Наина Куманяева
Мир был на пороге конца
Глава первая
Наталья Призорова рассказывает
В тот памятный мне июльский вечер сумерки наступили рано. В конце сада на фоне бледнеющего после кровавого заката неба высились темные стены замка Визен, увенчанные высокой четырехугольной башней.
Ничто не нарушало тишины, в большом и запущенном саду листва не колыхалась. В комнату доносился душный аромат роз. Казалось, что сад затаил дыхание в ожидании, что что-то случится. Я сидела в кабинете доктора Кауфманна и только зажгла лампу, собираясь почитать, как услышала на гравии дорожки шаги почтальона. У нас в доме бывало так мало посетителей, что мне не трудно было каждого из них опознать по звуку шагов. Несмотря на то, что Люси фон Кауфманн и ее супруг были воплощением доброты и очень внимательны ко мне, я все же чувствовала тоску по родине. Поэтому письма, получаемые мной из дома, из России, имели для меня очень большое значение, и не раз случалось, что я с нетерпением ожидала той минуты, когда услышу военную поступь нашего доброго старины Фрица.
Услышав его отчетливое приветствие: «Добрый вечер, фройляйн Наташа», я подняла голову и взглянула на выросшую на пороге сутулую фигуру в запыленном, синем мундире почтальона.
Никого на крыльце не было, сказал он, и я пришел сюда.
Я не слышала звонка, ответила я. Герр советник и супруга его отправились в гости, а у прислуги сегодня выходной день.
Значит вы, фройляйн, остались одна в доме?
Я рассмеялась.
У фройляйн, Фриц, много работы, сказала я и указала на пачку исписанных листков бумаги, лежавших рядом с моей пишущей машинкой.
Он задумчиво покачал головой.
Вся Германия сошла с ума! Газеты кишат сообщениями об ограблениях и убийствах, заметил он мрачно. Дом коменданта расположен на холме в стороне от города, и госпожа фон Шпейхер, бывшая комендантша, никогда не оставалась одна дома. Вам бы следовало хотя бы запирать двери.
Со мной ничего не случится, ответила я, ведь тут недалеко расположен замковый караул. И, приняв от него корреспонденцию, я с радостью обнаружила, что в числе полученных писем было и письмо для меня от моей замужней сестры Ирины. Вы ведь знаете, что мы, русские девушки, привыкли сами следить за собой
Еще бы, ответил Фриц, у вас в России в защите нуждаются мужчины, и особенно полицейские, если все то, что пишут в газетах про ваших бомбистов правда.
И мы оба невесело улыбнулись.
Во всяком случае, заключенных вам, фройляйн, опасаться не приходится, продолжал почтальон, указывая на освещенные окна замка. Господа офицеры чувствуют себя под арестом настолько хорошо, что никому из них не придет в голову бежать.
Я снова улыбнулась, потому что и у меня в голове промелькнула та же самая мысль. Замок Визенхольм был старинной крепостью, а со времен Бисмарка служил еще и гауптвахтой для подвергшихся взысканиям офицеров. Порой отбывавших наказание офицеров отпускали в город, и случалось, что я встречала кое-кого из них. Режим был очень мягок, и доктор фон Кауфманн не раз говорил, что возмутительно, что им разрешают играть в карты и выпивать.
Сад, в котором был расположен бывший домик коменданта, простирался вплоть до замковой стены, и по вечерам до нас из крепости доносились шум и голоса. Собственно дом, в котором мы жили, был предназначен для коменданта крепости, но когда на этот пост был назначен майор фон Гагенбек, то он, будучи холостяком, предпочел поселиться непосредственно в замке и сдал домик прибывшему в Визенхольм советнику фон Кауфманну.
Да, господа офицеры не обидят фройляйн, сказал Фриц. Но я имел в виду бродяг. Во время уборки урожая сюда стекается много тварей этой породы И он покачал головой. Удивляться нечему, люди сходят с ума от голода, и пока нам будут платить столь нищенское жалованье, преступления не переведутся
Я удивленно взглянула на почтальона.
Но, Фриц, воскликнула я, вы рассуждаете как социал-демократ! Только бы господин советник не услышал ваши рассуждения.
Лицо почтальона расплылось в широкой улыбке. Я была поражена. В доме советник читали «Крестовую газету», и социал-демократы именовались поджигателями и негодяями.
Русской фройляйн можно сказать вещи, которых не станешь говорить прусскому чиновнику, сухо заметил Фриц.
Я поспешила поскорее переменить тему разговора и спросила:
Вы должно быть не прочь выпить пива после проделанного пути?
Если вы будете столь добры и нальете мне стаканчик, то не откажусь. Очень душно, должно быть, скоро будет гроза
Я выбежала в столовую и направилась к леднику, чтобы достать бутылку пива. В это мгновение до моего слуха донеслись отдаленные раскаты грома.
Ваше здоровье! провозгласил Фриц, опорожняя стакан. Затем почтальон отставил стакан и расправил усы. В эту минуту свет замигал.
Боже мой, воскликнула я, неужели потухнет электричество? Мне еще предстоит поработать, прежде чем я лягу спать
Электрическая станция перегружена, заметил Фриц, после прошлогоднего посещения его величества у муниципалитета нет денег на необходимый ремонт. Городу придется повременить с приличным электрическим освещением, пока нам не удастся провести еще несколько социал-демократических гласных. Но ждать придется недолго
Я очень слабо разбираюсь в политике, заметила я.
Речь идет о вещи более значительной, чем политика, внушительно сказал он. Борьба ведется теперь не между партиями, а между армией и народом. И из этого положения есть только два выхода или война, или революция
И снова послышались раскаты грома.
Я улыбнулась.
Война? Революция? Фриц, вы болтаете глупости. Люди, способные утверждать нечто подобное, не отдают себе отчета в том, что они говорят. Ни России, ни Германии это, слава Богу, не грозит! Ведь и у вас, и у нас имеется нравственный стержень нации, который удержит нас от глупостей. У нас есть царь, которого обожает народ, а у вас кайзер, которым вы можете гордиться. Ваша страна процветает, у вас прекраснейшие города с изумительными театрами и садами, которые находятся в вашем распоряжении и в которых вы можете проводить время вместе со своей семьей. У вас множество дешевых развлечений, которых лишены рабочие других стран. А что касается войны, то вы напрасно верите всему тому, что пишут в газетах. Никогда еще отношения России и Германии не были такими дружественными, как сейчас.
Почтальон медленно надел свою фуражку.
Возможно, что вы и правы, моя милая маленькая фройляйн, пробормотал он, но если военщина захочет войны, то ей не трудно будет добиться своего под каким угодно предлогом. У вас, правда, тоже имеется парламент; и поверьте, ваша Дума совсем не то, что наш рейхстаг, в котором только болтают и который не имеет никакого влияния. Вы в настоящее время пребываете в военном государстве. Штатский у нас не имеет никакого значения. Если бы вы вздумали рассказать начальнику почтовой конторы все то, что я вам сказал сегодня, то меня тут же выбросили бы на улицу, и, быть может, уже упрятали бы в тюрьму и лишили пенсии. Моя семья умерла бы с голоду. Но, поверьте мне, народные массы начинают проявлять беспокойство под этим военным режимом. И как только военные заметят, что им не сладить с народом, так они тут же развяжут войну. И это может случиться гораздо скорее, чем вы предполагаете
Я недоверчиво рассмеялась.
Война? С кем же вы будете воевать?
Фриц некоторое время помолчал. До моего слуха донесся порыв ветра. На небе за замком промелькнуло несколько грозовых вспышек, и загремел гром, на этот раз ближе и громче.
Осторожно оглядевшись по сторонам, почтальон приблизился ко мне и сказал:
В казармах происходят диковинные вещи. На фабриках работают круглые сутки. Поговаривают о том, что армию переобмундируют и оденут в серое. Знаете ли вы, что таится за этим?
У почтальона были вдумчивые и умные глаза. Они смотрели теперь на меня и были доверчивы, как глаза ребенка. Не дожидаясь моего ответа, он продолжал:
Нет никакого сомнения, что это новое обмундирование предназначено для похода. Другими словами, немецкая армия готовится к мобилизации. А это, и, горько усмехнувшись, он закончил, это означает войну!
Слова Фрица не произвели на меня большого впечатления, потому что в тот же день после обеда я пила кофе у жены лейтенанта Мейера. Там собрались молодые офицеры расквартированного в Визенхольме батальона, в их числе был и лейтенант Руди фон Линц, особенно благоволивший ко мне. А вечером мне позвонил майор фон Гагенбек, осведомлявшийся, не может ли он навестить меня. Мне не хотелось принимать его в отсутствие хозяев, и поэтому я отклонила его посещение. Если бы действительно ожидалась мобилизация, то офицерам, наверно, было бы не до светских развлечений и визитов. И поэтому я саркастически осведомилась у Фрица:
С кем же вы будете воевать?
Он задумчиво покачал головой.
Там видно будет, фройляйн. Я не политик. Быть может, война возникнет в связи с волнениями на Балканах. В газетах сказано, что Австрия собирается потребовать от Сербии удовлетворения за убийство эрцгерцога
Так оно и должно быть! воскликнула я. Доктор фон Кауфманн говорит, что все это произошло по проискам сербского правительства. И подумать только, что несчастного эрцгерцога убили вместе с его женой!
Да, заметил почтальон, что будет, то будет! Спокойной ночи, фройляйн! И взглянув на сад, безмолвно раскинувшийся перед нами, он сказал: Мне следует поспешить, чтобы я мог добраться домой до грозы.
Спокойной ночи, Фриц, сказала я и направилась к письменному столу, собираясь прочесть полученное письмо.
В дверях он нерешительно остановился.
Я попрошу вас никому не рассказывать того, о чем мы беседовали с вами. Если об этом станет известно, я подвергнусь большим неприятностям
Не беспокойтесь! ответила я. Я уже успела забыть все сказанное вами и рекомендую вам последовать моему примеру.
Он неуверенно улыбнулся и покачал головой.
Спокойной ночи, фройляйн. Приятного сна!
И вам того же!
И снова я услышала хруст гравия под его ногами. Вспыхнувшая молния на мгновение осветила сад, и в тот момент, когда я снова взяла в руки письмо сестры, раздался оглушительный раскат грома.
Глава вторая
Шаги в саду
Смутные намеки почтальона все же в некоторой мере обеспокоили меня. И не потому, что я поверила в возможность войны. Его сообщение о том, что в казармах готовились к мобилизации, меня не волновали, так как я была уверена, что это была подготовка к очередным маневрам. Я привыкла к тому, что офицеры вечно жаловались на то, что приходится всегда к чему-либо готовиться то бывали маневры, то какой-нибудь инспекторский смотр, то еще что-нибудь в этом роде.
Гораздо больше меня обеспокоило упоминание о появлении в городе всяких подозрительных бродяг. Домик коменданта стоял очень уединенно, а в газетах мне не раз приходилось читать об ужасных преступлениях, совершавшихся в уединенно расположенных жилищах.
Однако ночь была такая душная, что я не могла решиться закрыть двери. Поэтому я ограничилась тем, что выдвинула ящик письменного стола и удостоверилась в том, что большой револьвер доктора Кауфманна действительно лежал на своем обычном месте. Затем я снова наполовину задвинула ящик и опустилась на стул, стоявший рядом, чтобы, наконец, прочесть письмо, полученное от моей сестры.
В письме главным образом шла речь о нашем плане провести втроем лето в Шварцвальде. Я рассчитывала, что Ирина приедет в Германию со своим мужем, и мы вместе проведем лето. На конец июля мои французские друзья Марвили пригласили меня к себе в гости в Берлин, и 1 августа я должна была встретиться там с Ириной и Володей. Так как Кауфманны собирались 24 июля выехать в Карлсбад, такой порядок меня устраивал как нельзя лучше.
Ирина еженедельно писала мне чудесные письма, и каждое письмо как бы являлось сколком ее существа. Мы всегда были дружны, братьев у нас не было, и мы рано утратили мать. Отец наш служил офицером в Коканде, ну а мы с ней воспитывались в Твери у его сестры.
Ирина была маленькой, склонной к домашнему уюту женщиной, тогда как я, по уверениям отца, тяготела к «романтическим приключениям». До того, как переехать в Визенхольм, я жила с нею и с Володей в Твери, затем поступила в университет. Когда моя университетская подруга Маша фон Кауфманн предложила мне должность секретарши у своей тётки, я искренне обрадовалась. Я должна упомянуть, что госпожа фон Кауфманн была популярной немецкой писательницей, автором ряда романов, писавшей под псевдонимом Люси Уолтерсон. Предложение поехать к ней было сделано мне в ту пору, когда я прозябала за скучнейшей работой в библиотеке. Ирины была против моего отъезда в Германию, но я уже привыкла к тому, что она была против всех моих начинаний. Единственное, что она готова была одобрить, мое замужество с Сашечкой, но к этому я не питала никакой склонности. Мне не хотелось в двадцать два года обзаводиться семьей и собственным хозяйством. Мне хотелось попутешествовать, поглядеть на мир, и поэтому, трогательно попрощавшись с Сашечкой, я уехала в Германию.
Милая Ирины! Она писала мне длинные письма, заполняя листки бумаги всем, что приходило ей на ум, она писала о Володе, о своем пупсе, о новом автомобиле, наконец, о Билле. Ее письма переносили меня снова в Англию, в другой мир. Просматривая исписанные ею листки, я забывала о моем новом окружении.
«В воскресенье после маёвки Сашечка пришел к нам, и первый его вопрос был о тебе. Право, тебе следовало бы написать бедняге. Он выглядел отвратительно и сказал, что ты совершенно не отвечаешь на его письма. Он убежден в том, что ты влюбилась в какого-нибудь неотразимого прусского лейтенанта. Неужели он прав? Напиши мне о своих победах! Действительно ли немцы в восторге от сочетания твоих темных волос с голубыми глазами? Им должно быть изрядно надоели блондинки. В четверг, по случаю дня нашей свадьбы, Володя повел меня в театр. Мы смотрели очень интересную пьесу»
Шум хлынувшего дождя прервал мое чтение. Дождь полил как из ведра, и отдельные капли ветром доносило в комнату.
Я вскочила и направилась к двери, чтобы запереть ее. Бросив беглый взгляд на часы, я увидела, что стрелки показывают три четверти десятого.
В то мгновение, когда я достигла двери в сад, мне почудилось, что я слышу шорох осторожных шагов по дорожке. Испуганно я воскликнула: «Кто там?» Шаги замерли, и я снова услышала лишь шелест дождя. Сад был погружен во тьму, и только в части, освещенной светом из комнаты, я видела серебряную паутину дождя.
Вспыхнувшая молния осветила сад, и я увидела, что на фоне кустов стоит тщетно пытающийся скрыться от ливня мужчина.
Я страшно испугалась, но не растерялась, отпрянула назад и схватилась за створки двери, собираясь их захлопнуть. Но в это мгновение раздался оглушительный раскат грома. В следующее мгновение лампа на столе потухла, и дом погрузился во мрак.
Снова я услышала осторожные шаги на дорожке. Дверь распахнулась, и я увидела, как во мраке в комнату осторожно скользнула чья-то фигура.
Глава третья
Когда палит пушка
Прежде чем я успела закричать или тронуться с места, я услышала спокойный мужской голос. Незнакомец говорил по-русски: