Воинственная, сильная, не задавленная ещё патриархальным гнётом славянка сохраняла значительную долю свободы и в брачной жизни, противодействуя деспотическим поползновениям мужа. Хотя некоторые иностранные писатели и говорят, что «жены славян были чрезвычайно целомудренны», но, с другой стороны, мы имеем много данных, свидетельствующих, что наши древние прародительницы не так охотно сносили наложенные на них брачные узы и старались удержать за собою в браке ту же свободу, какою они пользовались до замужества. И до христианства, и долго после введения его, расторжение брака было легко не только для мужа, но и для жены. Жены сплошь и рядом бросали своих мужей, выходили за других, утешались с посторонними любовниками. «Знаю я ваши умы-разумы женские», говорит Добрыня о современной ему женщине, «муж пойдёт за дровами в лес, а жена пойдёт в замужество».
Если от мужа или любовника нельзя освободиться добром, женщина прибегает к преступлению, к ножу, к волшебным чарам. Отстаивая свою свободу от притязаний своего нелюбимаго мужа, женщина в то же время оказывала мощную, безграничную привязанность к человеку любимому. Бонифаций говорит, что «славяне, будучи народом мерзейшим и самым дурным, соблюдают, однако ж, с такою верностью взаимную любовь в супружеском союзе, что жена, по смерти мужа, сама отрекается от жизни, и та считается у них доблестною, которая своею рукою убьёт себя, чтобы сгореть с мужем на одном костре». Конечно, Бонифаций в этом случае сильно ошибается, приписывая обычай вдовосожжения исключительно жениной любви; но всё-таки наша старина свидетельствует, что самоубийство пережившей супруги, из-за любви к покойному мужу, тогда не было редкостью. Вот напр., Василиса Никулишна, мужа которой погубил кн. Владимир из желания обладать ею, отправляется к трупу своего мужа.
и умерла рядом с своим любимым Данилом. При такой сильной любви женщина естественно доходила до самой демонической мести за измену, и в этой мести, при всей её бесчеловечности и отвратительности, нас невольно увлекает та мощная сила характера, которой мы почти вовсе не замечаем в русской женщине последующих эпох. Вот девушка, которой изменил её милый, говорит ему:
А после того, она хочет созвать гостей, близких убитому, и загадать им загадку: «я на милом сижу, об милом говорю, из милаго я пыо, милым потчую, а и мил предо мною свечою горит».
В брачной и семейной жизни мы замечаем некоторые следы стремления к равенству полов. В былинах жених ищет себе такой невесты, которая была бы ему достойною «супротивницей», советницей и помощницей, знала бы грамоту и «четье-пенье церковное». Невеста тоже хочет иметь мужем хорошего «супротивника», ровню. Муж сплошь и рядом обеспечивал свою жену известным имуществом. Семья невесты, взамен её наследственной доли, давала ей приданое. При неимении братьев, дочь была наследницей всего отцовского имущества. Жена могла иметь независимое от мужа имущество, землю, сёла и свободно распоряжаться им. В некоторых местностях жена считалась даже чем-то в роде главы дома. По древнейшему чешскому праву, жена принималась за представительницу семейства, и муж считался дома только тогда, когда он находился подле своей жены.
Если начинался процесс, то ответчик мог быть вызван к суду только в той местности, где была его жена. То же самое было в обычае и у сербов. Не смотря на то, что у славян, как и у всех полудиких народов, вступление в брак вдов считалось в большинстве случаев делом крайне нехорошим, так как женщина должна принадлежать своему мужу даже и мёртвому, мы всё-таки видим немало примеров того, как, вследствие женского влияния, конечно, сами мужья отступаются от этого варварского обычая и, умирая, предоставляют своим вдовам полную свободу. Добрыня говорит жене: «хоть вдовой живи, а хоть замуж поди; хоть за князя поди, хоть за боярина, хоть за могучего богатыря, а хоть за полномочного крестьянина». Князь Владимир Василькович в своём завещании также предоставляет жене полную свободу поступать «как ей будет любо; мне не смотреть же, вставши из могилы, кто что будет делать после меня». Вдова, если не выходила замуж, делалась полною главою своего семейства и безусловно распоряжалась детьми, которые своим воспитанием были обязаны главным образом ей же, а не отцу: все герои и героини наших былин воспитаны своими матерями.
«В древние времена, говорит Козьма Пражский женщины ходили на войну, занимались охотою в лесах и образом своей жизни не отличались от мужчин». Византийские историки рассказывают, что в войнах с греками славянки, одетые в мужское платье, храбро дрались наряду со своими мужьями. Женщины былин, как мы уже отчасти видели, не уступают самым могучим богатырям своей силой, ловкостью и самостоятельностью характера, ведя такую же, полную приключений, жизнь, как и мужчины.
Жена Ставра, нарядившись послом, побеждает борцов Владимира, одному из плеча руку выдернет, другому ногу выломит, третьего хватит хребтом о землю посреди двора. Она силою освобождает своего мужа из подземелья, в которое, за похвальбу, посадил его Владимир.
Жена Дуная первый стрелок в Киеве.
Пелька, дочь Соловья Разбойника, является достойною супротивницей Ильи Муромца.
Паленица «женщина великая» побеждает Добрыню.
Когда на Киев напал Тугарин и гонец, посланный Владимиром за Ильёй Муромцем, не нашёл его дома, жена Ильи велит седлать коня, одевается в платье богатырское, вооружается и, принимаемая всеми за своего мужа, скачет к Киеву и обращает в бегство Тугарина, который «бежал в свои улусы загорские, проклинаючи Илью Муромца, а богатырь Илья Муромец знать не знал, ведать не ведал, кто за него бился с Тугарином».
Подобную же амазонку видим мы и в легенде о Перепетовом кургане. «В незапамятные времена около Киева жил предводитель одного племени, Перепет. Однажды, услышав о приближении неприятеля к своим областям, он собрал дружину и, оставив жене управление, отправился против врага. Жена долго не получала никаких известий о нем, наконец увидела сон, предвещавший гибель её мужа. Чтобы спасти мужа или отомстить за его смерть, она собрала войско и отправилась по следам мужа. Рано утром, когда туман покрывал поля, она встречает какое-то войско. Приняв его за неприятельское, убившее её мужа и истребившее его дружины, она нападает с яростью и в первом пылу сражения убивает своего мужа. После сражения, узнав свою ошибку, жена Перепета с отчаяния сама лишила себя жизни. Дружина насыпала над их телами две высокие могилы и назвала одну из них Перепетом, другую Перепетовскою».
Но не одною физическою силою женщина поддерживала в древности своё значение, которое она потеряла при дальнейшем ходе истории. Подобно германцам и большинству других полудиких народов, славяне, выражаясь словами Тацита, «видели в женщине нечто священное», сверхъестественное. Она обладает вещею силою, знанием тайн природы, всесильными чарами волшебства. Любовь к женщине, по древнему и современному воззрению народа, есть ничто иное, как результате действия волшебных чар её. По малорусским верованиям, даже мать, купая своего ребёнка в известных зельях, можете приворожить ему долю. В песнях сплошь и рядом намекается на эту волшебную, непобедимую силу любви и говорится, что «без прилуки молодец к красной девушке не ходит». И если у современных русских не только низшего, но частью даже и среднего класса любовь не можете быть объяснена ничем другим, кроме волшебства и привораживания, то совершенно понятно, что в древности эта могущественнейшая из страстей могла быть приписана одному только действию сверхъестественных сил. «По народному воззрению, говорит Афанасьев, чувство любви охватывает человека, как внутреннее пламя, возжигаемое в его сердце стрелою громовника и раздуваемого буйными вихрями. Желая возбудить это страстное чувство, волшебницы вынимают из груди юноши или девицы сердце, жарят его и наговаривают любовную тоску». Заговоры, присушки, заклинания в любви составляют один из главных предметов деятельности древней женщины. И вследствие чар её, «те же ветры буйные, которые весною пригоняют дождевые облака, раздувают пламя грозы и рассыпают по земле семена плодородия, приносят и любовь на своих крыльях, навевают её в тело белое, зажигают в ретивом сердце. Кто влюблён, тот очарован».
Эта чарующая сила женщины употребляется ею не на одно только внушение любимому человеку страстного вожделения к себе, но и для наказания его за измену, для погибели своих соперниц, для мести за своё неудовлетворённое чувство и оскорблённое самолюбие. Пылающая любовною местью женщина, посредством своих чар, насылает на кого следует разные несчастья, причиняет смерть, превращает в животных, отравляет всю жизнь страданиями. Волшебная сила женщины обращена не на одну только любовь. Она обладает даром пророчества и высшей судейской мудрости, как увидим ниже; она может посредством трав, кореньев и разных зелий исцелять болезни, избавлять людей от страданий, насланных на них злою волшебною силою. Искусство врачевания, толкование снов и примет, отыскивание пропавшего или украденного, предсказание о будущем, привораживание и отвораживание в любовных делах были преимущественно в руках женщины, равно как и родовспомогательное искусство, также соединённое с знахарством. В последующую эпоху, под влиянием византизма и верований азиатских инородцев, все эти свойства и профессии женщины получили характер злостного, враждебного, дьявольского ведовства; но нет сомнения, что в первобытной славянской жизни женщина имела более светлое и благотворное значение, следы которого до сих нор можно видеть в народных верованиях и преданиях. В ряду божеств одно из первых мест принадлежало Матери-Земле, щедрой кормительнице и покровительнице всех людей. Главною служительницею и представительницею этой богини была женщина, которая своим участием в религиозных торжествах в честь Земли преклоняла последнюю на милость к людям, побуждала её к плодородию, парализировывала действие сил, враждебных благодетельной силе Земли, которая относится к людям как любящая мать плачет об их бедствиях, радуется при виде их счастья. Воспоминание об этом благодетельном значении женщины до сих пор сохранилось во многих местах в обряде опахивания; напр., во время повальных болезней людей или скота, крестьяне в некоторых местностях, по приговору мирской сходки, решают остановить посредством этого обряда ход эпидемии. Старуха-повещалка выходит ночью в одной рубахе на околицу и с диким воплем бьёт в сковороду; на её призыв со всех сторон собираются бабы и девки с ухватами, кочергами, косами, серпами, помелами и дубинами. Ворота во всех домах запираются, скот загоняется в хлевы, собак привязывают. Сбросив с себя рубаху, повещалка клянёт смерть; другие женщины привозят соху и запрягают в неё эту голую бабу; потом начинается троекратное опахивание вокруг села, причём сопровождающая толпа держит в руках лучины или горящие пуки соломы. Впереди несут иконы. Затем едет старуха на помеле, в одной рубахе и с распущенными волосами; за нею двигается соха, а за сохой девка, с кузовом собранного со всех домов разного зернового хлеба, который она сеет по пролагаемой борозде. Следующая за тем толпа пляшет, вертится, кривляется, размахивает по воздуху принесёнными орудиями, бьёт в тазы, чугуны, заслонки, косы, свистит, хлопает кнутами. Останавливаясь перед каждым двором, бабы и девки стучат в ворота и бешено кричат: «Бей, секи, руби смерть; сгинь, пропади, чёрная немочь; запашу, заколю, загребу, засеку, замёту!» При этом поются разные заклинательные песни. Благодетельное ведовское значение женщины выражалось таким образом в её содействии к избавлению от разных частных и общественных зол и напастей. Независимо от этого, подобно своей богине Земле, женщина в первобытной жизни была представительницею человеческой любви, благотворительности и мира. Материнская любовь, служащая первичною формою всех развивающихся впоследствии гуманных чувствований, всегда представляется сильнее, глубже и беззаветнее любви отцовской. Равным образом, первобытная женщина изображается гораздо сострадательнее мужчины и к чужим людям. Эта сострадательность и сердечная мягкость простираются до того, что, в русских сказках, сидящие в жилище чёрта его бабушка, мать или сестра, в большинстве случаев, оказываются благосклонными к странствующему герою, прячут его от чёрта и помогают ему в нужде.
У германцев женщина называлась «ткущею мир»; у всех народов, в первобытную эпоху их истории, она служила делу человеколюбия и упрочивала своим влиянием благоденствие как семьи, так и общества. То же самое видим мы и в жизни древних славян. По древнему праву чехов, напр., если убийцу находили подле его жены и она обнимала его и прикрывала своим подолом, то мститель обязан был оставить его в покое. В связи с этим миротворящим, гуманизирующим влиянием женщины стоит ещё её поэтическая деятельность. «Женские песни славянских племён, справедливо замечает Буслаев, бесспорно, говорят в пользу той мысли, что народные обычаи, верования и вообще эпическая старина наполовину обязаны своим происхождением душевным способностям женщины, которых быстроту и восприимчивость объясняла себе суеверная старина вещею силою».
Воинственность древнеславянской женщины, её равносильность с мужчиною и особенно её вещая сила была основою её общественного значения и равноправности, на которые мы имеем немало указаний истории. Первыми знаменитыми правительницами славян, первыми их законодательницами, судьями, устроительницами мира и порядка являются великие, мудрые, вящие жены. Славянская цивилизация начинается женщинами, и пока женщина, особенно у русских, не была окончательно оттеснена на задний план, не обращена в полное рабство, до тех пор эта первичная цивилизация имела в себе такие хорошие задатки, которые могли поставить славян наряду с западными европейцами и едва ли допустили бы до того, чтобы название народа, бывшее синонимом свободолюбия, получило значение раба[6].
Древняя сага, изукрасившая своими фантазиями действительность, говорит о Ванде, дочери Крока, правителя ляхов и основателя Кракова. Необыкновенная красавица, мудрейшая и целомудренная дева Ванда избирается в правительницы всем народом; она царствует мирно, счастливо и благодетельно для подданных. Один немецкий князь, поражённый молвою об её красоте, долго и напрасно хлопочет, чтобы жениться на ней, наконец, решается завладеть ею силою и ведёт в Польшу большое войско. Ванда выходит против него со своею армией и обращает в бегство врагов одним только видом своей волшебной красоты. Князь в отчаянии от поражения и неудовлетворённой любви восклицает: «Ванда повелевает землёй, водой и воздухом! Ванда приносит себя в жертву за народ свой! И я, товарищи, обрекаю себя в жертву подземным богам, чтобы все потомки ваши и потомки потомков ваших состарились под властью женщины!» Сказав это, он закололся. Ванда же, вернувшись домой, благодарит богов за победу и сама приносит себя в жертву им, бросаясь в воды Вислы.
Конечно, частности этой саги принадлежат к области мифа, вероятно, ещё испорченного записавшими его хроникёрами; но основной факт, факт владычества мудрой женщины, не подлежит сомнению. Он, в формах более исторических, встречается в традициях чехов, а у русских имеет несомненную историческую достоверность.
Чехами в древности правила вещая дева Любуша. Она обладала высшею государственною мудростью, её старшая сестра отличалась постройкою городов, а средняя занималась медициной. Эти намёки на равное с мужчиной участие женщины, даже на преобладание её в общественной жизни, дополняются подробностями знаменитого отрывка из чешского народного эпоса, в котором женщина является и государыней, и судьёй, и вещею жрицею. Два брата ссорятся о наследстве. Для решения дела Любуша сзывает народное собрание, кметов[7], лехов и владык великих, а вместе с ними и братьев-соперников. Собрались все они в Вышеграде, заняли свои места, и говорит известный отрывок чешского эпоса