Пошли православные в сенницу. Дверь в неё была притворена. Они бережно отворили её и со страхом вошли туда. Темненько сначала показалось им в ней, но осмотревшись, они увидали около сена кровь и остановились.
Вот и он, голубчик, должно быть, сказал староста, показывая на кровь, и при этом бывшей у него палкой начал отворачивать с бугорка сено.
Старики последовали его примеру, откинули несколько сенца, и снова ужас обуял их: Дмитрий Егорович лежал навзничь с разбитым черепом.
Уходили и его, сердечного, царствие ему небесное, утирая рукавом слезы и осеняя себя крёстным знамением, проговорил староста.
Мужички тоже перекрестились.
Дядя Андрей, Катерина-то ещё жива, дышит, послышались около сенницы голоса женщин.
Слова эти были обращены к сельскому старосте, который, услыхав их, поторопился выйти из сенницы.
Как дышит, значит, жива? спросил он у баб.
Жива, жива, повторили они.
Староста был человек сметливый; он в ту же минуту поторопился на место убийства в сени дома покойного Третьякова, желая лично удостовериться в том, что объяснили ему бабы. Сени, изба и двор были переполнены любопытными селянами, между которыми были и дети. Он наклонился к страдалице, прислушался к её дыханию, и поднявшись на ноги, сказал:
Да, жива, надо поскорей послать за доктором, обратился он мужикам.
А где взять его? послышались голоса.
Ефим, запряги поскорей свою лошадь в телегу и поезжай на Фабрику Бабкиных, расскажи, в чем дело, и привези оттуда доктора.
Лошадь-то моя в поле, а вот у дяди Степана кобыла на дворе стоит, отвечал тот.
Староста приказал Степану под строгой ответственностью, сейчас же запрячь лошадь и ехать на упомянутую фабрику за доктором. Тот не ослушался и через четверть часа уже был в дороге.
Сошлись и родственники убитых и подняли страшный вой; глядя на них плакали и другие. Словом, дом Третьякова представлял собой дом раздирающих душу слез и стенаний.
Староста, придя в себя от ужасного потрясения, произведенного таким страшным и небывалым ещё в окрестностях убийством, собрал сходку и отправил по всем дорогам верховых вдогонку за убийцами, но увы, посланные, проскакав по нескольку вёрст по всем направлениям, возвратились обратно и донесли, что поиски их остались безуспешными.
Осмотрите лес, нет ли в нём кого! отдан был приказ мужикам.
Осмотрели лес, но в нем никого не оказалось.
Между тем, Степан привёз с фабрики Бабкиных врача, который, как и все, остолбенел от ужаса, при виде стольких жертв убийства. Не медля ни минуты, он осмотрел тела покойных и объявил православным, что дочь Третьякова, Екатерина Егорова, еле жива, и начал приводить её в чувство привезёнными им медикаментами.
С известием об убийстве посланы были нарочные к становому приставу и в г. Богородск к исправнику, которые, вместе с судебным следователем, не замедлили прибыть и осмотрели картину бойни с её трупами. Прежде чем приступить к каким-либо допросам, всё внимание начальства остановлено было на дочери Третьякова, которая мало-помалу, благодаря усердным заботам врача, стала приходить в чувство. Следователь и чины полиции надеялись узнать от неё что-нибудь о тех злодеях, которые совершили преступление, и тогда уже приступить к розыскам их.
Все любопытные были удалены из сеней; остались только одни понятые с сельским старостой и тот телятник, которому довелось быть первым вестником о совершившемся злодействе. Прошел ещё час; больная пришла в чувство, открыла глаза и обвела ими окружающих.
Скажи, милая, как произошло у вас такое несчастье? спросили у неё.
Та собралась с силами, и когда ей приподняли несколько голову на подушку, отвечала:
В семь часов утра, я, тятенька и маменька, пили чай; потом, отпустив работника в поле, тятенька пошёл спать в сенницу, я стала торговать в кабаке, а маменька была в кухне и хлопотала с Прасковьею около печки. Часов около девяти, ко мне в кабак вошёл какой-то мужик с топором в руках и попросил у меня спичек, да бумажки на папироску; я отказала ему в том, отвернувши от него лицо противен он мне показался. Вдруг он взмахнул топором и ударил меня лезвием его по шее. Тут, помню, выскочила я из-за стойки и побежала в кухню к маменьке, а разбойник в это время ударил меня обухом топора по голове; хоть и больно мне было, но я всё-таки устояла на ногах, вбежала в кухню, но маменьки там не было. Из кухни я выскочила в сенцы, чтобы скрыться на дворе, но увидала маменьку, лежащею в сенях убитой; около неё стоял какой-то другой разбойник и держал в руках железный шкворень; вдруг на меня наскочил из кухни злодей и нанёс удар по голове, а другой начал также бить меня шкворнем; я, обливаясь кровью, упала, как сноп, на пол. Помню я, как вошла в сенцы Прасковья с ведром воды, видела также, как разбойники набросились на неё, начали бить, она с криком вбежала в кухню, дальше ничего не помню память изменила мне.
Кто были эти разбойники?
Но знаю; я их прежде никогда не видала, ответила Екатерина и снова, лишилась чувств.
Судебный следователь распорядился отправить несчастную в больницу, находящуюся при фабрике Бабкиных. Врач бережно уложил её в повозку, наполненную сеном, и сам отвёз её на фабрику. Вереница обитателей Новой Купавны проводила её за селение.
Трупы убитых были раздеты и омыты; их положили рядком в избе и приставили караул. Следователь собрал к себе всех мужичков и спросил у них:
Как вы полагаете, православные, кто совершил это ужасное убийство?
Крестьяне молчали и только почёсывали свои затылки.
Что ж вы не отвечаете на мой вопрос?
Мы не знаем, проговорил староста.
По крайней мере, не имеете ли на кого-нибудь подозрения?
Нет, на кого же думать?
Ну, не видали ли вы кого-нибудь в это утро в кабаке?
Как нам видеть? Никто из нас не был в нём.
Мы видели, как прошли мимо кузнецы какие-то двое, один из них нёс сапоги, заявили два мужичка.
Куда они пошли?
В лес.
Следователь более ничего не мог добиться от мужичков. Телятник рассказал то же самое. Сделан был осмотр дома, всё имущество оказалось в порядке, только одна шкатулка, валявшаяся у бочки с вином, была разбита.
Не знаете ли, где хранилась Третьяковым вот эта шкатулка? спросил следователь у понятых.
Видели мы, что он вынимал её иногда из-под бочки.
А денег много в ней было?
Как знать? Считать он их при нас не считал, а серебро и золото высыпал кой-когда из неё.
Призваны были родные покойных и объяснили следователю, что денег у Дмитрия Егоровича было несколько тысяч, о чем им рассказывала покойная жена его, Домна Яковлевна. На вопрос, не могут ли они предположить, кто убил это семейство, они не могли дать никакого положительного ответа.
Стороною судебный приставь узнал кое-что о характере и о жизни покойного Третьякова; оказалось, что он принимал к себе разных подозрительных личностей, от которых не отказывался брать краденые вещи; принимал он также от местных жителей в залог под вино одежду и всякое имущество:, он вообще слыл за человека зажиточного. Закладных вещей было найдено у него чрезвычайно много. В сенях были подняты топор и шкворень, брошенные разбойниками.
Ну, всё-таки, я прошу вас, мужички, сказать мне, не имеете ли вы на кого-нибудь подозрения в убийстве?
Нет, ваше высокоблагородие, мекать не на кого.
Всё-таки, подумайте-ка хорошенько!
Жил у него несколько времени тому назад, в работниках крестьянин из Бисерова, Никифор Иванов, вот, может, он подвёл эту махинацию.
Разве он был в чем замечен?
Вор отъявленный; несколько раз в острогах сидел.
За что такое?
Знамо, не за хорошие дела.
Где же он теперь находится?
Кто его знает? Мы его давно не видали.
Слух об убийстве в Купавне, с быстротой молнии, разнёсся по соседним селениям, жители которых, переполошённые таким известием, спешили туда, чтобы удостовериться в том лично. Несколько женщин, проходя из Бисерова с тою целью лесом, нашли на опушке его, на дороге, какой-то паспорт, который принесли в Купавну и предъявили старосте. Рассмотрев его, последний увидал, что он принадлежал жене Третьякова, Домне Яковлевой. Он, по всей вероятности, находился в шкатулке с деньгами и, взятый вместе с ней разбойниками, за ненадобностью был брошен ими в лесу. Паспорт этот передан был исправнику.
Составив обо всем протокол, судебный следователь только вечером оставил Купавну; исправник проводил его, а сам остался ночевать, для того, чтобы поговорить с мужиками пооткровеннее, рассчитывая, что, может быть, они в чем-нибудь и проговорятся по поводу убийства.
В доме старосты деревни кипел самовар, хозяйка разливала чай; в переднем углу восседал исправник и рядом с ним становой; староста помещался на конце лавки. Перед столом стояло несколько мужичков; между ними находились и те двое, которые впервые услыхали, сидя у кузницы, крики телятника. Исправник, перекинувшись несколькими словами со старостою, обратился к последним с вопросом:
Кажется, вы говорили, что видели двух мужиков, которые вышли из дома убиенных с сапогами в руках?
Да, мы их видели.
Какие они были из себя?
Высокие, коренастые такие.
А лицом какие?
Не разглядели мы их, ваше высокоблагородие: дело такое, не к чему было разглядывать, мало ли кто ходит по деревне.
Как вы думаете, чья это работа?
Без Чуркина здесь дело не обошлось, а подвёл-то его, как нам думается, бывший работник Дмитрия Егорова Никифор.
Исправник мысленно согласился с мнением мужичков, но догадки их в официальную форму не ввёл, рассчитывая, что и так уже довольно хлопот с этим варваром, а тут ещё нужно было в огонь масла подливать.
Следствие об убийстве тянулось более года; преступники открыты не были, и не знаем, было ли оно сдано в архив или продолжалось. Вскоре после совершения злодейства, мы справлялись о здоровье дочери Третьякова, Екатерины Дмитриевны, лечившейся от ран в больнице при фабрике Бабкиных, и получили ответ, что здоровье её поправлялось, но выздоровела ли она окончательно, о том сведений не имеем.
Глава 13
Совершив убийство, разбойники направились в лес, где с нетерпением ожидал их Чуркин, находившийся во все время их работы на опушке леса. Он встретил их вопросом:
Ну что, ребята, порешили?
Покончили, ответил ему Сергеев, передавая свою добычу, сложенную в платок.
Атаман развязал ситцевый платок, взглянул на серебро и золото, потрепал своего есаула по плечу, сказал ему «спасибо» и торопливо направился в глубь леса, куда поплелась за ним и вся его команда головорезов. Забравшись в непроходимую чащу и выбрав удобное место для отдыха, разбойники расположились на луговинке, постлали под себя верхнюю одежду и улеглись, кому как пришлось, чтобы уснуть. Чуркин, на всякий случай, приказал Исаю и Евсею по очереди быть караульными и не спать.
Отдохнём до вечера, а как смеркнется, отправимся в дорогу, сказал Чуркин своей шайке. А тебе, Никифор, спасибо за услугу, обратился он к бывшему работнику погибшего Третьякова.
Рад стараться, ответил он.
Вскоре всё утихло. Исаю пришлось быть на карауле:, он закурил свою трубочку и стал прислушиваться к каждому шороху ветра, колыхавшему верхушки деревьев.
Стало смеркаться. Разбойники поднялись на ноги, прошли несколько вёрст серединой леса и только к полуночи выбрались на дорогу, ведущую на Павловский Посад, а затем свернули в сторону и полями добрались к утру до деревни Барской и скрылись в её лесу.
А весть о страшном убийстве в Купавне росла и росла по Богородскому уезду. Ужас обуял мужичков и вместе с тем заставил их быть осторожнее. Многие стали серьёзно поговаривать о том, каким бы образом избавиться от Чуркина и его шайки. Полиция усилила розыски преступников, о которых не было ни слуху, ни духу: так притаились они, как будто бы их и не существовало.
Между тем, стали появляться в обращении фальшивые кредитные билеты; как и от кого они шли и проникали в народ, доискаться было трудно. В некоторых селениях говорили, что сбывают их какие-то неизвестные люди, но это были только одни слухи, дошедшие и до полиции, которая, по всем данным, предположила, что выработкой фальшивых кредиток занимается ни кто иной, как соучастник Чуркина, Иван Сергеев, бежавший с ним вместе из Владимирской тюрьмы, но где он пребывает, узнать не могли.
Прошло несколько недель; как вдруг мужички заговорили, что Чуркин со своею шайкою вновь появился в лесу, около деревни Устьяновой, и что один из разбойников, Ильин, никому ещё неизвестный, заходит в ту деревню, но крестьяне, из страха к нему и к Чуркину, не трогают его. Становой пристав 1-го стана Богородского уезда сам приехал в ту деревню, собрал сходку и поставить крестьянам в обязанность взять упомянутого злодея, если только он придёт в их деревню, а сотскому того же селения, Акиму Игнатову, приказал строго-настрого следить за разбойниками и, в случае надобности, требовать себе подмоги.
Ваше благородие, с одной палкой, что я могу поделать с бродягами?! Оборониться, ведь, нечем, заявлял Игнатов.
Достань у кого-нибудь ружьё, заряди и ходи с ним, ответил ему пристав.
Купить надо, так кто же даст. Вон у дяди Герасима есть ружьё, три целковых за него просит, купил бы я у него, да денег нет.
Возьми, я дам три рубля.
Становой уехал. Сотский взял у дяди Герасима ружьё, а пороху-то и не оказалось. «Ну, все равно, подумал он, ружьё хотя и не заряженное, а всё-таки острастка: не всякий на меня сунется».
Однажды под вечер, Аким Игнатьич, возвращаясь из слободы Абрамовки в своё селение, встретился неподалёку от неё со своим односельчанином Петром Фёдоровичем, поздоровался с ним и разговорился о своём житье-бытье. В разговоре коснулись они и разбойников.
Вот, поди ты, сгибли они и пропали, сказал сотский.
А что разве вы их ищите? Они у вас под носом будут сидеть, не увидите, с улыбочкой возразил сотскому Петр Фёдорович.
Как бы не так, сейчас накроем.
Хочешь, я покажу тебе, где они сейчас находится?
А ты, небось, знаешь?
Стало быть, знаю, ежели говорю.
Ну, где?
Ступай сейчас в нашу рощу, вон на самом краю, на опушке, их человек шесть лежат, возьми, попробуй.
Врёшь, небось?
Право слово, там лежат, подтвердил Фёдорыч, и указав при этом ту сторону леса, в которой находятся головорезы, зашагал в Устьянову.
Сотский, Аким Игнатьевич, был человек исполнительный, к приказаниям своего начальства внимательный. Он имел атлетическое телосложение и внушительный вид, который отчасти придавала ему чёрная с проседью борода, окаймлявшая лицо его. Проводив Петра Фёдорыча взглядом, он немедленно возвратился обратно к лесу и, проходя указанным местом, заметил сквозь деревья небольшой дымок. Тихо пробрался он кустами к месту, откуда подымался дымок, и увидал около костра человек шесть разбойников, лежащих в растяжку и спавших, один из них сидел на травке, как бы караульный, и, подпершись рукою о подбородок, дремал. «Так вот они где, подумал сотский и не спеша отправился в обратный путь.
Не желая делать тревогу в Устьяновой, так как обитатели её, зная некоторых разбойников, могли предупредить их и спугнуть, он по задам своей деревни прошёл в село Гридино, рассчитывая встретить Беззубовского волостного старшину Рычнова, бывшего там по каким-то делам. Зайдя в дом сельского старосты Зрелова, он нашёл там и старшину, который спросил у него:
Что скажешь, дядя Аким?
К вам с докладом пришёл на счёт разбойников, ответил тот.
Каких разбойников?
Целая шайка их в нашем лесу на привале спит, и Чуркин с ними, надо бы облаву сделать.
Кто тебе об этом сказал?
Сам их сейчас видел, около костра спят.
Волостной старшина переглянулся с сельским старостою, оба они молча поглядели на сотского, покачали головой, и как бы не веря ему, начали отнекиваться от его предложения, но Аким Игнатьевич стоял на своём и требовал немедленного распоряжения делать облаву. Сельские власти, опасаясь ответственности перед начальством, должны были уступить его доводам и послали его же самого собрать народ.