Госпожа Кауфманн направилась к двери и выглянула в сад.
У ворот виднелся фонарь и оттуда доносились голоса.
Хотела бы я знать, где так долго пропадает Фриц. Вам майор не сказал, кто был тот человек, которого они разыскивают?
Нет
Будем надеяться, что они не попали в бежавшего. Если с беглецом что-нибудь приключилось, майор может спокойно заказывать себе штатское. Будем надеяться, что новый комендант окажется холостым человеком, потому что для меня было бы ужасно, если бы пришлось расстаться с этим домиком.
Но почему вы предполагаете, что с майором что-нибудь случится? Ведь если кто-нибудь из заключенных бежал, то он ведь обязан приложить все усилия, чтобы поймать его.
Не забывайте о том, что все заключенные, содержащиеся в замке, являются германскими офицерами, продолжала госпожа фон Кауфманн, а офицеры в нашей стране это божества, это священные коровы, к которым нельзя прикасаться, даже если им и случается порой посидеть под арестом. Вы живете в насквозь военизированном государстве, душечка моя
Ее слова пробудили во мне воспоминание когда мне приходилось слышать эту фразу? Я вспомнила почтальона Фрица, ведь это именно он сказал мне те же самые слова: «штатские здесь не имеют никакого значения». И тут же во мне снова ожило все то, что я услыхала от Фрица, его предсказания относительно возможности войны, и я подумала о маленьком человеке и о возложенной на него миссии. Впервые я задумалась над тем, что могло содержаться в том синем конверте, который имел такое большое значение для моего странного гостя.
Фрау Кауфманн закурила папироску.
Офицеры это высшее сословие в нашей стране, единственные существа, мнение которых имеет здесь какое-нибудь значение. Наше правительство весьма печется об армии. Если бы сегодня ночью какой-нибудь солдат ранил моего мужа, то неужели вы думаете, что мой муж получил бы какую-нибудь компенсацию? Несмотря на то, что мой муж видный чиновник, прав оказался бы солдат. Более того, майор был бы представлен к награде, а солдат получил бы нашивки. Вот как в Германии обстоит дело с армией. Она всегда права. Это прусская система и, живя здесь, надо свыкнуться с нею.
Рассеянно стряхнув пепел, она продолжала:
И все же мне не удается свыкнуться с этим. Мой муж знает об этом, хоть мы и никогда не касаемся этой темы, это у нас в семье единственное расхождение. И все же мне кажется, что в глубине души он придерживается того же мнения, что и я. Ибо он добр и великодушен. Но он ведь и сам офицер запаса и поэтому должен оправдывать существующий порядок
Снова на дорожке послышались шаги и в комнату вошел фон Кауфманн.
Я не лишена наблюдательности и заметила, что, возвратившись в комнату, он тут же внимательно взглянул на меня, словно подозревая меня в чем-то и желая задать мне вопрос. Мне стало не по себе.
Госпожа фон Кауфманн тоже почувствовала, что произошло что-то неприятное.
Наконец-то ты вернулся, воскликнула она, надеюсь, ничего не случилось?
Прежде чем ответить на этот вопрос, он повернулся к нам спиной, запер дверь в сад и опустил шторы.
Ничего серьезного, заметил он и взял письма, которые Фриц положил на письменный стол.
А орудийный выстрел, тревога, весь этот шум? осведомилась жена.
По-видимому, произошло какое-то недоразумение, заметил судья.
Но майор сказал Натали, что один из заключенных бежал из замка, продолжала настаивать госпожа Кауфманн.
Майора вовсе не было в замке, когда это случилось там, он был внизу в городе в погребке Шмидта. С твоего позволения я прекращу этот разговор, поспешил он добавить, заметив, что его жена собирается продолжать расспросы. Лучше всего будет, если ты забудешь обо всем случившемся, если не хочешь обречь майора не неприятности.
Но, Фриц, ведь ты сказал, что собираешься пожаловаться на майора генералу!
Мало ли что я могу сказать в минуту раздражения, нетерпеливо возразил судья. Майор принес мне свои извинения, и я считаю инцидент исчерпанным. И я не хотел бы, чтобы ты или наша милая фройляйн когда-нибудь упоминали о случившемся. Надо уберечь майора от неприятностей, хотя бы уже потому, что если он будет смещен, то мы потеряем этот уютный домик.
Госпожа Кауфманн расхохоталась.
Вот действительно совершенно аморальное заключение для судьи, заметила она, решив его подразнить. Но, разумеется, если наше дальнейшее пребывание в этом доме зависит от нашего молчания, то мы будем молчать. Не правда ли, Наталья? Затем она нахмурилась и добавила: Но ведь они подняли такой шум, что могли разбудить даже мертвых. Завтра весь Визенхольм будет говорить о происшествии. Вы не подумали об этом?
Судья возразил:
Это не первый случай ночной тревоги в гарнизоне. На этот раз то была тревога не в казарме, а непосредственно в замке. Публика удовлетворится этим объяснением. И он выразительно замолчал, дав понять, что вопрос исчерпан. А теперь пора спать, уже полночь.
Обычно госпожа фон Кауфманн поднималась наверх вместе со мной, предоставляя мужу запереть все двери и окна. Но сегодня она предпочла остаться с ним внизу. Сердечно поцеловав меня на прощанье, она пожелала мне доброй ночи. Судья также был очень приветлив ко мне, но, подавая ему руку, я заметила, что его пристальный, внимательный взгляд продолжает покоиться на мне.
И меня снова обуял страх.
Глава шестая
Колченогий
Мне суждено было провести тяжелую ночь.
Я не смогла заснуть мысли мои были поглощены выстрелами, раздавшимися в саду. Поведение Кауфманна явно свидетельствовало о том, что всю эту историю пытались затушевать, но мне было неясно, делалось ли это потому, что удалось захватить беглеца, или же ему удалось благополучно спастись.
В ту пору я и не предполагала, что моего гостя могли просто застрелить.
О себе я не беспокоилась, меня беспокоила мысль об участи моего незнакомого соотечественника. Я надеялась, что ему удалось спастись, и искренне желала, чтобы ему удалось осуществить свою задачу и уведомить меня об этом, тем самым избавив от необходимости выполнить возложенное на меня поручение, которое мне было совсем не по душе.
Несмотря на запрещение судьи, я решила доискаться до правды. Я надеялась, что мне удастся хоть что-нибудь выведать от одного из молодых офицеров, расположенных ко мне, и я надеялась, что мне завтра же удастся приступить к расспросам.
И, приняв это решение, я, наконец, заснула. Мне привиделся ужасный сон. Мне казалось, что я лечу по узкому бесконечному каменному коридору и что меня преследует огромный хромой мужчина, размахивающий в воздухе синим конвертом. Преследователь настигает меня, я слышу его тяжелое дыхание, и я просыпаюсь с испуганным воплем. Моя комната залита светом, а в дверь стучится прислуга Фрида: «Уже семь часов, фройляйн!»
Я спешу одеться и спуститься вниз к завтраку, рассчитывая после него засесть за работу. С послеобеденной почтой в Берлин должна уйти рукопись, и я до обеда работаю с фрау Кауфманн. Обычно после завтрака я садилась за пишущую машинку, а она диктовала мне. Затем мы вместе исправляли написанное, а по вечерам я переписывала.
Госпожа Кауфманн обладала способностью диктовать очень ясно и вразумительно, совершенно не испытывая необходимости менять построение фразы или подыскивать слова. Но в это утро она была необычайно рассеяна.
Что мог ей сказать вчера вечером доктор? Ко мне она была внимательна как обычно, и я готова была уже объяснить себе ее состояние тем, что она была не удовлетворена развитием действия в своем романе.
За обедом тяготевшая над нашим домом тайна не прояснилась, о происшествии минувшей ночью вообще не упоминалось. Судья Кауфманн имел беседу с одним из своих прибывших из Берлина коллег и целиком был поглощен политическими сообщениями. Он прочел нам целую лекцию о преступлениях сербов и заверял нас, что австрийцы будут реагировать на их деяния должным образом и воздадут им по заслугам.
После обеда он, по обыкновению, отправился поспать. Его примеру последовала и жена, а я села за просмотр очередной главы. Фрау Кауфманн редко выходила в жаркие дни из дому, и поэтому я сказала ей, что охотно возьму на себя труд доставить рукопись на вокзал, полагая, что после скверно проведенной ночи мне будет полезно прогуляться. К тому же дорога в Визенхольм была очень людной, и я рассчитывала, что мне удастся повстречать кое-кого из знакомых и, быть может, узнать что-нибудь о происшествиях минувшей ночи.
Поэтому я в половине четвертого покинула дом и направилась по тенистой липовой аллее вниз в городок.
Стоял чудесный солнечный день, воздух был напоен ароматом лип. Я медленно спускалась вниз с холма, любуясь раскинувшейся предо мной живописной панорамой.
После обеда городок снова оживает. У дверей магазинов и лавок стоят их владельцы, приветливо здороваются со мной, уделяют внимание каждому прохожему.
После пребывания в одноцветной серой русской провинции мне все это кажется очень милым, и в тот солнечный день я была очень далека от мысли, что в последний раз вижу и городскую площадь, и старинное здание ратуши, и гостиницу «Под вечной лампой». По пути мне попадаются офицеры в тугих высоких воротниках, внимательно оглядывающие всех проходящих женщин, денщики с продуктовыми корзинами, пастор в черном одеянии, супруга бургомистра в платье, вышитом черным бисером, наконец, начальник гарнизона, престарелый полковник Дернер, направляющийся в своей коляске в замок.
Этот мирный городок нисколько не походил на место, в котором могла разыграться ужасная трагедия. А то, что здесь разыгралась какая-то трагедия, я чувствовала.
Я прошла мимо аптеки и собиралась уже завернуть за угол, как аптекарь, краснощекий юноша, подбежал ко мне и объявил:
Простите, сударыня, что беспокою вас, сказал он, но прибыли капли для фрау Кауфманн, и я полагал, что, быть может, вы захватите их с собой
Аптекарь Лахвиц всегда был в курсе всех новостей, и так как у меня времени было достаточно, то я прошла за ним в аптеку. Мне не пришлось нарушить запрет судьи, потому что аптекарь, не дожидаясь с моей стороны расспросов, поспешил сам открыть огонь.
Какая суматоха поднялась вчера в замке, заявил он.
Вы тоже слышали этот шум? спросила я.
Он улыбнулся.
А разве есть люди, которые не слышали его? Разве только мой глухой сосед ничего не слышал. Все решили, что объявлена война, но я то знал, что это всего-навсего лишь ложная тревога.
Вобщем такие истории, если к ним не привыкнуть, могут нагнать страху, заметила я.
Да, заметил аптекарь, передавая сверток, мы окружены врагами и должны быть всегда настороже. Вот поэтому и приходится проверять свою подготовленность к выступлению. Помните, как сказал старый Фриц
Я не стала дослушивать изречения Фридриха Великого, меня в гораздо большей степени интересовало то обстоятельство, что официальное объяснение ночного происшествия уже успело распространиться по городу.
На обратном пути на городской площади я столкнулась с Соней фон Кломпе, чей на редкость несимпатичный муж, майор генерального штаба, служил в Визенхольме.
Из всех женщин, проживавших в городке, Соня была единственной, обращавшей внимание на свою внешность и свой туалет. Она была по происхождению румынкой, была молода и красива и одевалась с таким вкусом, что являлась предметом зависти всех остальных офицерских жен.
Наталья, дорогая, ты сегодня выглядишь восхитительно, воскликнула она со свойственной ей живостью, твоя шляпа обворожительна, неудивительно, что все молодые офицеры влюблены в тебя. Руди фон Линц только и говорит, что о тебе Вчера за столом
Глупости! перебила я ее. Руди очень милый юноша, но он чересчур сентиментален. Если ты не спешишь, пойдем со мною на вокзал. Я должна отправить письмо и боюсь опоздать.
Охотно, дорогая, ответил Соня, переходя на французский язык. Немецкий язык был ей не по вкусу и при малейшей возможности она переходила на французский. Как поживает наша дорогая «жорж-санд»? Я видела сегодня нашего милого судью, он направлялся к коменданту, и у него был отчаянно важный вид. Кстати, ты в курсе того, что произошло сегодня ночью?
Я пожала плечами.
Не знаю. Все, что я могу тебе сказать, сводится к тому, что ночью меня разбудил отчаянный шум, немало меня напугавший. Доктор фон Кауфманн говорит, что это была учебная тревога.
Соня презрительно рассмеялась.
И ты веришь в эту сказку?
Мне приходится верить, потому что я не знаю другого объяснения. Что же произошло?
Говорят, сбежал один из заключенных.
Я вздрогнула. Быть может, мой земляк все же спасся?
Об этом тебе рассказал твой муж?
Она откинула голову и звонко расхохоталась.
Конечно нет. Фриц вообще никогда ничего мне не рассказывает. Я узнала об этом от моей горничной Анны, которой рассказал денщик моего мужа. Я спросила об этом Фрица, но он велел мне молчать и сказал, что все это чепуха. И все-таки я продолжаю верить в это.
Почему? вырвалось у меня. Мы как раз подходили к вокзалу.
Соня бросила взгляд на часы и воскликнула:
Боже, четверть пятого! Я больше не могу провожать тебя. Я обещала к четырем быть у Дернер к бриджу
И она поспешила к пролетке. Я последовала за ней.
Почему ты не веришь в объяснение твоего мужа? повторила я, пытаясь казаться равнодушной.
Потому, что сегодня в комендатуре произошел отчаянный скандал. Сюда прибыл генерал из соседнего городка Кронсфельда и основательно пробрал бедного Гагенбека. Антуан рассказал моей Анне, что он еще никогда не видел генерала в таком раздраженном состоянии.
И, помахав перчатками, она добавила:
До свидания, дорогая. И навестите нас, Фриц ведь в вас влюблен.
Все знают, в кого влюблен Фриц, шутливо отпарировала я.
Кивнув мне на прощание, она уехала. Ее сообщение несколько обрадовало меня, и я бодро отправилась на вокзал.
Опустив рукопись в отверстие почтового вагона, я отправилась к выходу. В дверях со мною поздоровался господин в штатском. То был майор фон Гагенбек. Я не сразу узнала его, потому что привыкла видеть его в форме гвардейского драгуна. А теперь на нем был ужасный костюм в клеточку, к которому он надел желтые ботинки. В штатском он утратил всю свою привлекательность.
Он подошел ко мне и церемонно поцеловал мне руку.
Я только что думал о вас, заговорил он по-русски. Дорогая фройляйн Наталья, вы единственный человек в Визенхольме, с которым мне жаль расставаться, не простившись.
Итак, Соня была права, узнику удалось бежать. Неужели несчастного майора отрешили от должности? И я подумала о Кауфманнах для них эта новость должна была иметь особенное значение.
Но, господин майор, воскликнула я, разве вы покидаете нас навсегда?
Он мрачно кивнул головой.
Да. Я не вернусь в Визенхольм.
Мне бросилось в глаза, что он утратил свойственную ему жизнерадостность. Казалось, что, утратив свой яркий мундир, он одновременно утратил и всю свою предприимчивость. Голос его потерял звучность, и весь он в дурно сшитом костюме совершенно не походил на прежнего майора.
Майор, мне будет недоставать вас, сказала я. Но как неожиданно все это случилось? Вы назначены куда-нибудь комендантом или возвращаетесь к себе в полк?
Ни то ни другое, ответил он.
И к моему ужасу лицо его искривилось, и я заметила, как дрожат его усы.
Ни то ни другое, хрипло повторил он, я должен вам признаться, моя дорогая, что я покидаю ряды армии. Мне пришлось и отвернувшись, он закончил, выйти в отставку.
Пожалуй, в другое время этот крупный мужчина, близкий к тому, чтобы расплакаться, был бы смешон, но сейчас мне было не до смеха. В противопоставлении испытываемого им унижения его обычной веселости было что-то трогательное и трагическое. К тому же его сообщение застало меня врасплох. Было похоже на то, что мой ночной визитер имел большое значение