Андрей Останин
Судияр. Первый топор
Глава 1
Судияр поднял к небу лицо, прищурился на мягкое, утреннее солнышко и умиротворённо вздохнул. Красота. Заботливо распушил пальцами густую, шелковистую бородку, пригладил усы и хлопнул широченными ладонями по крепким бокам. Новый день, новые тревоги, новые заботы Но ведь и новые радости, не бывает в жизни без этого.
Одёрнул просторную, белую рубаху, притопнул ногой в чёрном, добротном сапоге и лёгким движением мускулистой руки выдернул топор из колоды, лежащей возле крыльца. Поднял на уровень глаз, повернул к себе хищное, остро отточенное жало, прищурился от прыгнувшего на лицо озорного, солнечного зайчика. Ах, до чего ж хорош инструмент! Никакому дереву не устоять. И неудивительно. Все накопления за несколько лет, до последней, завалящей монеточки, отданы кузнецу за этот топор. Да не местному, а из дальнего поселения, знаменитому на весь край мастеру. Он единственный, огнём и водой, да тайным словом, умеет сделать такой инструмент, что ничему перед ним не устоять. Всё рубит, хоть даже и обычное, мягкое железо; заточку держит так, что и не всякому, княжескому мечу снилось; уж конечно не ржавеет, особенно если чистить и смазывать вовремя да с душой. А уж Судияр-то к своему топору со всей душой, оттого и дело у лесоруба спорится и ладится, оттого и зовут его в роду уважительно: Судияр, Первый топор. В смысле лучший.
Судияр!
Звонкий, мальчишеский голосок вернул лесоруба из страны грёз на землю. А ведь как сладко замечтался! Принесла кого-то нелёгкая.
Судияр! Тебя Старейшина кличет. Немедля.
Что ж ты звонкий-то такой? недовольно поморщился Судияр и невольно улыбнулся, глянув на сорванца-посыльного. Росточком чуть выше замшелого пня, в коротких штанишках и великоватой, замурзанной рубашонке. Голые пятки павшую хвою топчут, боли не чувствуя давно уж закаменели, обувки не зная. Тёмно-русые, как и у всего Лесного рода, волосёнки торчат в разные стороны, глазёнки весёлые, шустрые, озорные.
Уж прямо немедля? нарочито-серьёзно уточнил Судияр. А то что? Помрёт?
С него станется, пацанёнок широко улыбнулся беззубым ртом. С прошлого лета собирается, да не выходит чего-то.
Выйдет, заверил мальца Судияр. Дело такое, рано или поздно обязательно выйдет.
Спохватился, по-медвежьи неуклюже сунулся головой вместе с плечами под навес возле избы, покопошился там, выбрался наружу и оглушительно чихнул, распугав утренних пичужек. Повертел в руках красного, точно стеклянного, петушка на деревянной палочке, потер о подол рубахи и полюбовался сквозь петушковое, красноватое тельце на солнечный свет. Пузырьки в петухе занятные, а свет получается мягкий, переливчатый, загадочный. Протянул угощение парнишке.
Держи. Сладкий страсть!
Откуда знаешь? с подозрением прищурился малец и насупился, точно обиделся. Поди сам уж полизал?
Разок только, сконфуженно признался Судияр. Да ведь как удержишься? Гляди, красота какая.
Парнишка укоризненно покачал вихрастой головёнкой, зажал петушка в кулаке и кинулся прочь по своим, пацанячьим делам только чёрные пятки замелькали. Судияр улыбнулся вдогонку и не спеша, вразвалочку, потопал к избушке Старейшины. Куда спешить? И верно, чай не помрёт, уж до обеда-то дотянет точно. Где это видано помирать на тощее брюхо?
Не успел и пяти шагов сделать замер, остановленный тихим, жалобным поскуливанием. Оглянулся. Возле крыльца устроился в смиренном ожидании лохматый пёс большой, но ужасно худой, можно даже сказать костлявый. С огромной головой, безвольно болтающимися лопухами ушей, влажным, чёрным носом и круглыми, бесконечно печальными глазами. В селении не принято летом кормить собак. Что это за собака, которая сама себе летом пропитание добыть не может? Кругом еда, знай пошевеливайся. Другое дело зима. Зимой все друг другу помогают, друг к дружке поближе жмутся, и люди, и звери. Иначе в лесу долгую зиму не пережить.
Этот пёс оказался единственным исключением за долгие годы. Давно, не одно лето назад, он приковылял из леса на трёх лапах, четвёртая волочилась по земле на разлохмаченном куске собачьей шкуры, перекушенная вместе с костью. Лапу пришлось отрезать, чтобы не мешала ходить, рана быстро затянулась воистину, как на собаке. С кем схлестнулся пёс в лесу, от какого зверюги пострадал, выяснить не смог даже Старейшина, хоть и шептал заклинания, и трясся над грязными плошками битых полдня. С тех пор бедного пса понемногу прикармливал весь род. За день трёхлапый успевал обойти селение по кругу, возле каждой избы находил оставленную для него горсточку объедков, тем и жил. С голоду пока не помер, но и разъесться не получилось. Пёс мазнул Судияра влажным взглядом и тяжело вздохнул.
Эх, брат, сокрушённо покачал головой лесоруб. Совсем забыл я про тебя со Старейшиной-то. Неловко получилось. И ты тоже хорош, сидишь, помалкиваешь. Стеснительность верная дорога к голодной смерти.
Забежал в избу, вытряхнул на дощечку вчерашнюю кашу, положил сверху кусок чёрствого хлеба и сунул псине под нос. Потрепал по загривку, почесал меж ушей. Старейшина подождёт, не помрёт же в самом деле. А помрёт, так значит не шибко важное дело было. Ради важного помирать обождал бы. Псина же, если не накормить, на соседа понадеяться недолго протянет. Потому как все могут враз на соседа понадеяться.
Ну вот, совесть спокойна, пробормотал Судияр и ещё раз погладил пса по тяжёлой, низко опущенной голове. Теперь можно и Старейшину послушать.
* * *
Как и полагается уважаемому человеку, Старейшина устроился жить на отшибе, наособицу. Мало того, ещё и на горушке; хоть и невзрачная, а позволяет на остальных свысока поглядывать. Плосковерхая горка сплошь поросла жиденькими деревцами да чахлым кустарником, и лишь на самом верху каменистая россыпь серой краски добавила. Отчего-то не буйствует растительность на той горушке, точно, как на плешивой башке самого Старейшины. От того и название ей Плешивая. В смысле гора.
По вихлястой, точно пьяной, тропинке, Судияр взобрался на самый верх, перевёл дух и приветственно помахал Старейшине. Дед нашёлся там, где и всегда под хлипким, дощатым навесом, сквозь который, словно через сито, солнышко нежаркие лучи просеивает. Сидит, щурится, точно сытый кот на завалинке, степенно поглаживает длинную, седую бороду и глядит из-под кустистых бровей внимательно и лукаво точно каверзу какую затеял. Добротная, белая рубаха ниже колен, словно бабье платье, но ему по годам-то уж и без разницы. Хоть штаны, хоть платье, кому надо присматриваться? Не голый и на том поклон.
Здравствуй, дед, уважительно, хотя и без лишних церемоний, поприветствовал Старейшину Судияр. Старый-то, вроде как, и правда родственником приходится, да и по своему положению Старейшина всему роду дед, от того и без церемоний. Чай не на княжьем дворе, поклоны-то бить. Тут все свои.
Здорово, негодник, неласково отозвался Старейшина, но Судияр лишь хмыкнул в усы. Это старый ещё ласково приложил, можно сказать любя.
Рядышком пристраивайся, разговор есть.
Лесоруб огляделся, лёгким ударом вогнал топор в бревно, неведомо для какой надобности торчащее посреди дворика, и шагнул к Старейшине под навес. Поморщился. Не крыша, одно название; ладно хоть дождя нет, не спасло бы недоразумение щелястое. Прежде чем присесть на широкую, почерневшую от времени, лавку, глянул внимательно, памятуя о недавнем конфузе. Не заметил в тот раз дедова кота, уселся Судияр глянул наверх и увидел в одной из щелей навеса недобрые, зелёные кошачьи глаза. Затаил обиду хвостатый, и поберегся на этот раз, повыше вскарабкался. Оно конечно у него восемь жизней, однако не дело их под чьей-то задницей без счёту губить. Могут внезапно закончиться. Да и просто обидно, чего уж там.
Чего косишься? сверкнул бесцветными, выцветшими глазами Старейшина. Штаны запачкать боишься?
Не хотелось бы, покладисто протянул Судияр, уселся и чинно сложил руки. Постирать, конечно, дело нехитрое, да только легче не марать.
Так и скажи, что стирать некому! неведомо отчего осерчал дед. Жмётся, как девка к заборчику, жеманится! Самому-то не зазорно? У твоих одногодков, Судиярушка, уже детишек семеро по лавкам, старшенькие сами топор в руках удержать могут, а ты не то, что жену зазнобу завести не сподобился.
Завести недовольно повторил Судияр. Что она, кошка, что ли, или коза какая, заводить-то её? Придёт время, одно неловкое движение, и сама заведётся, не выведешь потом. Дурное дело нехитрое.
Так ведь в том-то и беда, Старейшина взмахнул сухой, тонкой ручкой, что со временем неосторожных движений всё меньше, а ума всё больше.
А как мудрость придёт так и вовсе двигаться неохота, с готовностью поддержал старого Судияр и покосился насмешливо. Да и вообще. Конечно, в детстве, я тебе на лавку, прямо под задницу, жабу подсунул Так ведь я ж пацанёнок неразумный был, неужто столько времени на меня зло держать?
Значит, это всё-таки ты, гадёныш, ту жабу подложил, с непонятным удовлетворением в голосе проговорил Старейшина. А я все эти годы сомневался, вас там, сорванцов, много было. Хорошо же, учту на будущее. А к чему ты сейчас ту жабу вспомнил?
Ну как же, растерянно пробормотал Судияр. Не просто же так ты мне зла желаешь, на женитьбу подбиваешь. Я думал, что ту мою выходку никак забыть не можешь.
Ты бы поменьше думал, не к лицу тебе, посоветовал старик. Не для дум у тебя лицо скроено. Чем тебе жена-то плоха, понять не могу? Как без бабы в хозяйстве? Все мужики вокруг с жёнами, один ты чего-то нос воротишь.
Так потому и ворочу, протяжно вздохнул Судияр, что вижу, как живут эти все. Неужто бы мне жена позволила такую кучу монет на топор потратить? Напополам бы распилила, но не допустила. Так и тюкал бы плохеньким раз по дереву, раз по ноге. Зато как все, и кубышка цела будет жене на новый сарафан. А сапоги такие разве ж я при живой жене смог бы купить? Ходил бы в лаптях, опять же, как все.
Старейшина сердито засопел и задвинул под лавку ноги в лаптях.
Так ведь можно вовсе остаться и без бабы, и без детей, и сокрушённо потряс бородой. Вот дать бы тебе по башке посохом, да жалко.
Башку? без особой надежды уточнил Судияр.
Посох. Гляди, какой на нём узор затейливый, сколько старания и времени на резьбу ушло. Не хватало только сломать о башку твою дурную. Да ладно бы прок был, но ведь нет на то никакой надежды.
Всё к лучшему, пробормотал лесоруб. Ты вообще вокруг себя только красивые вещи держи, какие ломать жалко. Глядишь, моя башка меньше пострадает. Она хоть и дурная, а родная.
Да ты весь, хоть и дурной, а родной, вздохнул старик.
Судияр покосился на Старейшину, слегка пошевелил плечами. Всем известно: что старый, что малый ума негусто. Попыхтит и перестанет, дело проверенное.
Чего звал-то, дед?
По делу, сказал же, с досадой напомнил тот и пришпилил недалёкого родственника недовольным взглядом. Ты сейчас куда собрался, мил человек?
То есть как? искренне изумился Судияр. Уж ясный день на дворе, давно за работу пора. Надумал я срубить то непокорное дерево, что на дальней делянке стоит. Сколь уж об него топоров поломали, и не сосчитать.
Топоров! издевательски фыркнул дед. Там двое лесорубов ноги себе покалечили, топорами-то махаючи.
Скривился, увидев усмешку на Судияровом лице, поморщился.
А ты отчего уверен, что у тебя выйдет этого упрямца свалить? Ты, конечно, Первый топор так ведь и дерево не последнее.
Я слова нужные знаю, перешёл Судияр на загадочный шёпот и сунулся поближе к дедову уху. За просто так-то ни человек, ни животина, ни даже дерево помирать не согласятся. Понятно, дерево всеми ветвями отмахивается, за жизнь до последнего бьётся. А вот если цель хорошую измыслить, смысл ему указать
Какой же в смерти может быть смысл? удивился Старейшина. В жизни-то смысл не всегда сыщешь, а смерть и вовсе просто бессмысленное её окончание.
Если так думать, то конечно помирать не захочется. А уж тем более с жизнью расставаться по чьей-то пустой прихоти. Это и вовсе зазорно.
Судияр привычным жестом распушил бороду, волосья меж пальцев, точно воду, пропустил, пригладил.
А теперь представь: вместо того, чтобы от старости рухнуть и в болоте сгнить превратится то дерево в добротную избу, что не один век стоять будет. Сколько благодарных слов от людей за это время наслушается. Вот тебе и смысл. Совсем же другое дело.
И ты сможешь дереву это растолковать? скептически скривил Старейшина худое, морщинистое лицо так, что аж бороду в сторону увело.
Обязательно смогу, твёрдо заверил Судияр. Это человеку не всякому получится высокую цель растолковать, а дереву запросто.
Вот уж меня бы ты точно не уболтал, проворчал дед.
Так, а я о чём?!
Старейшина пожевал сухими, тонкими губами, отчего борода мелко затряслась, что у того козла на выпасе.
Это что ж получается? спохватился заполошно. Я тупее дерева по-твоему? Ты это сейчас сказал?
Ничего я такого не говорил, немедленно отгородился Судияр от Старейшины обеими ладонями. Ты это сам сказал, а мне бы такое и в голову не пришло.
Старейшина с подозрением оглядел простодушно улыбающегося лесоруба, заглянул в наивные по-детски глаза и покачал головой.
Да и то верно, где уж там. Мыслитель из тебя Ладно, заболтал своими деревьями, а у меня ведь к тебе дело серьёзное. Всё равно с великим деревом окромя тебя никто не управится, славу твою из-под носа не уведёт. Можно и отложить это дело на время. Уж прости, Судиярушка, но без тебя нынче вовсе невпротык. Чуешь, какой ты в нашем роду незаменимый?
А со мной впротык, выходит? несмело уточнил Судияр.
Истинно так, подтвердил старец. Именно в туда. А дело такое
Старейшина неожиданно резко подскочил, точно об лавку задом занозился, расправил рубаху и огладил ладонью встопорщившуюся бороду. Подхватил дожидавшийся у стены посох, выпрямился и, неведомым образом, обратился в того самого уважаемого и авторитетного Старейшину, каким помнил его Судияр с сопливых, детских пор. Почтительно встал, какие уж тут шутки, голову наклонил, чтобы над дедом очень уж нагло не возвышаться, и изобразил внимание на простоватом лице.
Вот, на человека стал похож, отметил польщённый старик и потянул сухонькой ручкой Судияров рукав. Айда к склону поближе, оттуда видно получше. Ну и ветерок, опять же, мух поменьше.
Вышли к самому краю горной площадки, встали рядышком. Прямо из-под ног полого скатывается в низину склон горушки: по верху щебенистый и серый, а внизу густо поросший невзрачной, кудрявой травкой, с часто натыканными худосочными кустиками. Прямо под ногами вольготно раскинулось селение рода Лесного Духа несколько десятков изб разной величины, раскиданных безо всякого порядка. Кому где Дух на душу положил, тот в том месте себе жилище и изладил. На узенькой, серебристой речке, дугой пересекающей низину, копошатся бабы со своей нескончаемой, извечной стиркой; меж ними, поднимая тучи брызг и водной пыли, носится малышня, да и детишки постарше не отстают. Самому резвому нет-нет да и прилетит мокрым жгутом поперёк хребта не больно и не обидно, аккурат для добавки веселья. В речушке, слыхал Судияр, обитает самый настоящий водяной, но это сомнительно. Уж больно мала речка, сущий ручеёк. Тому водяному голову на один бережок положить, тут же и хвост на другой берег вылезет. Да и шумно от малышни, суетно и беспокойно. Можно, конечно, пугануть детвору, да только себе дороже обойдётся. Мужики в таком деле ни к какой нечистой силе почтения не испытывают, за ребят малых обозлятся всенепременно, а речка мелкая, прятаться негде. В два счёта на бережок добудут и от души изобидят, не поглядят, что хозяин вод. Лесному духу помолятся, да и разделают на мелкие кусочки, аккурат на засолку. По Судиярову разумению, если уж где и селиться водяному, так в дальнем озере, на самом рубеже Лесного края. Вот где чешуйному раздолье! И омуты бездонные, и заводи тихие. Да и, опять же, сказывал соседский мужик, что видел там русалок, песни их слушал и на хороводы под луной любовался. Правда, только один раз получилось полюбоваться-то. Второй раз пошёл и сгинул, больше не видали сердешного. Судияра едва заметно передёрнуло. Чего хорошего в утопленницах, чем там любоваться? Холодные, как рыбы, тиной от них несёт даром, что поют и пляшут. То ли дело, когда живые девки в речке плескаются! Горячие, аж вода кипит.