Ибо призрак поднял забрало, обнаружив два исполинских ока, как бы прихваченных коркою льда; воскликнул тревожно: «Что-что?»; вынул глаза, оказавшиеся парой запотевших внутри шлема очков в роговой оправе; попытался вытереть их о конскую гриву, отчего они стали только мутнее; поднял обе руки над головой и попробовал вытереть очки о плюмаж; уронил копье; уронил очки; сполз с коня, чтобы их отыскать, при этом забрало захлопнулось; поднял забрало; наклонился за очками; выпрямился, потому что забрало захлопнулось снова, и воскликнул печально: «Силы благие!»
Варт отыскал очки, протер их и подал призраку, который их тут же надел (забрало сразу захлопнулось) и принялся с таким рвением карабкаться обратно на коня, словно спасал свою драгоценную жизнь. Забравшись, он протянул руку за копьем, которое вручил ему Варт, и, ощутив себя в безопасности, приоткрыл забрало левой рукой, да так и держал потом открытым. Затем призрак воззрился на мальчика, приложивши руку ко лбу, словно потерпевший крушение мореплаватель, высматривающий землю, и вскричал: «Ага! Это кто ж у нас тут такой, что?»
Прошу прощения, сказал Варт, я мальчик, чей опекун сэр Эктор.
Милый мальчуган, сказал Рыцарь. В жизни его не встречал.
Не могли бы вы указать мне путь к его замку?
Ни малейшего представления. Сам чужой в этих краях.
Я заблудился, сказал Варт.
А вот это забавно. Я и сам заблудился лет семнадцать назад. Прозываюсь Король Пеллинор, продолжал Рыцарь. Может, слыхал обо мне что? Забрало закрылось с хлопком, похожим на эхо этого «что?», но было немедленно вновь открыто. Семнадцать лет, с самого Михайлова дня, гоняюсь за Искомой Зверью. Скучно, страсть.
Да уж я себе представляю, сказал Варт, который отродясь не слыхивал ни про Короля Пеллинора, ни про Искомую Зверь, но решил, что самое безопасное в нынешних обстоятельствах сказать именно это.
Это Бремя Пеллиноров, гордо сказал Король. Лишь Пеллинор может его настигнуть то есть, конечно, или его ближайший родич. Всех Пеллиноров воспитывают, исходя из этой идеи. Ограниченное образование, в сущности. Катыши и прочее в этом роде.
Про катыши я знаю, произнес с интересом мальчик. Это помет, оставляемый зверем, когда его гонят. Ловчий кладет его в свой рог, чтобы потом показать хозяину, и может сказать по нему, разрешена ли охота на этого зверя и каково его состояние.
Умный ребенок, отметил Король. Очень. Ну вот, а я почти постоянно таскаю катыши с собой. Нечистоплотный обычай, добавил он, обретая подавленный вид, и совершенно бессмысленный. Сам понимаешь, Искомая Зверь на свете одна, и вопрос: дозволена на нее охота или нет не может даже возникнуть.
Тут забрало его приладилось падать так часто, что Варт решил пока не думать о своих невзгодах, а попытаться взбодрить собеседника, задавая ему вопросы по единственному предмету, о котором тот, видимо, мог говорить со знанием дела. Даже беседа с заблудившимся членом королевской фамилии лучше, чем одиночество в лесу.
А на что она похожа с виду, эта Искомая Зверь?
Ах, мы, знаешь ли, именуем ее Бет Глатисант, отвечал монарх, принимая ученый вид и возвышая голос, или, что, по-английски сказать, Искомая Зверь. Ты же можешь называть ее всяко, добавил он милостиво, хочешь Искомая Зверь, а хочешь Искомый. Сия Зверь обладает главою змеи, э-гм, и туловом леобарса, и лядвеями льва, и голенями оленя. И куда та зверь ни пойдет, из чрева ее исходит шум, как бы от тридцати пар гончих псов. Если, конечно, она в это время не пьет, добавил Король.
Вот, должно быть, жуткое чудище, сказал Варт, опасливо озираясь.
Жуткое чудище, повторил Король. Такова она и есть, Бет Глатисант.
И как вы за ней гоняетесь?
Похоже, то был неверный вопрос, ибо вид у Пеллинора стал еще удрученней.
У меня с собой ищейная сука, сказал он печально. Вон она там.
Варт поглядел в ту сторону, куда уныло указывал большой палец монарха, и увидел многократно обмотанное веревкой дерево. Конец веревки был привязан к седлу Короля Пеллинора.
Что-то я ее не разгляжу.
Запуталась в веревке с той стороны, смею сказать. С ней вечно так я в одну сторону, она в другую.
Варт обошел дерево и обнаружил крупную белую псину, вычесывающую блох. Едва увидев Варта, она принялась извиваться всем телом, бессмысленно осклабясь и задыхаясь от стараний облизать ему все лицо, несмотря на веревку. Псина была слишком опутана вервием, чтобы сдвинуться с места.
Ищейка в общем хорошая, сказал Король Пеллинор, только уж очень пыхтит, вечно в чем-нибудь путается и тянет не в ту сторону. С ней да с этим забралом я порою не знаю, куда и поворотить.
А почему вы ее не отвяжете? спросил Варт. Она бы тогда гонялась за Зверью вряд ли хуже, чем теперь.
Вот видишь ли, она тогда удирает, и я ее иногда по неделям не вижу. А без нее скучновато, добавил Король, гонишься за Зверью, а где она, что она никогда ведь толком не знаешь. А тут все же, понимаешь, компания.
Похоже, по натуре она дружелюбна.
Чересчур дружелюбна. Порой я вообще сомневаюсь, за Зверью ли она гоняется.
И что она делает, когда ее видит?
А ничего.
Ну что же, сказал Варт. Я думаю, в конце концов у нее все же появится к ней интерес.
Как бы там ни было, прошло уже восемь месяцев с тех пор, как мы ее видели.
С самого начала беседы голос у бедняги становился все более грустным, и теперь Король явственно начал пошмыгивать носом.
Это проклятие Пеллиноров, воскликнул он, вечно таскаться за этой паршивой Зверью. Уж если на то пошло, кому вообще она нужна? Сначала ты останавливаешься, чтобы спустить ищейку, потом у тебя сваливается забрало, потом ничего не видишь через очки. Поспать негде, где ты есть никому не известно. Зимой ревматизм, летом солнечные удары. И ведь несколько часов уходит на то, чтобы напялить эти клятые доспехи. А напялишь так либо изжаришься, либо заледенеешь, да они еще и ржавеют. Сидишь всю ночь, начищаешь. Ах, как бы мне хотелось иметь хороший собственный домик и жить в нем, с кроватями, с настоящими подушками, с простынями. Будь я богат, именно это я бы и купил. Хорошую кровать с хорошей подушкой и с хорошей простыней, на которой приятно лежать, а потом я бы вывел этого паршивого коня на луг да сказал бы этой паршивой ищейке: «Беги куда-нибудь, поиграй», и покидал бы в окно все мои паршивые латы, а паршивую Зверь оставил в покое, пусть она сама на себя охотится, вот что бы я сделал.
Если бы вы смогли показать мне дорогу домой, сказал хитроумный Варт, то сэр Эктор наверняка оставил бы вас ночевать.
Ты вправду так думаешь? вскричал Король. На кровати?
На кровати с периной.
Глаза у Короля Пеллинора округлились как блюдца.
С периной! медленно повторил он. А подушка там будет?
Подушки, пуховые.
Пуховые подушки! прошептал Король, затаивая дыхание. А затем стремительно выдохнул: Какой, наверное, чудный дом у твоего господина!
Я думаю, он не дальше чем в двух часах пути отсюда, сказал Варт, стараясь не упустить удачи.
И что же, этот господин послал тебя для того, чтобы ты меня к нему пригласил? (Он уже забыл, что Варт заблудился.) Как это мило с его стороны, очень мило, по-моему, что?
Он будет рад нас видеть, искренне сказал Варт.
Ах, как это мило с его стороны, снова воскликнул Король, принимаясь торопливо оправлять свою амуницию. И какой он, должно быть, милый джентльмен, раз у него есть кровать с периной! Я полагаю, придется ее с кем-нибудь разделить? произнес он с сомнением.
Вы сможете получить кровать в ваше полное распоряжение.
Кровать с периной, в полное распоряжение, с простыней и с подушкой, а может, даже с двумя или с подушкой и с валиком и не нужно вовремя подниматься к завтраку! Твой опекун, он как вовремя поднимается к завтраку?
Никогда, сказал Варт.
А блохи в постели есть?
Ни единой.
Ну! сказал Король Пеллинор. Должен сказать, звучит до того хорошо, что и словами не выразишь. Кровать с периной, и притом ни единого слова о катышах. Как долго, ты говоришь, нам туда добираться?
Часа два, сказал Варт, но второе из двух этих слов ему пришлось прокричать, ибо его заглушил шум, который в это мгновение поднялся где-то неподалеку.
Что это? воскликнул Варт.
Внемли! крикнул Король.
Милость Господня!
Это Зверь!
И рьяный охотник немедля забыл обо всем, кроме своей задачи. Он вытер очки о заднюю часть штанов о единственный доступный на нем кусок ткани, меж тем как вокруг все разрастался кровожадный утробный рев. Он приладил очки на кончик длинного носа в точности перед тем, как автоматически хлопнуло забрало. Он стиснул в правой руке тяжелое копье и галопом поскакал в сторону шума. Веревка, обмотанная вокруг дерева, не отпустила его далеко никчемная сука тем временем меланхолически гавкала, и с громовым лязгом Король сверзился наземь. В следующую секунду он уже поднялся (Варт был уверен, что очки разлетелись вдребезги) и заскакал на одной ноге вокруг белого коня (другая застряла в стремени). Подпруга выдержала, каким-то образом он вновь залез на коня, оседлав заодно и копье, и загалопировал вокруг дерева в направлении, противном тому, в котором ищейка приматывалась к стволу. Он сделал на три круга больше, чем требовалось, а сука меж тем с лаем мчала в другую сторону, и наконец с четвертой или пятой попытки они избавились от помехи.
«У-лю-лю, что!» вскричал Король Пеллинор, размахивая в воздухе копьем и возбужденно раскачиваясь в седле.
Затем он исчез во мраке леса вместе с несчастной собакой, влекомой за ним на веревке.
3
Мальчику сладко спалось под пологом леса тем неглубоким, но освежающим сном, каким спишь в первый раз на открытом воздухе. Поначалу он лишь немного уходил под поверхность сна и проскальзывал там, словно лосось по мелководью, так близко к поверхности, что ему казалось, будто он еще в воздушной среде. Он думал, что бодрствует, хотя уже спал. Он видел, как звезды вращаются над его запрокинутым лицом на своих беззвучных и бессонных осях, как с жестким шуршанием трется о них листва, и слышал, как что-то чуть шевелится в траве. Легкий шелест шагов, биение мягких бахромчатых крыльев и тихий шорох чьих-то телец, легко скользящих вдоль травинок или бряцающих листами орляка, поначалу страшили и интересовали его, так что он поворачивался посмотреть, что там такое (но ни разу ничего не увидел), потом убаюкивали, и он уже не стремился их разглядеть, уверясь, что они это они и ничто иное, и, наконец, все разом исчезало, а он утопал все глубже, глубже, зарываясь носом в пахучий дерн, в теплую почву, в неиссякающие подземные воды.
Трудно было уснуть под ярким светом летней луны, но уснувший спал уже крепко. Солнце взошло рано, заставив Варта негодующе отвернуться, но, засыпая, он научился осиливать свет, и теперь свет не смог его разбудить. Только в девять, через пять часов после рассвета, он перекатился на спину, открыл глаза и мгновенно проснулся. Очень хотелось есть.
Варту приходилось слышать о людях, кормившихся одними лишь ягодами, но сейчас эти сведения не представлялись полезными, ибо стоял июль и ягод не было вовсе. Он нашел две земляничины и с жадностью их проглотил. На вкус они показались ему слаще всего на свете, и он пожалел, что их так мало. Потом ему захотелось, чтобы теперь стоял апрель, тогда он мог бы найти птичьи яйца и насытиться ими, или чтобы Простак не потерялся и поймал бы ему кролика, а он бы его зажарил на огне, который добыл бы, потерев одной палочкой о другую, будто презренный индеец. Впрочем, Простака он потерял, да, похоже, потерялся и сам, пожалуй, и палочки навряд ли бы загорелись. Он решил, что не мог уйти от дома дальше чем на три-четыре мили и что самое правильное в его положении это тихо сидеть и прислушиваться. Тогда, если повезет с ветром, он сможет услышать шум сеностава и на слух отыскать дорогу к замку.
Услышал же он негромкий лязг, который заставил его подумать, что, верно, Король Пеллинор где-то невдалеке снова гоняет Искомую Зверь. Только звук был уж больно мерный и какой-то единонацеленный, отчего он решил, что Король Пеллинор с немалым терпением и усердием пытается совершить некое особое действие к примеру, почесать себе спину, не снимая доспехов. И он пошел в направлении шума.
В лесу открылась поляна, а на ней опрятный каменный домик. Домик, хоть Варт в тот миг этого и не приметил, разделялся на две части. Главную составляла горница, или гостиная для всякого случая, высокая, до самой крыши, в полу ее помещался очаг, дым от которого без особой поспешности уходил через дырку в соломенной кровле. Другая половина домика делилась горизонтальным настилом надвое вверху находилась спальня, она же и кабинет, а низ служил кладовкой, клетью, конюшней и хлевом. Здесь, внизу, проживал белый ослик, а наверх отсюда вела приставная лестница.
Перед домом был вырыт колодец, и очень старый джентльмен, вращая ворот, тянул оттуда бадью с водой, металлический лязг, услышанный Вартом, как раз и производился колодезной цепью.
«Блям-блям-блям», говорила цепь, пока бадья не ударила о закраину колодца, и «Ах, чтоб тебе провалиться! сказал старый джентльмен. Уж казалось бы, после стольких лет ученых занятий ты мог бы, клянусь Пресвятой Богородицей, разжиться чем-нибудь почище этого чертова колодца и дурацкой бадьи, чего бы оно, черт подери, ни стоило».
«И опять же, с какой стороны ни взгляни, прибавил старый джентльмен, вытягивая бадью из колодца и недоброжелательно ее озирая, ну что им стоило протянуть сюда электричество с водопроводом?»
Его облекала ниспадающая мантия с меховым капюшоном, на которой были вышиты знаки Зодиака, разнообразные каббалистические символы вроде треугольников с оком внутри, странного вида крестов, древесных листьев, птичьих и звериных костей, и целый планетариум звезд, сиявших под солнцем, словно осколки зеркал. На голове красовалась остроконечная шляпа вроде дурацкого колпака или того головного убора, какой носили в то время дамы, только у дам с верхушки обыкновенно свисала вуаль. Еще при нем были волшебная палочка, вырезанная из lignum vitae, священного дерева жизни, которую он положил близ себя на траву, и пара очков в роговой оправе вроде тех, что носил Король Пеллинор. Очки были необычные: без заушин, походящие формой на ножницы или на сяжки гигантской осы убийцы тарантулов.
Прошу прощения, сэр, сказал Варт, не могли бы вы указать мне дорогу к замку сэра Эктора, если вас это не затруднит.
Пожилой джентльмен поставил бадью на землю и взглянул на него:
А зовут тебя, стало быть, Вартом?
Да, сэр, пожалуйста, сэр.
Мое имя Мерлин, сказал старик.
Как поживаете?
Как поживаете?
Когда с формальностями было покончено, возникла пауза, и Варт смог подробнее разглядеть старика. Волшебник не мигая уставился на него со своего рода благосклонным любопытством, порождавшим ощущение, что и он может глазеть на старика и это не будет грубостью, все равно как если бы он разглядывал одну из коров своего попечителя, которая, оперев о калитку голову, призадумалась вдруг о его персоне.
Мерлина украшали длинная белая борода и длинные белые висячие усы. Приглядевшись, Варт обнаружил, что вид у него далеко не опрятный. Не то чтобы ему грязь набилась под ногти или еще что-то такое, нет, но складывалось впечатление, что в волосах его гнездится некая крупная птица. Варту случалось видеть гнезда перепелятника и ястреба, безумную мешанину мелких прутьев и объедков, отнятых у белок и ворон, белый помет, старые кости, нечистые перья, погадку, все, что покрывало ближние ветви и основание древесного ствола. Схожее зрелище являл собою и Мерлин. На плечах старика среди звезд и треугольников мантии виднелись дорожки помета, и, пока он, неспешно помаргивая, разглядывал стоявшего перед ним мальчика, с кончика его шляпы неторопливо спускался крупный паук. Выражение лица у Мерлина было озабоченное, как будто он пытался припомнить какое-то имя, писавшееся как Чол, но произносившееся совершенно иначе, может быть Мензис или все-таки Далзиэль? Пока он рассматривал мальчика, его добрые голубые глаза, очень большие и круглые под очками, словно затягивались пленкой и туманились; наконец он с решительным выражением отворотился, как бы придя к выводу, что ему это все-таки не по силам.