Два поцелуя. И ветер. В лицо.
И смех, и слёзы, и (18+)
Александр Владимирович Дресвянкин
© Александр Владимирович Дресвянкин, 2024
ISBN 978-5-0062-2114-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
MUTEнамские виражи
1. SORRY, SANDRA
Не помню, забыл, в какой это произошло день. Сидел на палубе, прислонившись спиной к барбету артустановки. Грел босые ноги об приятно-тёплую обшивку, и зажмурившись, подставлял лицо горячей тропической голубизне.
Звуки аврала выдернули из сладкой полудрёмы. Не открывая глаз, наслаждаюсь последними секундами покоя. Голос дежурного по низам «Мамонта», усиленный динамиками «Принять корабль с правого борта!», и загудевшие от сапог трапы и палубы окончательно возвращают к действительности и поднимают на ноги.
Хорошо никуда бежать не надо, уже на баке здесь моё место по швартовому расписанию. Жилет, да ну его на фиг, чай не крейсер принимаем, да и без него парилка.
Ромка боцман с Каримычем, надев жилеты и рукавицы, пялятся в сторону бонового створа. На внутренний рейд из-за бонов, влетает СКР из нашего дивизиона. В дыму дизельной отработки, под вой в холостую пожирающих топливо турбин, с ходу швартуется к нам вторым бортом.
Патрулировали подходы к порту. Из прибрежной полосы джунглей обстрелял кто-то. И попал то всего один снаряд, разорвался на рубке. Изрешетил крыло мостика и находившегося там сигнальщика. Никто больше не пострадал, только парень в клочья.
Смотрю на суету с носилками, перемазанное кровью железо. Бледный старшина бэ-че раз, что-то беззвучно кричит в микрофон; натягиваем с Ромкой леера на трапе.
Все, как ошарашенные, на рвоту не тянет, просто, как ударило. И всё. Омертвело внутри и вокруг.
Он первый. От него от первого отвернулась удача.
Может он был тихий парнишка, ходил себе в школу, бегал на танцы; а может, был мечтатель, поджидал принцессу, чтобы при лунном свете танцевать с ней; может ни о чём таком не думал, просто жил. А теперь умер, искромсан вдребезги, стал никчемной кучкой плоти.
Смотрю в голубизну липкого неба. Ветер мягко шелестит в антеннах, он приятно пахнет весной.
В чём-то ему, пожалуй, повезло всего один миг агонии, и не мучиться много лет. Он и вскрикнуть, наверное, не успел
Отрываю побелевший палец от курка, захлебнувшегося пустотой магазина автомата. Посечённый свинцом бамбук за рисовыми чеками не колышется. «Угомонились, слиняли». Сползаю на дно окопа и с наслаждением откидываюсь спиной к стенке. Феликс надвигает каску на лоб, дёргает затвором и встаёт к брустверу, его очередь наблюдать. Устраивается поудобней, и не оборачиваясь, продолжает прерванный несколько минут назад рассказ.
Сандру я тоже так выбирал. А фули? От этих соплюшек первочек одни сопли, да и обревётся вся пока доберёшься до последней резинки, а то и к прокурору с матушкой побегут. Нет, Санёк. На кой хрен мне, скажи, все эти порожняки? Хоть они все и лебяжьего покроя, но уж лучше я буду есть торт со всеми, чем дерьмо один. Видел бы ты мою кисулю! Как кошечка спинку выгнет и подставляется, дразнит. По спинке гладишь, а она аж мурлычет от удовольствия и сама к тебе подв
Зуммер вызова оборвал его. Голос штабного редика в наушнике:
Сокол, я гнездо, как слышите? Приём.
Справа долбанул короткой очередью мамонтовский ручник.
Мамонтвою!!! ору не вставая.
Нормалёк, показалось отзывается балагур «Мамонт». Слышу клацанье затворной рамы.
Все в аут! Наблюдать! деру глотку на своих пацанов, но уже без всякой злости.
Гнездо, я Сокол, на приёме.
Обстановка? эт уже дежурный, Серега, торпедист из Ленинграда.
Мошкара покусывает, отбрёхиваемся.
Повнимательней там к вечеру, и не забудь оптику со своего гиперболоида закрыть, солнце с их стороны.
Не учи отца!
Смена, как стемнеет, рандэву каждый час, не усните, кроты.
Пошел ты, хорёк!
Достаю пачку индийских дерьмовых сигарет, на ощуп выдёргиваю «недобитый» бычок с «маришкой», прикурив, затягиваюсь и закрываю глаза.
Феликс продолжает свою вечную тему. Немного завидую его опыту в женском вопросе, потому никогда и не перебиваю. Пусть треплется, лишь бы не уснул.
Из головы не идёт тот первый, ушедший. Один ушёл, второй, миллион уйдёт, а то и миллиард, пока война кончится. Средств предостаточно. Если какой-нибудь задвинутый спец. «сшурупит», как их употребить одновременно, других войн уже не будет. Никогда.
Бессмысленное отчаяние поедает изнутри, вгоняя в печаль и ступор.
Закончилась бы война скорей в этом месяце или в следующем тогда бы появилась надежда, чем скорей, тем больше надежды.
Сижу, не открывая глаз, слушаю предвечерних цикад, перебиваемых, изредка, короткими очередями. Пытаюсь представить свой собственный путь в мире, который будет «после»; интересно, будет ли для меня какое-то «после»? неизвестно. Пожить бы ещё немножко, подучиться, поумнеть, пожить в этом мире и, может чуток помочь воедино связать его, хотя бы внутри, в себе. Наверно и тот первый, тоже ничего больше не хотел.
Сквозь веки вглядываюсь в небо, прошу «госпожу Удачу» быть рядышком, прошу очистить взор и прояснить разум.
И надеюсь. И страшусь. Страх всегда рядом.
И ещё есть любовь к этому миру, после того как увидел его изнанку, и понял его добро, правду и глубокое обаяние
Над головой бъёт «калаш» Феликса, с ним гулко перекликается ручник боцмана на левом фланге.
«Господи! Когда это всё закончится»? Тошнит, жрать охота, надоело всё, обрыдло
Уже непереставая, захлёбываясь пороховыми газами, яростью и страхом, слева и справа лупит вся траншея.
Санёк, «косари» очухались бросает через плечо Феликс, меняя магазин.
Подскакиваю к своему гнезду, сдёргиваю брезентуху с ветками и припадаю к окуляру прицела. По всему полю от бамбуковых зарослей рассыпаны тёмные фигурки. Прыгают с кочки на кочку, припадают в грязной жиже, стреляют, бегут пригибаясь. Но, вот прижатые огнём залегли, замерли, готовясь к новому броску. Пока стихла стрельба, прочищаю горло глотком чая из фляжки и кричу всем:
Ближе ста не подпускать, бошки не высовывать, все на одиночный и выцеливать! Мамонт! Сашко! как зайцы поскачут отсекай от рощи, лежачих не трогай!
В далёких кустах за полем, вспышка и облачко дыма отметили гранатомётчика. На мгновение опередил разорвавшуюся в районе левого пулемётного окопа гранату правый пулемёт, и рвёт, кромсает не растаявшее ещё облачко дыма.
Хватаю автомат, спаренный магазин; на тревожный-вопросительный взгляд Феликса, киваю в сторону:
Ромку гляну, не спи тут.
Бегу, пригибаясь по ходу мимо пацанов, матерю сумку с крестом, бьющую по ноге. Сквозь грохот не могу уловить привычный стук. «Левый молчит»!
Неприятный холодок поднимается из груди к горлу
Боцман, стоя на коленках посреди окопа, трясёт головой и трёт глаза; голова и лицо, как у индейца перемазаны грязью вперемежку с кровью.
Рома?!!
Пять баллов, старшой, песочком с гальками сыпануло, в бруствер гребануло. Дай водицы зенки продрать.
Отстёгиваю фляжку, чай, лей весь, скоро смена.
В углу окопа растерянный минёр беззвучно разивает рот. Кладу руку на плечо живой, Женёк? Уже спокойней, кивает головой и хлопает глазами, протягивая руку к автомату.
Каску надень. Работай. Одиночными.
Ром?
Иди на «мостик», «шкафут» в норме
Тщательно выцеливаю в перекрестье шевелящиеся в грязи бугорки. Выискиваю погоны и нашивки. Хоть и по уши в грязи, но упорно, метр за метром, продолжают ползти, подгоняемые офицерами.
Погон в грязи, не разберёшь. «Ага в руке пистолет, он»! Что-то кричит. Каска, плечо, переносица мягко нажимаю спуск. Плотный сильный толчок; выстрела не слышу. Ищу следующего. На того не гляжу, знаю, в отличии от «калаша», такой ствол не оставляет шансов, им.
стреляю, заряжаю, что-то кричу, снова стреляю, и вдруг замираю, боясь глянуть влево. Не слышно Феликса. Долго. Противный липкий страх парализует тело. Уже зная, что это может означать, мотнул головой. И в тот же миг правую щёку, шею и ухо обжигает сноп горячих искр, пуля, летевшая мне в глаз, вдребезги разбивает пластмассовый кожух и бленду окуляра.
Ничего не чувствую. На ватных ногах подхожу сзади.
Витёк? Уткнувшись головой в землю, медленно сползает мне на руки. Аккуратно кладу голову на цинк с патронами. Лицо спокойное, бледное. Пуля вошла в висок не мучился сразу это хорошо как тот первый
Феликс? Витёк? Глажу его волосы, зову
«Хорошо. Кому?! Господи! Что за фуйню я несу»?!!
Рвутся на поле и в роще эрэсы с корабельных батарей, надрывается рация: Сокол, Сокол, почему не отвечаете?!
«Кому э т о нужно? Им? Нам? Феликсу?! Ненавижу! Чтоб вы все сдохли! Блюди!.. Ненавижу»
Вокруг притихшие пацаны; не могу удержаться, комок в горле, слёзы душат, фули вылупились?! Работать!!! Мамонт, лево тридцать долбани под куст, по местам!..
Не ори, Санёк. Мамонт кладёт руку на плечо, ушли косые, ответь базе, да хлебало перевяжи.
Безразлично киваю и приваливаюсь к стенке. Ищу глазами боцмана кто ещё? Ромка протягивает бинт, все целы.
Вот и скажи им; закуриваю, руки мелко дрожат.
Я Сокол, на приёме.
Что у вас за шум, почему молчали? По меткам работнули пару залпов.
Косые пёрли.
Потери?
Кто?
Феоктистов.
Смена выходит, машин нет
Сами донесём, отбой.
Может, всё-таки, кому-нибудь это нужно? Может, есть он, тот предел, которого никогда не достичь? Может, есть та ненасытная утроба. Которую необходимо заполнить этим, чтоб прекратилось это? Первый, второй, сотый, Феликс. Кто следующий? Но я не хочу быть последней каплей, даже в таком благородном деле. И никто не хочет, не смотря на «громкие» слова, это противоестественно нам, людям. Никто не должен быть первым, и последним, и между ними.
И он не хотел. Просто, не думал об этом.
Жил. Мной, собой, мамой.
Липкие сумерки приятно пахнут весной.
А его рука никогда уже не выведет:
Латв. ССР, Рига, Межциемяс 6,
Seiky, Sandra
2. КАЙ СЯ.
Ночь. Густая тропическая темнота постепенно рассеивается, сменив духоту на предутреннюю свежесть. Так и не принесла облегчения. Кубрик замучил, давит незримым его присутствием.
Накинув на плечи одеяло, сижу на баке. Под мерное поскрипывание швартовых слушаю ночь, себя. Шаги вахтенного у трапа, изредка, перемежаются далёкой трелью палки об штакетник пулемётными очередями.
«А они-то в чём виноваты? За что я их? Переносица, грудак готов, next готов Но. Если не буду я то сделают они, со мной. И он в перекрестье, и я хотим жить, но каким-то невероятным стечением обстоятельств, необъяснимо сплетённой спиралью времени, рока и чьей-то воли, поставлены в условия однозначности и необходимости, без вариантов! действия убивать. Чтобы выжить.
Нелепейшая необходимость. Значит, всё-таки необходимо Необходимость?! Чего?!! Кому?!!! Блудливая казуистика для отары, прыгающей в пропасть вслед за вожаком, «он знает!» уж эту-то твёрдую уверенность не отнять. Даже страхом смерти, это и страшно. И не понятно. А, если «не прыгать»? Автоматически переходишь в разряд паршивых и прыгаешь, после всех. Столкнут, подтолкнут. Не сделаешь это сделают с тобой, это. А на твоё место найд»
Чего не спишь? облокачивается на РБУ мичман Шкурин, он дежурит по низам.
Молчу. Не хочется нарушать целостность уютной оболочки-покоя словами. Глубоко вздохнув, достаёт пачку. Покурим? Горький дым родных «Столичных» отгоняет прохладу, согревает пальцы и душу.
Женат не был? выдыхает вместе с дымом Петрович.
Вроде, нет, девчонка была
Вновь молча курим.
Петрович, патруль по городу сегодня наш?
На своих не нагляделся, мало тебе? Отдыхал бы.
Всё равно не усну.
Добро. Поставлю, помотайся, развейся.
Да, Саня, вчера на носовом автомате, как стемнело ленту заводили, так в приёмнике снаряд перекосило. В темноте не рискнули разбирать. «Бычок» по дивизиону заступил, ты никакой вернулся.
Разберёмся.
Из под козырька, тревожно, поедает меня глазами.
Да не боись, всё будет нормально, к подъёму флага уложимся успокаиваю его.
Петрович? Оборачивается на трапе.
«Косорезку» мою снесите армейцам глянуть, там прицел разбит.
Лады, иди покимарь, до рассвета ещё три часа.
Под крышкой приёмника блестит 20-ти миллиметровый снаряд, не дошедший сантиметра до тёмного зева казённика. С торца гильзы, подпёрт затвором, боевая пружина на взводе. Стоит нажать спусковую педаль, или запустить гидромотор головка взрывателя ткнётся в казённик рядом с гнездом.
Вручную разворачиваю башню до мёртвой зоны, проверяю спуск педаль свободно болтается, произвольного срабатывания не будет. Ручником аккуратно распускаю трос внутри пружины.
Долго не могу попасть штекером от шлемофона в гнездо. Наконец, фиксирую, щёлкаю тумблером:
Кэ Пэ два, я Бэ Пэ один
Кэ Пэ два, ГэКэПэ, я Бэ Пэ один
Бэ Пэ один, я ГэКэПэ, докладывайте!
«Выстрел» трассирующий, взрыватель осколочный, изгиб в шейке гильзы тридцать градусов, на демонтаж и выемку двадцать минут; приступаю.
Какая вероятность ЧП?
Никакой. Минимальная Уже, да и гидравлику вовремя отрубили. «Аварийку» сыграйте.
Один?
Да!
Броник надень. Шлем не снимай. Пишем. Пошепчи для истории.
Трель «аварийки» возвращает в рабочее состояние. Из свесившихся за борт стволов ударили тугие струи. Оглянулся: десятки глаз, всё замерло в рубке, на палубе. «Цирк»!
Ну, поехали
агрегат ствола снял тормоз откатника отсоединён вынимаю механизм ручного взвода боевая пружина толкатель экстрактор лапки, затвор аут!
Перекусываю звено ленты клещами, вытягиваю её из направляющих в магазин. Протянул к «нему» руки и замер, тишина навалилась, только в ушах противный писк. Два килограмма смерти приятно холодят руки; мягко-мягко пробую посадку головки в гильзе, нормалёк, мёртво.
ГКП, я БП один, капсюль не задет, наколов нет, «выстрел» не аварийный, причина перекоса дефектное звено ленты. Отбой.
Добро!
Отключены пожарные насосы. Сигарета мелко дрожит. Из динамиков внутрикорабельной трансляции льётся красивый монолог-жалоба Пола на вечную тему:
«голос Америки» из Вашингтона, концерт популярной музыки, у микрофона Юрий Осмоловский
Хорошо вещают. Филиппинский передатчик, тут рядом. И без «глушилок», не то, что в Союзе.
Немонотонная насыщенность, необходимость быть постоянно собранным и готовым к чему угодно, заполняет все свободные ниши сознания, не оставляя места праздным и отвлекающим мыслям.
В стареньком, но мощном открытом пикапе нас пятеро. За рулём Рауль, офицер кубинец, переводчик из военной комендатуры. Рядом представитель штаба обороны милиционер Ван. Только по морщинам у глаз и можно сказать, что он старше нас всех. В ногах у него периодически «чирикающая» армейская радиостанция. Сзади на откидных сидениях вдоль бортов развалились, благо места много, мы два минёра из БЧ-3 и я.
С Раулем я уже не первый раз в патруле. Нормальный мужик, только улыбается редко. На бронзовом лице постоянно грустные глаза. Хоть и офицер, держит себя на равных со всеми.
Со стоны может показаться, что наша «Toyota» бесцельно мотается по городу, но это не так. Рация, прощебетав скороговоркой, заставляет менять маршрут. Мы и порученцы-курьеры при штабе, и извозчики при комендатуре, скорая помощь грузовик, в общем, универсальная интеркоманда, готовая всем прийти на помощь, дежурный автопатруль по прифронтовому городу военного времени.
До обеда возили раненых из госпиталя в порт. Там у пассажирского причала утром пришвартовалось госпитальное судно из Владика. На пол клали двое носилок с тяжёлыми, на сиденья сажали четверых лёгких, сами же, свесив ноги, тряслись на бортах.
Возле комендатуры, пока ждём Вана, перекусываем. Рауль не ходит в офицерскую столовую. Жареную рыбу с хлебом запиваем холодным чаем из фляжек. Хлеб противный спиртовой, но по такой жаре много и не надо, было бы что пить. Курим, расслабившись, молчим, или перебрасываемся ничего не значащими фразами. Вспомнив, достаю из подсумка банку сгущёнки, протягиваю Раулю, он её обожает. В ответ протягивает голландскую пачку с «маришкой».