Краткий миг - Рысъ Варвара

Варвара Рысъ

Краткий миг

1

С утра передали: за последние сутки в Москве выпало 40 % месячной нормы осадков. Зима 2043-го года выдалась на редкость снежной, Москву заваливало, снегоочистители не справлялись.

В такую погоду у неё всегда болела голова: вероятно, в природе что-то происходило с давлением, а у неё с юности оно было пониженным.

Однако вечером пришлось поехать на встречу со студентами своего бывшего факультета. Такая была традиция встречи нынешних студентов с особо успешными выпускниками факультета. Она значилась среди успешнейших: Председатель Госкомитета по народному воспитанию и массовым коммуникациям. Название дурацкое, впрочем, скоро название её должности заменят каким-нибудь «думным дьяком» или чем-то вроде в рамках борьбы с неоправданными заимствованиями. Заменили бы уж давно, но подлинно «слов не хватает» для замены всех бюрократических терминов. Однако учёные-лингвисты стараются, ищут. И находят.

Говорили, как водится, об успехе, хотя Прасковья не любила эту замыленную тему. Молодых надо ориентировать на то, чтоб дело делать, а не добиваться «успешного успеха». В американском учении об успехе всегда виделось ей что-то нечистое, трюк какой-то. Надо заканчивать с этими разговорами о личном успехе. Но подробно обдумать этот вопрос не хватало жизненного ресурса: слишком о многом приходилось думать. Впрочем, черкнула в телефоне: «Успех: прекратить говорить».

Задавали вопросы о СМИ, о государственной информационной политике, о свободе слова, о женской карьере. Опасливо осведомлялись, правда ли, что все журфаки страны скоро закроют. Действительно, идея такая висела в воздухе, притом принадлежала она лично Прасковье, выпускнице журфака. Прасковья разговорилась, удачно отвечала на вопросы, её не хотели отпускать, совали книжки для автографа. Студентки облепили её и фотографировались, как детсадовская малышня вокруг любимой воспитательницы. Вроде и голова прошла. Прав отец, учитель труда: работа и коллектив лучшее лекарство.

Однако на выходе из университетского скверика на Моховую, стало хуже. Она ощутила чёрную безнадёжную тоску: в такой же вот снежный день на этом самом месте встретила она Богдана. Только было это днём, а не вечером, тогда было ещё светло. Жизнь тому назад это случилось. Больше двадцати лет прошло. Их дети выросли. Правда, считаются они не их детьми, а её и её мужа. Зачем она согласилась? Казалось, так будет удобнее всем. Ведь Богдана не вернёшь. Впрочем, Мишка поехал в свою чертовскую школу под фамилией Богдана: так велела прабабка. Та самая «чёртова бабушка».

Когда выходила из калитки, на миг показалось, что он где-то тут, рядом, и она встретит его опять. Того, молодого, с кудрями, запорошенными снегом. И сама она молодая, в голубом наивном пуховичке с капюшоном, в котором ходила в университетские времена. Её начинала накрывать тоска.

Она была знакома с этой тоской и умела с нею справляться. Главное не пытаться противиться, а, наоборот, надо поддаться тоске, раствориться в ней, даже усилить, сколь возможно. Просто сесть в укромное место и повспоминать. Вызвать в памяти Богдана, как вызывают нужную страничку в интернете, мысленно обнять, положить голову на грудь, рассказать о своей жизни. И тоска, дойдя до своей наивысшей точки, постепенно начинает проходить, а жизнь продолжаться. Вполне сносная, даже хорошая, незазорная, очень даже завидная, по общему мнению, жизнь.

Но сейчас накрыло как-то по-особому жестоко вот что значит место. Ощущение такое, что она его увидит, непременно должна увидеть. Она ведь никогда до конца не верила, что его нет на свете. Он где-то есть, он растворён в пространстве и времени, потому что, если б умер она бы почувствовала; может быть, тоже умерла или, по крайней мере, заболела, а она ничего даже не ощутила в тот момент.

Чепуха какая-то, сентиментальный вздор. С годами она становится идиотски сентиментальной, вероятно, скоро климакс. Некоторые боятся климакса, а чего его бояться? Климакс и климакс. Детей ей не рожать, нравиться тоже некому. Публике? Ну, с этим у неё всё в порядке: по её роли красоткой быть и не требуется. Мужу? Это уж совершенно лишнее, да и сам он, скорее всего, лишний. Хорошо, что он всё правильно понимает и его такое положение устраивает. Так что даже и неплохо быть старой. Современный мир не приемлет старость и смерть он их словно бы отрицает, точно и нет их вовсе. Сегодня старой быть стыдно, все должны молодиться, хорохориться, колоться гормонами и ботоксом; она и сама ходит каждую неделю к косметичке. А ведь, если подумать, в честной старости есть своя прелесть. А может, она просто устала и надо побыть одной.

Она отпустила водителя, дошла до гостиницы «Националь» и зашла в кафе «Доктор Живаго».

Он сидел за столиком перед окном и смотрел на улицу, где падал и падал снег. Перед ним белела кофейная чашка.

Прасковья не удивилась. Вот они и встретились. «Чтоб мы увиделись хотя б на краткий миг»  вспомнила она строчку из его стихотворения единственного читанного ею. Кстати, почему «краткий миг»? Раз миг значит краткий; она тогда не обратила внимания.

Во время их жизни он никогда не показывал ей своих стихов кстати, почему?  а то единственное стихотворение, которое она прочитала, было в блокноте, что принёс Родион. Уже после. И вот сегодня этот «краткий миг» наступил, и они встретились. Значит, чего ж удивляться?

Он не видел её, потому что сидел вполоборота к окну, а она стояла и смотрела, смотрела, смотрела. Точно такие же плотные кудри, только наполовину седые. Соль с перцем. Твидовый пиджак в ёлочку под цвет кудрей: он всегда удачно подбирал одежду. Он что-то почувствовал и обернулся. И мгновенно узнал. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Потом он стал медленно подниматься, опираясь о край стола. Или ей показалось, что медленно. Вспомнилось давнее: в день их свадьбы он впечатлил директрису родительской школы тем, что никогда не сидит, когда женщина стоит. Они стояли и смотрели друг на друга, не говоря ни слова.

Она жадно впитывала его облик, насыщалась им. Похудел, постарел, глубокие морщины на лбу, у глаз, возле рта. На правом виске шрам, частично прикрытый волосами. Те же внимательные глаза, но совсем не голубые, как было прежде, а совершенно серые. Или, может, освещение тут такое. Белая рубашка с расстёгнутым воротом, кажется, льняная; ему, как и ей, всегда нравился лён.

 Можно я присяду?  наконец выговорила она.

 Да, конечно,  очнулся он. Отодвинул ей стул.  Памятным ей, неповторимо элегантным движением он помог ей снять шубу, но потом долго и неловко возился с вешалкой, кажется, у него дрожали руки; наконец сумел повесить.

Несколько минут сидели и смотрели друг на друга. У него на правой руке тонкое обручальное кольцо, как было когда-то. Кольнуло что-то вроде ревности. Что у неё тоже есть кольцо, и не только кольцо, но и муж есть она напрочь забыла. Стёрлось из сознания.

 У тебя есть жена?  указала она глазами на кольцо.

Он несколько секунд, прищурившись, смотрел на неё, словно пытаясь понять, о чём она. Потом утвердительно качнул головой.

 Когда ты приехал?  спросила она. Было трудно говорить. Просто технически трудно: не выговаривались слова.

Он снова смотрел на неё, как будто не понимая. Потёр лоб, словно соображая, и ответил:

 Сегодня. Прямо сейчас.

 А где ты живёшь?  она тоже очень плохо соображала.

 Здесь,  он показал взглядом вверх,  в этой гостинице.

Подошёл официант. Она заказала зелёный чай и тотчас о нём забыла. Они сидели и молча смотрели друг на друга.

 Ты приехал один?  спросила наконец она, имея в виду его жену.

Он опять сделал видимое усилие, чтоб понять. Наконец понял и кивнул.

 Зачем ты приехал?  после паузы сумела сформулировать она.

Он на несколько секунд задумался, чуть сморщив лоб, и наконец ответил:

 Не знаю.

 Как не знаешь?  удивилась она.  Ты же зачем-то приехал?

 Чтобы быть здесь.  Он помолчал, словно пытаясь сообразить, что бы ещё сказать, но не придумал и проговорил только:

 Лучше я не умею объяснить.

Они ещё некоторое время молчали. Может быть, долго. Прасковья попыталась пить свой зелёный чай, но получалось плохо: чай совсем остыл.

Он тёр лоб, закрыв лицо ладонью. Прасковья почему-то всё время видела его обручальное кольцо.

 Парасенька,  обратился он к ней тем давним именем, которым её никто никогда больше не звал и от которого у неё заболело внутри.  Я приехал потому, что мне это было разрешено. Раньше не разрешалось,  он внимательно глядел в свою недопитую кофейную чашку.  Тебе, надо полагать, сообщили, что я погиб.  Она коротко кивнула.  А я, к счастью или к несчастью, выжил,  он болезненно поморщился.  Спасли меня самые что ни наесть международные террористы, враги рода человеческого,  он одновременно поморщился и усмехнулся.  А наши воины света за то, что выжил, ну и так, по совокупности заслуг, упекли в наш чертовский Гулаг. Я и не знал, что у нас это есть. Притом вовсе не в Сибири. Это был элегантный, современный, усовершенствованный Гулаг, вернее, шарашка при нём. Впрочем, там я приобрёл много ценных навыков и умений. И даже кое в чём продвинул нашу дьявольскую науку. Такой вот curriculum vitae. О тебе я кое-что прочёл в интернете за последние три дня. До этого текущих новостей я был лишён. Восхищён, но не удивлён твоими успехами.

Он говорил монотонно, точно докладывал начальству, и в конце доклада словно выдохся и безмерно устал. Прасковья жадно смотрела на него и молчала. Не могла говорить. Они ещё посидели молча, неотрывно глядя друг на друга.

 Парасенька, может быть, хочешь поужинать? Ты ведь с работы, как я понимаю, а здесь, кажется, несколько приличных ресторанов,  в его голосе была смертная тоска.

2

Прасковья отрицательно покачала головой. Как удивительно: двадцать с лишним лет назад они гуляли в этих местах, и он всегда заботился о том, чтобы её повкуснее накормить. С этого всякий раз начиналась их встреча: она выходила после занятий, и они шли обедать. И ей это очень нравилось: поесть в хорошем ресторане было тогда для неё ценной оказией.

 Нет, Богдан, спасибо, не хочу,  помотала она головой.  Яя обнять тебя хочу,  это выговорилось само собой.

Он сделал едва заметное движение от неё и взглянул с испугом.

 Когда-то мы с тобой ходили в театр и на каток помнишь? Есть теперь каток на Красной площади?  он ещё раз чуть отодвинулся, улыбнувшись жалкой улыбкой.

 Кажется, нет,  покачала она головой. Выходит, он, как и она, вспомнил самое начало.  А если б был, мы пошли бы с тобой на каток?  усмехнулась она.  Ты, в самом деле, помнишь то время?

 Конечно. Всё-всё помню.  Он словно посмотрел куда-то вглубь себя.  «Царя Бориса» в Малом театре помню,  он улыбнулся той же жалкой полуулыбкой.

 продекламировала Прасковья из «Царя Бориса». Голос был почему-то хриплый и грозил оборваться.

 А ведь и впрямь, кажется, так,  откликнулся он всё так же бесцветно.  Кажется, Русь стоит. И это вселяет сдержанный оптимизм. Слава Богу, что не случилось большой смуты.

 И твой вклад весьма велик в то, что не случилась,  она протянула руку к его руке, но ему вдруг понадобилось размешать давно остывший кофе. Она почувствовала себя оскорблённой.

 Ну, всё то, что было это ургентная мера, кавалерийская атака, на ней жизнь не построишь,  отверг он её похвалу.  Страна должна богатеть, планомерно укрепляться, вооружаться. Это единственная надёжная мера против смуты. А правда, что страну переименуют в Русь? И к ней присоединится несколько ближних стран?

Он говорил с усилием. Ей показалось, что говорит он об этом, чтоб не говорить о чём-то ином, что хочет скрыть.

 Да, есть такая идея но вряд ли  ответила она рассеянно.  Богдан!  решилась она наконец,  Мне бы хотелось побыть с тобой как это сказать наедине, в замкнутом пространстве. Без людей.

Он молча смотрел на неё, словно опять не понимая, чего она хочет.

 Давай поднимемся в твой номер,  попросила она.  Пожалуйста.

 Парасенька, но видишь ли  он замолчал.

Прасковья почувствовала, что вот-вот расплачется от обиды. Он решительно отвергал её. А она обидно его любила. Все эти годы любила. И сейчас любила до боли, до умопомрачения. У него есть жена? Бог мой, какая разница! Кому станет плохо от того, что обнимет его? Прижмётся к телу, положит голову на грудь, на самую шёрстку. Она столько лет мечтала об этой шёрстке. А он категорически этого не хочет. Она собрала остатки достоинства.

 Хорошо, Богдан. Рада, что мы увиделись. Уже поздно, мне пора.  Она сама понимала, что голос её звучит жалко.  Провожать меня не надо.  Она поспешно встала, ощущая, что вот-вот брызнут слёзы.

 Парасенька,  он тоже встал и впервые прикоснулся к ней взял за обе руки.  Парасенька, не оставляй меня! Побудь ещё чуть-чуть. Я понимаю, тебе надо быть дома, тебя, наверное, ждут, но прошу тебя, ещё чуть-чуть. Его голос звучал умоляюще. Она освободила руки.

 Ты хочешь ностальгически вспомнить былое и одновременно сохранить верность своей жене?  проговорила с плаксивой иронией.

 Ничего не понимаю!  растерялся он.  О чём ты, Парасенька?

 Ну, ты же сказал, что у тебя есть жена. Вероятно, ты, как честный человек, желаешь быть лояльным.  Он слушал с напряжённым недоумением. «Господи, как идиотски я выражаюсь!»  мелькнуло у неё в голове.

Неожиданно он рассмеялся. Смех был дребезжащий, старческий; прежде он так никогда не смеялся.

«Господи, за что? Зачем он смеётся надо мной?»

 Ну да, у меня есть жена. С которой я обвенчан. А то, что ты подумала, настолько абсурдно, что такого вздора я и вообразить не мог. Потому тебя и не понял.  Он смотрел на неё с грустной иронией взрослого по отношению к ребёнку.  Ты совершенно меня забыла, Парасенька. И помимо этого, вовсе не представляешь себе той жизни, которой я жил. Это хорошо, что не представляешь, не надо тебе этого. Но не бросай меня сейчас, ладно?

Прасковья совсем ничего не понимала. Она вновь опустилась на стул.

 Мне хочется обнять тебя, Чёртушка,  проговорила тихо.

 Хорошо, пойдём,  согласился он, как на что-то тяжкое для себя.

Едва они вошли в номер, который оказался менее роскошным, чем можно было предполагать, судя по местонахождению гостиницы, она обвила руками его шею, прижалась к груди. Расстегнула две пуговицы рубашки и поцеловала шёрстку, ставшую за эти годы тоже полуседой. Сняла и отбросила его твидовый пиджак. Целовала его лицо, шею, вдыхала, впитывала в себя его тело и, как ей казалось, его душу всё, о чём тосковала столько лет. Запустила пальцы в его полуседые кудри, нащупала твёрдое. Поняла: за эти годы у него выросли рожки, о которых он когда-то рассказывал, что они вырастают у зрелых, опытных чертей. Таким чертям уже можно доверять самостоятельную работу,  вспомнила она давние рассказы Богдана. «Чёртушка любимый». Ей ужасно захотелось взять в руки и поцеловать его чертовский хвост, покрытый чёрной нежнейшей шёрсткой, как нос кота Насилия. Почему-то вспомнился его кот, о котором она не думала много лет. «А может, хвост тоже поседел?»  подумала мимоходом. Ей хотелось расстегнуть его ремень, но она не решалась.

Он же был на редкость скромен. Гладил её плечи и голову, скорее успокаивая, чем отвечая на её ласки.

Она вдруг осознала, что за всю жизнь не научилась обольщать и соблазнять. Просто понятия не имеет, как это делается. Какие-то, говорят, есть эрогенные зоны Ей никогда в этом не было нужды. С Богданом всегда было прекрасно и так, а Гасана вся эта канитель не интересовала. А других других как-то и не случилось. В результате она неумела и неловка, как провинциальная старшеклассница.