Староуральск, 2017
Кажется, кафе называлось «Дарья». Строго говоря, не кафе даже, а круглосуточная забегаловка-шаурмячная на транспортной развязке, пропахшая хлоркой и прогорклым жиром, рай для всякого сброда. Место предложила Ксения: она по привычке всего дичилась и стеснялась, особенно кафе и магазинов одежды. Нина к тому времени уже девять лет не жила в Староуральске и совсем от него отвыкла. Им было одинаково неуютно, и это сближало похлеще семейных уз.
Нина приехала в «Дарью» с ночного рейса, заняла столик подальше от шумной компании таксистов и бессмысленно уставилась в окно. Ореолы фонарей, рыжие, воспалённые, расплывались по черноте. Набухшее небо всё равно висело выше, чем в Питере. Снег лежал на оконных отливах, как вата между рам в бабушкиной квартире.
Бабушка. Бабушка. Бабушка.
И квартиры теперь нет она завещана Зойке. Бабушка сказала об этом Ксении за месяц до смерти, и та не обиделась. Зато Нина обиделась за двоих. Почему Зойка? Почему всё ей?
Уныло звякнули трубки китайского колокольчика над входом. В кафе вошла Ксения. Она была в чёрном пуховике, тёмные волосы стянуты на затылке в тугой хвост, лицо молодое, гладкое, с какой-то особой чугуевской дерзинкой. Точь-в-точь бабушка Лида в молодости. Бабушка была красавицей от начала и до конца. На фотографии, где они сняты вместе с сестрой, это не так заметно: яркая Зоя затмевает Лиду, отвлекает своей тревожащей, недетской красотой. Зато на других, послевоенных, портретах от бабушки глаз не отвести. Потому что у Зои нет послевоенных портретов.
Все женщины в их роду красавицы все, кроме Нины.
Ксения улыбнулась ей обветренными губами и прошла к стойке.
Тебе взять что-нибудь?
Головы таксистов повернулись одновременно, как на нитку нанизанные.
Нина замотала головой.
Ксения заказала комплексный обед их здесь подавали круглосуточно.
Зря отказываешься, тут лучшая шаурма в городе. Я поем быстренько, пока Зоя не пришла. При ней как-то неудобно. Как твоё житьё-бытьё? Как учёба?
Нина молча смотрела, как Ксения хлебает суп. Что положено говорить в такие моменты родственникам, с которыми не виделся лет восемь? Ничего, наверное. Не случайная же попутчица, в конце-то концов, чтобы ей душу изливать.
Нормально. Универ давно окончила. Работаю юристом.
Ксения, казалось, хотела что-то ещё спросить, но передумала. Отодвинула пустую миску из-под супа и зашуршала обёрткой шаурмы.
Как твои дела? Девочки как?
Дина уехала в Москву. Лиза со мной.
О, а куда Дина поступила?
Никуда. С мужиком она уехала, и тихо добавила, мы с ней не общаемся. Вообще.
Повисла пауза. Ксения положила на стол наполовину раздетую шаурму и, не таясь, достала из сумки плоскую фляжечку.
Возьми себе кофе, сказала, я поделюсь. Это хороший коньяк. «Старый Кенигсберг».
Я крепкое не пью.
Из-за Тамарки?
Нина подняла глаза. Ксения смотрела на неё в упор и, видимо, не испытывала никакого смущения. Бабушка бы не одобрила такой разговор.
Нет, просто вкус не нравится.
Извини, Ксения оторвала от обёртки длинную полоску. Бестактно, да? Я совсем одичала. Сначала жили, как Лыковы, в этом «Уралуглероде», а теперь я фасовщицей работаю, с людьми мало общаюсь.
Полоска свилась в колечко, и Ксения смела её на пол.
Да ничего, Нина смотрела в окно поверх её головы. Ты что-нибудь о ней знаешь?
О Тамарке-то? Видела один раз. У Пятёрочки. На опохмел клянчила. Я не дала. Бабе Лиде позвонила, она сказала: правильно, нечего. Слушай, ты куришь? Я выйти хочу.
Нет, не курю.
Снег всё сыпал и сыпал. Он укрыл, как чехлами, припаркованные машины, устелил тротуар, с наветренной стороны наглухо залепил окна. А что, если Тамара лежит где-то там, под одним из этих обманчиво-тёплых одеял?
Мать.
Она отвыкла от этого слова.
Нина почувствовала, как заныл на боку шрам от ожога. Искали-искали, отчего может болеть, но безуспешно. «Психосоматика, многозначительно сообщил тогда участковый терапевт. Все болезни от неё. Даже рак. Вы головушкой-то не мотайте, девушка. Вы доктора Ветчинникова смотрите?» Она тогда вылетела из кабинета и, забежав за угол, расхохоталась так, что какая-то бабулька предложила позвать врача. «Я только что от него», сквозь смех выдавила Нина.
Шрам сбегал от подмышки до середины бедра и там, где его натирала резинка трусиков, периодически нестерпимо чесался. «После стольких лет? Всегда», такая у них с Димой была шутка. Он любил почему-то проводить по шраму пальцем, когда обнимал её сзади. Поначалу Нина думала, что это он так храбрится, показывает, что ему не мерзко, но Диме, кажется, действительно было «норм» он так сказал, впервые увидев её бок в свете зеленоватой общажной лампы. Тогда обиделась, но потом поняла: так лучше, чем все эти участливые «да незаметно совсем» и взгляды на пляже, направленные куда угодно, лишь бы не на её изуродованный бок.
Кроме Димы и бабушки на шрам нормально реагировал только ещё один человек. Ну вот, обязательно же к чему-нибудь его вспомнить. Как чёрта.
Узелки, бугорочки, складочки.
Нина могла бы свой шрам с закрытыми глазами нарисовать. Лет в тринадцать столько у зеркала простояла в трусах и лифчике-нулёвке, что удивительно, как оно не задымилось от нагрузки.
«Лунный ландшафт, шутил врач ожогового отделения, протягивая Нине мандарин. Ты погоди, почисти кожуру. Господи, сущий волчонок».
Мандарин пылал посреди унылой палаты, как маленькая шаровая молния.
Бабушка стояла рядом с врачом в дверном проёме высокая, седая, в белом халате поверх строгого костюма. Вместо рта тонкая лиловая линия.
Я могу подойти к ней?
Разумеется.
Ниночка, ты меня помнишь?
Баба.
И тут Нина может поклясться чем угодно бабушка заплакала. Две огромные прозрачные слезы выкатились из чудных, орехового цвета, чугуевских глаз, которыми Нину природа не наградила только в силу закона вселенской несправедливости.
Бабушка говорила, что Нина не может этого помнить.
«Ты была маленькая и отставала в развитии». Ага-ага, так отставала, что в школу пошла, едва семь лет сровнялось.
Но Нина помнила, помнила. Свои воспоминания ни с чем не спутаешь у них есть глубина, фактура, запах. На двери палаты, например, краска лежала в десяток слоёв, в одном месте содранная до первого, нежно-голубого. Чешуйки можно было отколупывать, если никто не видит, и отправлять в рот. Выпуклые затёки, похожие на прыщи, оторвать ногтями не удавалось, но кто-то из маленьких пациентов придумал обводить их по кругу карандашом.
А мандарин? Ни один фрукт в её жизни не пах так маняще и сладко, как тот. Проглотив мякоть, Нина собрала кожуру в горсть и несколько дней мусолила во рту, на ночь засовывая под подушку, пока клад не обнаружила и не выбросила нянечка.
Детский инспектор считает, что это была случайность. Девочка вбежала на кухню, толкнула мать под локоть, и та опрокинула ковшик с кипятком, сказал врач. К несчастью, вместо того, чтобы вызвать «скорую помощь», мать смазывала ожог маслом. Это расхожее заблуждение, опасное для больного. Ожог загноился, пришлось чистить, едва не случился сепсис Когда мы приехали на вызов, мать была в состоянии алкогольного опьянения.
Она алкоголичка, в бабушкилидином голосе лязгали валки староуральских заводов. Я добьюсь, чтобы Нина жила со мной.
Бабушка всегда добивалась, чего хотела.
Ну и погодка!
Вокруг Ксении клубилось морозно-табачное облако. Она стряхнула снег с капюшона на пол и села к столу.
Не надумала насчёт кофе?
Я хочу хоть немного поспать перед прощанием.
Ты у Зои остановишься?
В гостинице. Маленькая какая-то, в районе Белинского.
Зачем? К нам бы заселилась, мы с Лизкой вдвоём, потеснимся. Она, кстати, на похороны не пойдёт завтра. Смена у неё в кафе, да и можно её понять.
Ксения скомкала обёртку и швырнула в урну. Недолёт. Один из таксистов встал, чтобы помочь, но она его опередила.
Сама, сказала.
Вышло весомо и жёстко, по-чугуевски. Пока наклонялась, таксист ощупывал её бессовестным взглядом. Вернувшись, Ксения перегнулась к Нине через стол и, обдавая сладким коньячным духом, зашептала:
Ты это Знаешь, почему Дина уехала? Конечно, никто не знает. А я, я знаю. Она считает, что я «папочку» убила.
Нина молчала. Что тут скажешь?
Вся эта история со Светловым случилась, когда она оканчивала школу. Ей не до того совсем было, а бабушка несколько раз моталась в садоводство, в полицию, к каким-то знакомым адвокатам и прокурорам. Трясла чего с ней в жизни никогда не случалось грамотами и значками, даже Зоину фотографию возила. Старшей Зои. Героини.
Лёжа в тяжёлом ватном одеяле, Нина тогда услышала, как на кухне бабушка сказала:
Да они и не думали на тебя, им бы спихнуть на случай и дело с концом. Но мне-то, понимаешь, надо, чтобы комар носа не подточил.
Чугуевская репутация? голос Ксении неприятно звенел.
Да какая репутация! Ты что мне, не внучка?
Да что ж ты, бабушка, об этом не вспоминала, когда меня мачехе отдала? Нинку-то вот не бросила.
Берцы Ксении загрохотали в прихожей.
У тебя отец есть, Ксюша.
У Нинки тоже. У всех людей есть отец.
Не паясничай, Ксения! Куда ты так поздно? Как ты поедешь? Останься до утра!
Девчонки ждут. Хозяйство. Мне всё не просто так даётся.
Хлопнула входная дверь, а за ней, как по команде, от сквозняка задрожали все двери квартиры.