Thank s, Рауль!
Буд здоров, это у него вместо «на здоровье».
Рауль, how many old are you?
Тридцат. Ты, Алекс, в Охфорде не учитса?
No, mister «Cheklet», middle school in Siberia only.
Мы с ним всегда так он практикуется в «великом и могучем», я в инглише.
С братом сем лет учитса толко, семя болшая. Мой малыши заставит учит полно школа, потом отдам Берлин или Москва университет.
Появляется Ван, машет рукой в сторону и лопочет что-то Раулю. Go! выдыхает тот.
Несёмся в сторону северной окраины.
Школа. Просили хэлп, перекрикивая шум ветра и двигателя наш драйвер.
Вдалеке, слева подряд несколько разрывов снарядов. Со стороны порта заухали реактивные установки, зашуршали над головами невидимые «эрэсы». Испано-вьетская трескотня в рации перемежается матом. Навстречу, не обращая внимания на обстрел, катит тележку с травой старик. Ноги его босы, на голове старая облезшая американская каска.
Во дворе невзрачной одноэтажной школы галдят малыши. Толи играют, толи решают что-то. Увидев нас, бегут стайкой к зданию. Шальной снаряд разворотил угол, крыша просела, забаррикадировав окна и выход. Кто-то плачет в развалинах.
Все живой, сообщает Рауль, пообщавшись с чумазыми ребятишками. Оставив в джипе автоматы и скинув робы, начинаем разбирать груду завала. Босая ребетня дружно помогает. Через пол-часа из разобранного прохода начинаем принимать перепуганных и грязных малышей. Последними, прихватив пачку книжек, выбираются две учительницы. Одна постарше, с сединой, другая совсем девчонка, хотя, кто их тут, недомерок, разберёт.
Приносят воду, молоденькая льёт нам поочереди. На ногах у неё кеды, армейская рубашка заправлена в брюки. А она ничего, вполне могла бы сойти за нашу акселератку старшеклассницу.
Окидываю взглядом школу, неприглядный двор. Вся страна покрыта зеленью, а школьный двор пылью, утрамбованной землёй. И не только эта школа и этот двор, и не только здесь. Таких школ и у нас тысячи, маленькие и большие, обшарпанные, отслужившие своё, но всё ещё служащие, нечто чужеродное всему окружающему. Я ходил в разные, и в такую тоже. Предметы одинаковы, воспитание предельно заполитизировано, зарплата у учителей маленькая, но платится исправно. Здание и оборудование старое, но живое. Ближе к центру школы получше, не такие обветшалые, как на окраинах. В новых микрорайонах обязательно и школы новые.
Не отъехали и ста метров, как сзади в школьном дворе, оглушительно рвануло, шибанув горячей волной. Не разворачиваясь, Рауль гонит назад. Пыль и дым ещё не рассеялись, посреди двора метровая воронка; ревут и визжат малыши. Босые ножки лежащего на животе ребятёнка ещё дёргаются. Под уткнувшейся в пыль головой растекается чёрная лужа. Заворожено не могу оторвать глаз от затихающего тельца. Голос Вана встряхивает Сан! Хэлп давай! Бегу к нему. У стены, свесив голову, сидит молоденькая учительница. На груди огромное пятно крови. Глаза у неё от ужаса расширены; жива, и не звука. Кое-как расстёгиваю намокшую кровью рубаху. Белья под ней никакого. Кровь не чёрная, не венозная, но всё равно густая, и гланое много, не видно рану. По скользкой жиже ощупываю от ключицы вниз кожу. Накрываю ладошкой грудь, девчонка застонала. То ли от боли, то ли от стыда из глаз ручьём слёзы. Под соском рваная дыра.
Ван! Раскрыв мою сумку, подаёт ватный тампон и салфетки. Зажимаю пульсирующую фонтаном рану и бегло ощупываю живот вроде больше нет.
Ван, держи! Пока он, задрав ей рубаху, держит тело на весу, туго бинтую вокруг спины. Ван аккуратно несёт её к машине, мы с ним, как мясники на бойне перемазаны кровью. Навстречу Рауль с моими ребятами.
Алекс, что?
Will be live, but need hospital. What s there?
Четыре мёртвые, раненые нет. Уже в машине ищу пульс на запястье; лицо бледное, дыхание прерывистое. В полузабытье то ли стонет, то ли плачет-скулит. Шок!
Рауль, wait!
Ввожу ей в плечо сыворотку.
Go! Lat s careful. «Как бы не загнулась», крови много. Но хрипов нет, значит не дошёл осколок до лёгких.
Сёстры в приёмном, явно европейки, шарахнулись к стенкам при нашем появлении, но, увидев учителку, «допёрли», что не мы раненые. Тут же на кушетке кривыми ножницами стали резать промокшие от крови бинты и брюки; под ними нет белья, только перепачканное кровью бледное тело.
Панове, прошу! Вытолкала нас, видимо, старшая. Кое-как отмылись в туалете. Из штаба в порт отвезли почту, двух офицеров Вьетконга. Не спеша, катим к комендатуре. Все молчат, устали, накурились до тошноты. Жара постепенно спадает, скоро вечер. Всё-таки первый не был шальным.
«Почему та школа у дороги такая, неказистая? Хотя, наверное, и не хуже, чем тысячи других по всему миру, и гораздо лучше, чем, вообще, отсутствие школ.
Из всех зданий в государстве школы должны быть самыми красивыми. Строить и содержать их следует лучше, чем банки, потому что в них заключено гораздо большее богатство. Но и здания дело второстепенное, по сравнению с педагогами и учителями. Это они дают стране материальный и духовный потенциал, получая, при этом, копейки. Господи! Что это за мир?! Если в цивилизованном обществе сутенёры, певички, жокеи получают в 100, 200 и более раз, чем преподаватели, значит этой цивилизации рано или поздно придёт конец.
Нехватку образования наверстать, гораздо, труднее, чем нехватку «Альбатросов», касок, «Фантомов». Нехватка людей с мозгами для управления обществом всегда была катастрофичной. Людей, у которых было бы достаточно за душой и в голове, чтобы понять жизнь в этом мире, и куда он может в итоге прийти мало.
А желание учиться у всех разное. И не зависит оно от того, чем хочешь в дальнейшем заниматься. В конце концов, всё сводится к тому, чтобы научить людей мыслить.
Если вернусь пойду учиться. Хотя, не уверен, что чтение великих писателей, или того, что выдумали мудрецы прошлого, помогут разрешить, хотя-бы, нынешние мои вопросы.
Если же образование не учит мыслить, то по крайней мере, должно научить человека человечности, открыть ему глаза на мир. Кровь и оттенки кожи у всех разные, но, в основе, все совершенно одинаковы. Образование должно дать понять человеку, что он часть человечества»
По дороге на базу едем мимо госпиталя. Прошу Рауля:
what about the teacher, look?
Рауль уходит. Ждём. Нижняя кромка облаков ярко-розовая от заходящего солнца. Тишина. Странная
«У всех когда-нибудь возникает желание учиться. Появляется неуёмное желание понять и увидеть, но у большинства эту жажду изничтожают ещё в раннем детстве. Любознательность обязательно дремлет в каждом ученике, и хороший учитель может пробудить её, именно, своей преданностью делу».
Оглядываюсь назад, с тоской вижу, что во всей моей учёбе было что-то, глубоко
неправильное. И вина в этом, в основном, моя.
Все торжества, линейки и пр. начинались с тупого и бессмысленного « юные будьте готовы!» В большинстве своём, не понимая сути, весело драли глотки: «всегда готовы!» Нас учили читать и писать, чтить отца с матерью, поклоняться символам и вождям, но не учили, осознанно, гордиться своей нацией, единой и неделимой, свободе и справедливости для всех. Не учили отдаче чести флагу и стране, которую он представляет, в той мере, как этому учат с младых ногтей американцев.
«Сказки», рассказываемые в школе, ничем не подтверждались за её пределами. Именно тогда, с пионерского возраста и пошла моя учёба наперекосяк.
Проучив год алгебру с геометрией, послал их подальше. И, вообще, не считал нужным обращать внимание на то, что не представляет для меня интереса. Физика и английский давались легко, играючи, хотя, начиная с 78 класса, не учил уроков по всем предметам. Зато читал запоем. На уроках, днём, ночью за едой, глядя телевизор и в туалете.
Смутное представление о том, что не тому нас учат, не туда «ведут», и не то вокруг происходит не оформилось ещё в чётко выраженные мысли и в твёрдую позицию, но вылилось в «бунт-протест» демонстративным неучением. Удивительно, как, не занимаясь ни одной минуты дома, особенно, в последние два года, всё-таки умудрился окончить среднюю школу с четвёрками в аттестате.
Помню тихую скромную Валентину Егоровну, нашу классную. Она первая в моей жизни заговорила о том, что страна катится в пропасть, и причина в том, что люди ленивы, не умеют владеть своими мозгами, мягкотелы и, как следствие этого, царящие вокруг пьянство, мат, аморальщина и тупая покорность.
Моё сочинение на тему «кем я хочу быть» чуть не стоило аттестата, его (и меня) разбирали на всех уровнях от РК ВЛКСМ до РОНО. В нём было всего два предложения: «Чтобы не писать под диктовку, я никогда не стану журналистом. Чтоб не обманывать детей, я никогда не стану учителем».
Среднее образование, оно и было «средним». Не представляю, как выглядит формула бензина, и что такое валентность, да и зачем это мне сейчас?
Самое великое потрясение, всколыхнувшее меня до глубины души и перевернувшее весь мой внутренний мир, произошло после прочтения в самиздате Оруэлла «1984». Видимо, с этого момента и начинается активное моё неприятие действительности. Это был 1971 год, нас всех тогда «вступили» в комсомол.
Жаль, что мимо прошла другая сторона образования литература, музыка, искусство, языки; а нужно было знакомить со всем лучшим, что там было создано, и ничего, если б сразу не дошло. Главное, найти учителей, которые, действительно, влюблены в свой предмет, которые видят волшебство этого мира и могут открыть глаза тому, кто ещё не видит.
Если великие книги, прекрасные фильмы, великолепнейшая музыка не воспринимаются в каком-то поколении большинством людей, значит, их обучение велось без достаточной любви и воображения, или этого там, вообще, не было.
Может «Броненосец Потёмкин» и «коммунист» хорошие фильмы, но гораздо полезней было бы воспитание на диснеевской «Фантазии»
Вернулся Рауль. Положил руки на баранку, молчит.
What the metter?
Кай Ся
I don t underst
Ли Кай Ся имя. Умерла
«Ли» почти на всех языках Юго-Восточной Азии «свет».
Кай-Ся Is she not Viet?
Ки-тайка. Кай-Ся означит пинк клаудс, розовы облаки над морем.
Китаянка. Она, наверное, учила вьетнамчиков тому, чему и должно учить образование, в основном. Правде и Справедливости и, возможно, если так оно и есть, то спустя долгий период можно будет создать хоть какое-то подобие достойного мира.
Но её, китаянку, убил осколок снаряда. Китайского. Она презрела национальную принадлежность. Ей, как и облакам, плывущим над морем, не было дела до границ разделяющих людей.
Портовая суета оттесняет из головы хаос. Вот и наш причал, вахтенный с широкой улыбкой приветствует нас. Прощаемся с кубинцем.
Удачи, Рауль!
А вам счастливо отдыхат.
Отрицательно мотаю головой: моя смена на Северный форт.
Жмёт руку и долго смотрит в глаза.
Be careful- шепчут его губы.
И уже уходя, слышу благословление в спину:
Vaia kon Dias, Alex.
Поднялся по трапу, отдал честь и поднял голову. Корабль. Боевой корабль прекрасный пример того, что может породить сумма знаний. Весь комплекс его вооружений и обслуживающие их люди нацелены против того, что кто-то вбил себе в голову, что только ему открыта истина.
Наверное, было бы лучше, если б все занятия вместо «будь готов» начинались с Хемингуэя: «смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством».
Солнце скрылось за горизонтом. Море грязно-серое. И только облака, плывущие над ним, отсвечивают розовым.
3. РОМКА
Все свободные от вахт на обслуге БЧ-2, «бога войны». Гидроакустики, штурмана, минёры, боц. команда и, даже, кокша. Работаем на палубе, голые по пояс пекло. Половина готовит боезапас, вынимает из цинков, перетирает насухо и выкладывает на маты из пеньки. Остальные, во главе с комендорами, осторожно, тут спешить нельзя, звено за звеном «плетут» на машинках ленту.
Удивительно красивое и гармоничное зрелище гибкая неразрывная змея снаряжённых и готовых к использованию снарядов. Своей притягательной внутренней энергетикой завораживает, как, впрочем, и любое оружие для пацанов.
Если БЧ-5: мотористы, турбинисты весь дивизион движения, это наши «ноги и крылья» в море, то ствольная артиллерия когти и зубы, «покусаем и нашинкуем» всё, что в воздухе и на поверхности, мало не покажется, если, вообще, останется, кому казаться.
Приготовления идут полным ходом, завтра заступаем в дежурство по ОВРа (охрана водного района). Хоть недельку отдохнём от остохреневших окопов. «Кайф»!
Начальство сегодня доброе и редики с утра ублажают всех диппапловским «In rock» ом и новомодными у «проклятых» капиталистов, какой-то «Аббой» и «Боней Эм». Простые деревенские парни, каких большинство, терпеть не могут, морщатся от приводящих, нас городских, в восторг «Slade», «Uria» и «Grand funk».
Таджик Керимыч вставляет в жёлоб снаряды и подкладывает звенья. Я кручу ручку и принимаю готовую ленту. Работа идёт не быстро, но плоды её впечатляют: по всей палубе растянуты смертоносные «лестницы в небо».
Боцман Ромка Душенко возится со своим хозяйством.
Ромыч, помог бы.
Джаст э момэнт, сэр, идёт в надстройку. Нахватался за месяц, молодец. Кричу вслед:
Сделай красиво, оборачивается, делает пальцами «о кей». Пора и отдохнуть всем.
Перекур! На ют не соваться, маслопупы топливо принимают. Курить на правом шкафуте.
Под зазвучавшую, «Alaska country», толпой валим в курилку.
«follow you get!» выдаёт Маришка «марш эскимосов». Молодчик Ромка знает, что «Shocking blue» обожаю. Сам он уже в курилке, поджидает нас. Керим ворчит на него:
Помогать не бывает?
Вам же жилеты готовил, тонуть будете вспомните, смеётся боцман и протягивает мне «косой» бычок. Мамонт подзуживает таджика:
Керим, а, правда, что у вас ишаков ?
Тот крутит пальцем у виска:
Ишаков только такие «ишаки», как ты Твои гусары лошадей в казармах , про царицу, вообще, не буду говорить.
Кто-то бросает: Керимыч, она ведь и вам «матушкой-государыней» была.
Может, и матушка кому, но у неё, точно, с ума сошёл. И мы в то время сами по себе жили.
Неужели, так ни разу и не пробовал ишачку?
В горах, может, и пробуют, ну, там козу, овечку, а у нас в Кулябе твоих русских хватает.
Все весело гогочут. Мамонт продолжает:
А вы знаете, пацаны, для чего они сапоги носят? Задние ноги в них вставляют, чтоб не брыкались, и «малый вперёд-назад» включают.
Рома, не давай ему жилет, Керим тычет окурком в Мамонта не поможет, его голова слишком умный, сразу вниз пойдёт. Лучше, шланг ему в задницу воткни, пусть дышит.
Гляжу на загорелых мальчишек, беззаботно чешущих языками, и не ведающих о том, что их ждёт завтра, через неделю. Какие же мы все дохлые и костлявые, как из концлагеря. «Вояки»!
Помню бородатых мореманов с французского фрегата, пришедшего с «визитом вежливости» в Североморск. Все, как один упитанные, мордатые, пышущие здоровьем и трубками. С утра до вечера от них к нам, борт о борт стояли, струились ароматы дорогого табака и кофе. И на кулак крепки оказались. В увольнении кто-то из наших засёк, что «лягушатники» с тёлками местными амуры затеяли. Ну, и взыграло национальное. Наш морячок хоть и худосочен, но против ремня с бляхой, особо, не помашешь голыми руками. Комендатура потом пол-ночи гоняла и развозила, кого на «губу», кого на свой фрегат, гладиаторов в форме. Еле замяли международный скандал.
Наши, по прежнему, трепятся, но меня их весёлая перебранка, абсолютно, не трогает. Здесь и везде, в последнее время, мне не хватает Феликса
Да, наш брат это не вольнонаёмный француз, заметно без очков, Ромка тяжко вздыхает.