Когда перед домом Зрелова собрались православные, старшина вышел к ним и объявил о причине, по которой он созвал их. Гридинские мужички почесали затылки, и как бы нехотя сказали:
Ну что ж, веди, мы готовы.
С пустыми-то руками что вы сделаете? Возьмите топоры, а не то колья, не равен час, придётся, пожалуй, и подраться, посоветывал им старшина.
И то дело, согласились мужики и разбрелись по домам за оружием.
Через несколько минут, крестьяне, вооружённые чем пришлось, под командою волостного старшины и сельского старосты, двинулись на облаву. Сотский, перекинув незаряжённое ружьё через плечо, шёл впереди всех. Подойдя к лесу, облавщики остановились. По совету Акима Игнатьевича, старшина с одними из облавщиков направился цепью по дороге, ведущей к Устьяновой, а сельский староста с сотским и несколькими крестьянами пошли обходом к месту, где дядя Аким видел разбойников.
Тихо, без шума, двигались мужички к страшному, по их выражению, логовищу; каждый из них творил в уме молитву, один только сотский шёл без всякого страха, устремив взор вперёд. Но вот он остановился, дал мужичкам знак быть наготове, подался на несколько шагов назад и, указывая рукою, шепнул старшине:
Они здесь, смотрите только меня не выдавать.
Староста в знак согласия кивнул ему головою и подумал: «Ладно, мол, ступай сам вперёд, а мы поглядим».
Шорох облавщиков не ускользнул от ушей разбойников; они несколько минут уже прислушивались к шагам их и, не поднимаясь на ноги, сидели на корточках, готовые ко всему; в трёх шагах от них, у развесистого куста, точно в таком же положении, с налившимися кровью глазами, находился их широкоплечий товарищ с рыжей бородой, заряженным ружьём на перевес и как бы ждал момента выстрелить в первого же смельчака, явившегося непрошенным побеспокоить их лагерь. Между тем мужички все шли потихоньку вперед; вот головы их показались из-за кустов; разбойники быстро вскочили на ноги и приготовились к отпору; сотский бросился первым на отделившагося рыжего разбойника, который, с ловкостью тигра, дал прыжок назад.
Берите их! крикнул сотский, преследуя рыжего, который продолжал отступать, держа ружьё, готовым к выстрелу.
Староста с мужиками остановился и нерешительности, раздумывая, что делать вступить с разбойниками в бой или дать им время уйти, хорошо зная, что живыми в руки они не дадутся. Разбойники, видя это, поторопились подобрать полы и пустились наутёк. Сотский, как ревнитель воли начальства, и не желавший изменить своей обязанности, продолжал наступать на рыжего, не замечая, что делают крестьяне.
Стой! кричал он разбойнику, а то стрелять буду.
Уйди, или убью! ответил ему тот.
Сотский не останавливался; угроза разбойника его не устрашала: он полагал, что ружьё его, как у него самого, заряжено не было, «а если, мол, дело дойдёт до рукопашной, то я с ним ещё поборюсь». Разбойник, видя, что крестьяне стоят, не трогаясь с места, остановился, подпустил поближе к себе Акима Игнатьевича, прицелился в него, спустил курок, и по лесу прокатился выстрел. Пуля угодила Акиму прямо в грудь и засела в ней. Бедняга схватился рукою за рану, испустил от боли тяжёлый стон и упал на землю. Разбойник глядел на него издали, и злобная улыбка показалась на лице его. Не прошло и минуты, как сотский вскочил на ноги и снова кинулся на разбойника; тот снова продолжал отступать, заряжая на ходу ружьё. Аким Игнатьич напряг последние силы, догнал разбойника и со всего размаха ударил его прикладом своего ружья по затылку на столько сильно, что тот зашатался, но удержался на ногах и, ошеломлённый, пустился бежать вперед; сотский, преследуя, продолжал наносить ему тем же прикладом ружья удары. Наконец оба они, выбившись из сил, упали друг на друга и казались мёртвыми.
Староста и крестьяне во все время этой отчаянной борьбы сотского с разбойником стояли в отдалении и глядели на них с замиранием сердца. Видя, что они упали и не трогаются с места, мужички подошли к ним. Страшная картина представилась их глазам: Аким Игнатьевич лежал ничком с протянутыми вперёд руками; около него валялось ружьё с окровавленным прикладом; по всему пространству, по которому он преследовал разбойника, имея в груди пулю, тянулась кровяная полоса, а лужа тёплой крови, бившей ключом из раны в груди, делалась все больше и больше. Крестьяне поворотили сотского навзничь: лицо его было покрыто смертельною бледностью; казалось, что он был мёртв. Разбойник лежал за нисколько шагов впереди от Акима Игнатьевича, как распростёртый пласт, уткнувшись лицом в землю; ружьё его находилось под ним, на темени головы зияла рана, из которой текла кровь, а другая видна была на левой сторони шеи. Староста попросил крестьян повернуть разбойника лицом к верху.
Стоит ли об него руки марать? Собаке собачья и смерть, ответил один из них.
Надо же взглянуть, издох он или нет, сказали другие и перевернули злодея.
Лицо его было бледно, как полотно, глаза полуоткрыты, безжизненны, слабое дыхание слегка колыхало грудь.
Живуч, знать, дышит, заметил староста.
Смотри, ребята, очнётся, пожалуй, стрекача задаст, скрутить бы его надо, высказался дядя Спиридон.
Оно и в правду так, согласился староста, ну-ка-сь, православные, заверните ему руки-то назад кушаком, пусть его полежит здесь, пока мы в деревню знать дадим, прибавил он.
Мужички повернули разбойника опять лицом к земле, связали ему руки и пошли было в деревню Устьянову.
В это время, в другой сторони леса послышались голоса крестьян, которые рассыпались по лесу отыскивать разбойников, но, не встретив их, возвращались к сборному месту. Староста села Гридина послал нарочного попросить старшину к себе. Вскоре команды облавщиков сошлись у лежавших на земле единоборцев, волостной старшина расспросил у старосты, как было дело, и пожалел сотского; крестьяне, в свою очередь, также погоревали о ном.
Ну, как же быть теперь с ними? показывая рукою на лежавших, сказал старшина, обращаясь к мужичкам.
Акима Игнатьевича подымем на руки и отнесём в Устьянову, а за разбойником пришлём телегу, подумав, ответили старики.
Караул к нему надо приставить, а то неровен час, вскочит, тогда ищи его, добавил старшина.
Как убежит? Небось, связан, заметил староста.
Всё-таки целей будет под караулом-то, порешил старшина.
Несколько крестьян остались при разбойнике, а другие подняли сотского на руки и понесли его в Устьянову.
Обитатели Устьяновой ничего не знали о том, что происходило в принадлежащем им лесу. За несколько шагов до деревни, мальчишки увидали толпу, шедшую из лесу, и дали знать о том своим. При входе Гридневцев в деревню, из окон изб повысунулись головы баб, а затем через несколько минут вся деревня кишела народом.
Где дом сотского, Акима Игнатова? спросил старшина.
А вон, там, на краю, послышались голоса.
Устьяновцы с каким-то страхом и удивлением глядели на несомого окровавленного человека, не понимая, в чем дело и кто был покойник. Но вот вскоре начали раздаваться то там, то здесь плач и рыдания это выли родные Акима Игнатьевича.
Сотского внесли в избу и положили на лавку; несчастный, долгое время лежал, как мёртвый, затем открыл глаза, поглядел на всех бессознательно и снова закрыл их. Послали на ближайшую фабрику за врачом, который приехал, осмотрел больного и объявил, что он не жилец на этом свете, и действительно, Аким Игнатьевич тут же отдал душу Богу.
Пока в доме сотского происходила возня, старшина отправил в лес за разбойником телегу, в которой тот был привезён в Устьянову, в сопровождении толпы мальчиков и взрослых. Он был ещё жив и, как бы очнувшись, смотрел во все глаза. Врач осмотрел его, перевязал ему голову и посоветовал старшине поскорее отправить его в город. Снаряжена была другая подвода, разбойника переложили на неё и под сильным конвоем повезли в город, где он был положен в больницу и через несколько дней умер.
Глава 14
Разбойники, спугнутые крестьянами с логовища и не желая вступать с ними в борьбу, ушли, оставив одного своего товарища, в надежде, что он справится с преследовавшим его сотским, но ошиблись в своих расчётах. Раненый разбойник назвался перед смертью Ильиным, но кто он и откуда, того не объяснил. Тайну эту он унёс с собою в могилу.
Похороны Акима Игнатьевича происходили на третий день после его смерти-, проводить его собрались многие крестьяне из соседних селений; за гробом шли волостной старшина и становой пристав. О подвиге покойного было донесено исправником губернатору, с присовокуплением, что после убитого осталась жена с тремя малолетними детьми, в крайней бедности. Его превосходительство, со своей стороны, ходатайствовал перед министром внутренних дел о выдаче семейству Акима Игнатьевича, умершего геройской смертью в битве с разбойником, денежного вспомоществования. Ходатайство это увенчалось полным успехом: министр разрешил выдать жене покойного несколько сот рублей, и на этом оправдалась пословица, что «За Богом молитва, а за царём служба не пропадает».
После похорон Акима Игнатьевича прошло две недели, а о разбойниках никаких слухов не было: они притаились в лесных чащобах около деревни Барской, из которой им была всё-таки возможность доставать себе пищу. Между тем, фальшивые кредитные билеты все чаще и чаще стали появляться в обращении между жителями Запонорской и других волостей. До полиции доходили слухи, что в деревню Барскую стал приезжать какой-то купец из деревни Часовни, Звенигородского уезда, но кто он и как его зовут, о том никому известно не было. За этим таинственным купцом приказано было следить.
Многие полагали, что непоявление разбойников в окрестностях Запонорья объясняется их отлучкой куда-нибудь в другой уезд, вследствие усилившегося за ними надзора, в котором приняли участие и сами крестьяне, озлобленные убийством сотского, усиленными пикетами и конными разъездами. Но предположение это было преждевременно: разбойники и не думали никуда удаляться, а напротив, начали рассылать от себя ходоков с письмами к богатым мужикам и фабрикантам, требуя от них контрибуции. Один из таких ходоков, однажды поздно вечером, явился в деревню Кузяево, подошёл к дому Якова Герасимовича Храпунова-Нового, слывшего за богача, вызвал одного из его прислужников, передал ему письмо и скрылся.
В ту минуту, когда подано было письмо, Яков Герасимович находился дома, взял в руки конверт и, прочтя на нем адрес, распечатал, пробежал строки, нацарапанные кое-как, и был поражён их содержанием. Вот что гласило это письмо:
«Милостивый государь, Яков Герасимыч, я приказываю вам выслать на ближайшее кладбище две тысячи рублей, а иначе вы будете убиты».
Подписано «Чуркин».Кто и когда передал тебе это письмо? спросил владелец фабрики, Яков Герасимыч у своего дворника.
Вчера ночью, мальчик какой-то принёс.
Почему ты его не задержал?
Да зачем же мне его было задерживать?
Как зачем? Письмо это прислал Чуркин, с требованием двух тысяч рублей.
Я этого не знал, ответил перепуганный работник.
Отчего ты не подал мне письма тотчас же?
Вы почивать изводили.
Дурак! Веди заложить лошадей.
Что ты шумишь, да ругаешься спозаранку? спросила у фабриканта жена.
Дура, голосом ещё завоешь, когда смерть на носу висит.
Какая там смерть, Бог с тобой, успокойся.
На-ка-сь, читай, от кого письмо получил, сказал ей Герасимыч, бросая писульку на стол.
Та прочла и настолько перепугалась, что с ней сделалось дурно; насилу придя в себя, она посоветовала своему благоверному выдать требуемые деньги.
Как бы не так, выдам! Сейчас к становому поеду и представлю ему это письмо; пусть за мной караул нарядят.
Караул не поможет: слышал, небось, какой он зверь; заткни ему горло-то и жив будешь.
Ни за что! Сегодня дай две тысячи, а завтра четыре попросит, разорит в корень, только поддайся, говорил Яков Герасимович, бегая из одного угла комнаты в другой.
Хозяин, лошади готовы! доложил дворник.
Сейчас иду, ответил его степенство, накидывая на себя пальто-мешок и, простившись с сожительницей, вышел из своих апартаментов и поехал к становому приставу.
А! кого я вижу! Яков Герасимович, милости прошу, пожалуйте! сказал его благородие, встречая фабриканта ещё на лестнице.
Да-с, не в урочное время я к вам, подавая приставу руку, сказал тот.
Что, покалечился, знать, кто-нибудь из фабричных?
Какой там покалечился! Самого, того гляди, убьют: на-те, прочтите, какое я письмецо-то получил.
Пристав прочёл послание, покачал головой, почесал себе за ухом, причмокнул и сказал:
Чуркин! Да-с, тут надо подумать. Садитесь, да расскажите, когда и от кого вы это письмецо подучили?
Яков Герасимыч рассказал все по порядку, утёр платком катившийся с лица пот и уставил на пристава глаза, в ожидании того, что он на это скажет.
Да-с, постукивая пальцами об стол, протянул становой.
Ну, что вы посоветуете мне делать?
А вы что думаете?
Проси он у меня меньше, я бы дал, а то, вишь, сколько заломил две тысячи!
Жаден, подлец, добавил его благородие.
Нет, вы мне скажите, что делать теперь?
Ничего; конечно, денег не давать, около дома поставить денных и ночных сторожей, чтобы разбойник не поджог, а самому дома недельку-другую посидеть.
Всё это я и без вас знаю; с своей-то стороны чем-нибудь оградите меня!
Я напишу приказ вашему деревенскому старосте, чтобы он тоже караульных расставил: а если явится опять тот мальчишка, который принёс письмо, задержите его и представьте ко мне.
А больше ничего?
Что же я могу сделать? Письмецо-то мне оставьте, я пошлю его к исправнику.
С удовольствием, возьмите, на что оно мне, ответил фабрикант и, простившись с приставом, уехал восвояси.
Обитатели деревни Кузяевой, узнав о письме, полученном от Чуркина Яковом Герасимовичем, сильно перетрусили; они предположили, что если фабрикант не заплатит разбойнику контрибуция, то он непременно чем-нибудь отомстит. Всего же более они боялись пожара, который может выпалить всю деревню, а поэтому усилили по ночам караул.
Вслед за тем, на другой или на третий день, тому же становому приставу, проживавшему в Павловском Посаде, почтальон Ключарев подал заказное письмо следующего содержания:
«Г-н Тихомиров, если вы только вытребуете в Павловский Посад какой-нибудь полк, то я вас убью или весь Павловский Посад сожгу, потому, я знаю, что у вас никакой защиты нет. Нас семьдесят человек.
Чуркин».Черт знает, что такое, никакого смысла нет. Сам я не понимаю: с ума сошёл Чуркин, или только дурачит меня? сказал его благородие, передавая письмо своему письмоводителю.
Я также ничего не понимаю. К чему сюда приплетён сюда полк солдат? пожимая плечами и, делая кислую мину, сказал писарь, возвращая письмо приставу.
Во всяком случае, как о том, так и об этом письме следует донести исправнику.
Конечно, донесём, заключил письмоводитель.
Чуркину должно быть понаскучило блуждать по селениям Богородского уезда. Он, взяв с собою нескольких своих головорезов, отправился с ними через Карповскую волость в Бронницкий уезд, ради взимания контрибуции с местных богачей и фабрикантов. Однажды, находясь в кустах между селениями Речицы и Княгининой, он заметил идущую по дороге девушку, которую, вероятно, нарочно подкарауливал. Остановив её, Чуркин спросил:
Как тебя зовут, моя милая?
Ирина Прокофьевна, отвечала она.
Куда путь держишь?
К дяденьке иду, в деревню Княгинину.
Как его зовут?
Гаврило Антонович, он фарфоровый завод держит.
Если я тебя попрошу передать ему от меня письмецо, ты исполнишь мою просьбу?
Изволь, передам.