екатерина Валерьевна шестьдесят третьего года рождения инсульт. И снова кнопки прыгали в такт словам. Врачи скорой помощи, сдав больного, выстраивались в очередь к кофейному аппарату. Лица были уставшими, и сосредоточенными. Только сделав несколько глотков кофе, и встретившись взглядом со знакомыми врачами, они улыбались и перебрасывались короткими фразами. Это было похоже на минуты затишья между боями. Но вот кофе выпито, поступает сообщение о новом вызове, и они снова спешат к своим боевым колесницам, разлетаясь, на них, по всему городу.
В минуты затишья, коридор наполняется непривычной тишиной. Больные не разговаривают. Каждый находится наедине со своей болезнью. Слышно как трещат лампы дневного света. Свет падает, сверкая многочисленными царапинами оставленными каталками, на металлических отбойниках. Пульсация жизни становится более ровной, без запредельных всплесков. Слышны только отдельные шорохи, больных, и тихие одиночные стоны. Иногда где-то раздаётся телефонный звонок, и далёкий голос уводит внимание больных от своих болезней. Но вот он замолкает, и болезни возвращаются, напоминая о себе болью, которая и привела их всех сюда.
Вдруг раздаётся грохот, двери раскрываются и каталка, стуча колёсами, катится по коридору. Вокруг неё врачи скорой помощи. Снова раздаётся голос диспетчера, и стук клавиатуры. А потом снова каталка, за ней другая, и так до бесконечности, словно весь город охватила эпидемия инсультов, переломов, и инфарктов. Они прибывают и прибывают, заполняя собой всё пространство. И я начинаю чувствовать, что занимаю тут чужое место. Мне становится неудобно, и я пытаюсь выбраться из этого царства телесных недугов. Я встаю и начинаю протискиваться к выходу. Я здесь. Слышу Дашкин голос и вижу Дашку, она в конце коридора, с белой каталкой. Иди ко-мне. Машет она. Я разворачиваюсь и подхожу к ней. На каталке, что-то не понятное, замотанное в простыню. Я приглядываюсь и вижу старушку. Она маленькая, словно высохшая гроздь винограда. Голова седая, и потому сливается с простынёй. Тонкая, жёлтая рука безжизненно лежит на простыне. Постой здесь, посмотри за ней я сейчас. Она исчезает так быстро, что я не успеваю возразить. Я смотрю на старушку и не знаю, что делать. А что если ей станет плохо? Что мне делать? А если она вообще умрёт, что тогда? В коридоре много врачей скорой помощи, но я понимаю, что им не до моих страхов. Я беру себя в руки и смотрю на старушку. Вдруг она поворачивается ко-мне, и из-под седых волос на меня смотрят два впалых, потерявшихся, где-то в глубине черепа глаза. Я отшатываюсь от неё, но чувствую как её тонкие, сухие пальцы цепляются за мою руку. Она что-то шепчет, но я не понимаю, что. Я только слышу шелест, её усталых губ. Я смотрю в её глаза и понимаю, что мне нужно наклониться. Я наклоняюсь как можно ближе, и начинаю различать слова.
Где я?
В больнице. Отвечаю я ей.
Я умерла?
Нет.
Почему?
Я не знаю
Я обязательно должна умереть.
Не обязательно. Возражаю я.
Я устала.
Ничего, вы тут полежите, и отдохнёте.
Нет, я устала жить. Она закрывает глаза, но продолжает держать мою руку. Я пытаюсь освободиться, но она сильнее сжимает пальцы. Я давно уже тут, Говорит она. Я хочу домой.
Вы поправитесь и поедете домой.
Нет, я хочу туда, откуда пришла сюда. Она смотрит на потолок и протягивает руку к верху. Я чувствую, что должен, что то сказать ей, но не знаю что? Она снова поворачивается ком-не. Вы врач. Вы должны меня понять. Я устала. Я больше не хочу, ничего.
Я не врач.
Больной?
Нет.
Кто вы? Зачем вы тут?
Я, не знаю, как сказать я здесь из-за женщины.
Вы любите?
Да.
Это прекрасно. Это, то, ради чего стоит жить. То ради чего стоит прийти в мир. И то ради чего стоит умереть. Дашка показалась в начале коридора. Я помахал ей. Это она? Она посмотрела на приближающуюся Дашку.
Да.
Вам повезло. Не потеряйте свою любовь.
Дашка подошла с санитаром.
Вот, Сказала она ему. Нужно отвезти её на второе отделение. Он кивнул и покатил каталку, к дверям.
Пошли. Сказала Дашка.
Мы прошли сквозь наполненный коридор, вышли на улицу, и пошли за жёлтыми фонарями, оставляя позади, здание наполненное болью и страданиями. И чем дальше мы отходили от больницы, тем тише и спокойнее становился вечер. Мы шли медленно, нога за ногу, по улице насыщенной ароматом цветущих яблонь. Дашка смотрела себе под ноги, и казалось, не видела ничего, кроме мокрого асфальта, на котором местами блестели лужи. Я шёл рядом и думал о той старушке, что встретил в больнице. Я хотел, расспросить Дашку о ней, но не знал, как начать. Дашка не любила говорить о работе. И сейчас, когда она отрешилась от своих служебных обязанностей, и как мне показалось, думала о чём-то постороннем, я не мог завести этот разговор. Но Дашка сама, завела его.
Как тебе наш приёмный покой?
Покой, это, пожалуй, не про него.
Да, покой там редкий гость. Сказала она, потом подумала и спросила. Не страшно было?
Немного. Особенно, когда ты меня оставила одного со старушкой. Почему её везла ты? Разве это входит в твои обязанности?
Людей не хватает. Не идти же ей самой.
Да, думаю, это для неё было бы невыполнимой задачей. Кстати, а что с ней?
Ничего.
Как ничего, она еле жива.
В том, то и дело.
Неизвестная болезнь?
Болезнь, как раз таки известная. Только вот лечения от неё пока не придумали.
Что ж это за болезнь такая?
Старость. Есть такое заболевание. Неизлечимо, и неминуемо. Дашка задумалась, потом спросила. Что она тебе рассказывала. Вы так активно беседовали.
Не знаю, что-то о любви, о возвращении домой. О смерти. Я не совсем понял.
Их трудно понять.
Кого?
Тех, кто стоит на пороге. Они всегда говорят о чём-то очень, важном, вот только понять нам их трудно. Мы с ними, находимся по разные стороны границы. Они уже почти там, а мы ещё здесь. Мы слышим запахи цветущих яблонь, а они слышат, что-то иное, что нашему восприятию, пока неподвластно. Подул ветерок, и белые лепестки медленно полетели вниз. Ну, вот и прошла пара цветения. Грустно сказала Дашка. Как быстро летит время. Скоро появятся плоды, потом они созреют, и осень стрясёт их с ветвей. Не успеешь оглянуться, а за порогом уже зима. Дашка замолчала, и снова задумалась. На её лбу появились две маленькие морщинки. Когда она успела так повзрослеть? Думал я глядя на неё. Ещё утром, она была совсем другой. А сейчас передо мной совсем иная Дашка. Не Дашка, а Дарья Михайловна. Усмехнулся я. Интересно, а я, остался прежним? Я заглянул в лужу, под ногами. Из лужи смотрел всё тот же я, с взъерошенными волосами, и с небритым лицом, только глаза были не мои, они были серьёзными, и кажется, о чём то думали. Я попытался понять, о чём они думают. Они посмотрели на Дашку. На белые яблочные лепестки, украсившие Дашкины волосы, и я понял, что вот она моя Дашка, сейчас стоит передо мной. А завтра? Где она будет завтра? А я, где буду я? И что нужно сделать, что бы она всегда была рядом? Вдруг небо вспыхнуло, и раскатистый гром рассыпался по всему небу. Я схватил Дашку за руку, и крепко сжал её.
Ты чего? Спросила она.
Выходи за меня. Снова вспышка, и гром.
Ты серьёзно?
Да! Прокричал я сквозь небесную канонаду.
Хорошо. Я подумаю. Листья над нами зашелестели, и первые крупные капли стали падать, разбиваясь об асфальт. Бежим. Крикнула Дашка, и мы побежали, выплёскивая фонари из луж.
Время, интересное явление. Сначала, кажется, что его много, а потом его не хватает. При этом эти два события, на первый взгляд, совершенно не связанны между собой. Но это только на первый взгляд. Связь начинаешь замечать, только когда определённый жизненный этап пройден, и ты понимаешь, что эта страница перевёрнута. Сдана в архив памяти. И никогда больше не вернётся для того, что бы, что то изменить в ней. Но это будет потом. А пока, мы с Дашкой, уже год как живём вместе. Впрочем, мы и раньше жили вместе, но это было не постоянно, так сказать от случая к случаю. Теперь же у нас всё серьёзно. Теперь мы всё время вместе. Расстаёмся только когда уходим на работу. А работаем мы в разных местах. Ну, или иногда когда Дашка уходит к подругам, а я к друзьям. Правда сейчас это случается гораздо реже, чем раньше. В конце концов, мы всё равно возвращаемся домой, друг к другу. У нас общий бюджет и общие проблемы. Радости у нас, кстати, тоже общие. Свободное время, мы проводим вместе. Ходим куда ни-будь, или проводим вечер дома, занимаясь каждый своим делом. Это называется семья.