Что такое? В чем дело? забормотал в недоумении Мехлюдьев, поведя глазами по лицам сидящих.
Помещавшийся насупротив него господин маленький, тощенький, средних лет с треугольной головой и телесного цвета бородой, обратил на него выпученные, как у рака, глаза и замямлил. мучительно выпирая из себя каждое слово:
Мм тово гм тово Вы хорошо сделали тово что зашли гм гм
Да что же такое? Я ничего не понимаю вращал глазами Мехлюдьев.
Восхитительно-с! выпалил взъерошенный господин и потёр руки.
Третий из находившихся здесь только кашлянул и ничего не сказал. Это был невысокого роста, очень скромного вида молодой человек с бегающими пытливо по сторонам вороватыми глазками, одетый в потёртый чёрный сюртук и неопределённого цвета, с «бахромой», панталоны. Воротник его грязной крахмальной сорочки обшаркался и, должно быть, сильно колол ему шею, потому что при поворотах головы на лице его выражалось страдание. Можно было сказать наверняка. что то летнее истрёпанное пальтишко, которое висело в прихожей, должно было принадлежать никому другому, как только ему.
Да скажите же мне, наконец, Господи Боже! взмолился Мехлюдьев. В чём дело, я никак понять не могу?
А вот в чём дело! возопил взъерошенный господин, остановившись посреди комнаты, и вдруг отвесив Мехлюдьеву низкий поклон, прошипел:
Прощайте-с! Счастливо вам всем оставаться-с!
Анемподист Анемподистыч тово гм-гм уходит от нас! промямлил господин с рачьими глазами.
Ухожу-с! Это немыслимо-с! Мне мои критические произведения дороги-с! Я их кровью своего сердца пишу, кровью сердца, да-с! Пусть меня цензура искажает, пусть, но вот я чего не могу допустить, чего я не прощу, к чем у меня нет снисхождения чтобы мои статьи подвергали ещё и типографским калечениям!
Взъерошенный господин остановился, полез рукою за пазуху, выхватил оттуда измятый номер «Задора» и возопил, свирепо потрясая им в воздухе:
Что это? Это что, спрашиваю я вас?!. Га!.. Слушайте все, вот что у меня было написано:
«Рассматривая с упомянутой точки это произведение, мы видим в нем подбор общественных фактов, обрисовывающих наше самопознание» Ясно-с?! Вместо того эти мерзавцы вот что тут напечатали: «Размазывая в упомянутой бочке это произведение, мы видим в нём подбор облизанных франтов, обрисовывающих наше самоползание» Каково-с? Нет, я вас спрашиваю: каково-с?! А? Каково-с?!
Корректор гм гм тово пьян был Он энтого, как его запоем тогда!.. промямлил господин с рачьими глазами.
Запо-оем?! взвизгнул взъерошенный критик. Вздор-с! Не поверю! Я уверен, что тут это намеренно. Да-с! Тут ни что иное, как самая подлая, низкая интрига О, пожалуйста, не говорите мне ничего!.. У меня всюду враги! И я могу даже назвать того подлеца, каналью, мерзавца, того стервеца, который
Тсс сделали все, потому что в эту минуту в дверях появилась новая личность.
Это была маленькая, совершенно кубической формы, довольно почтенных лет дама, одетая в чёрное и держащая в руках саквояж.
Скажите, к кому мне тут обратиться. заговорила скороговоркою дама, подлетая к столу. Мне нужно видеть редактора Если не ошибаюсь, вы обратилась было она господину с рачьими глазами.
Нет, я, не тово вот, как его, того, редактор! указал тот на Мехлюдьева.
Ах, очень приятно, очень приятно Позвольте познакомиться Одурец, Серафима Одурец
Вы насчёт романа? спросил Мехлюдьев дрогнувшим. голосом.
Да, да, насчёт романа «Загробная Любовь» Толстый такой, в переплёте
Сию минуту, отвечал наш герой, и с этими словами, отойдя в уголок, отворил стоявший там шкаф, достал оттуда увесистый фолиант, похожий на годичный экземпляр в переплёте «Нивы», или другого в этом роде издания и с поклоном протянул его даме.
Это что же? как бы изумилась та, отступая.
Ваш роман, пояснил Мехлюдьев.
Я вижу да мой Но что же это значит?
Неудобен.
Неудобен?.. Мой роман не-у-добен? протянула в совершенном остолбенении дама. Почему же это он неудобен, позвольте спросить? Это странно Хм Это совсем непонятно
Редакция не обязана входить в объяснения.
Но я надеюсь, что вы будете так любезны и сделаете для меня исключение?.. Я женщина, и потому Ах, позвольте мне сесть, soyez si bon[1], я так усгала.
«О, чтоб тебя!» мысленно ругнулся Мехлюдьев и пододвинул ей стул. Дама уселась и, держа на руках свой фолиант в таком положении, как будто это была не рукопись, а новорождённый младенец, продолжала:
Так скажите же, пожалуйста, почему мой роман неудобен? Не отнекивайтесь, откровенно скажите, я вас прошу, не щадите моего самолюбия, в чем вы нашли недостатки?..
Гм Велик! пробормотал Мехлюдьев.
Велик? Ну что ж Разве нельзя сократить?..
Да. нельзя сократить, бросая на рукопись взгляд, как на лютого своего неприятеля. возразил Мехлюдьев. У вас так написано, что если начать сокращать Да нет, неудобен! отрезал он мрачно.
Что же вы всё: «неудобен, неудобен», а почему не хотите сказать? Ну, пожалуйста, я вас прошу, скажите, почему неудобен? Sans façon je vous pris![2]
Гм уж не знаю Да вот, у вас героиня в одном месте вешается, а потом топится
Да, но в первый раз неудачно! Она остаётся жива!
Этого не сказано.
Неужели? Быть не может!
Верно, не сказано! Потом, когда она утопилась, то опять так выходить что она как будто живая приходит к любимому человеку Нет, неудобен! с отчаянием махнул рукою Мехлюдьев.
Но позвольте, это можно исправить! Возьмёмте, прочтёмте это место? Где оно? Я сейчас отыщу!
Извините, сударыня, пролепетал совершенно растерявшийся от этого энергичного натиска наш герой, я теперь не я я
Но позвольте, вы обязаны вскипятилась вдруг дама.
В эту самую минуту на выручку Мехлюдьева явилось обстоятельство, которое у древних называлось dеus ex machina, когда сами боги снисходили в среду слабых смертных, чтобы разрешить между ними какую нибудь путаницу, с которой они не в силах были сами разделаться.
В прихожей громко хлопнула дверь, раздался звук шпор, и в редакционную комнату влетел господин. в военном пальто, с усами и высоко вздёрнутым носом, на котором сверкало пенснэ.
Э э па-азвольте спросить, кто может тут мне дать объяснение Я подписчике «Задора», и вот уже около месяца не могу получить
Вот-с, к ним обратитесь, указал Мехлюдьев на господина с рачьими глазaми, отскакивая сам быстро в сторону, вследствие чего вышло следующее: подписчик «Задора» сбросил с носа пенсне, сделал стремительный шаг, наткнулся на взъерошенного критика, который продолжал шнырять по комнате, отлетел дуплетом назад, зацепился за стул романистки, пнул по дороге Мехлюдьева и в результате всего этого толстый фолиант «Загробной любви» грузнo шлёпнулся на пол
Невежа! воскликнула дама, бросаясь подымать своё детище.
Но, сударыня начал было «подписчик»
Нахал!
Пользуясь этой минутой, Мехлюдьев быстро ретировался к дверям и в одно мгновение был уже в прихожей. Поспешно схватившись за шубу, потом за крылатку, он отыскал, наконец, своё одеяние и через минуту был уже на улице.
«Фу-у, слава Богу! вздохнул он наконец полной грудью. И на кой чёрт меня понесло!?»
Смутны и странны были его ощущения. С одной стороны, сознание того, что он по счастливому случаю избегнул назойливой романистки, наполняло все существо его тихим восторгом. С другой он вспомнил про несколько написанных строчек романа, вспомнил все муки процесса, с какими дались ему эти несколько строчек, вспомнил поэта с древесными псевдонимами, Куничку, кaнaреек, Матрёну словом, всё то, что его ожидает на новом его пепелище и старый червяк засосал его сердце Oн остановился в раздумье Как раз перед ним ярко сверкала в глаза золотыми литерами по красному полю надпись «Трактир» Он сделал по направлению к ней стремительный шаг, другой, третий, но вдруг остановился, погрузил обе руки в карманы пальто, затем перенёс их в карманы брюк, потом в карманы жилета и тихо, медленно, с понуренной головой прошёл мимо
Так же тихо и медленно прошёл он весь пахучий переулок, тихо и медленно повернул на Невский проспект, тихо и медленно повернул в Пушкинскую, тихо и медленно в неё углубился, дошёл до знакомого дома и тихо, и медленно стал взбираться по лестнице.
Вот и она, квартира 197 Пр-р-роклятая!!
Он позвонил и ему отворили. Он разделся и прошёл в свою комнату.
В квартире царило безмолвие. Канарейки молчали В комнате беллетриста уныло белелась на столе «МироваяПроказа» Стулья и кресла, казалось, дремали В окно глядел полумрак сгущавшихся сумерек
Он бросился на диван и испустил глубокий, протяжный, стенящий, медлительный вздох.
Всё молчало вокруг.
Мехлюдьев лёг на живот, запрятaл прядь волос в рот, попробовал её откусить, задумчиво выплюнул и перевернулся, по-прежнему на спину. Полежав на спине, он повернулся на правый: бок, потом на левый, затем на на спину и снова испустил прежний глубокий, протяжный, стенящий, медлительный вздох.
По-прежнему всё молчало вокруг.
И вдруг в прихожей пронзительно звякнул звонок, и в ту же минуту за стеной наперебой зaговорили два женских голоса. Один был голос Kунички, другой был чужой, но в нем Мехлюдьеву послышалось что-то знакомое.
Опоздала! Опоздала, mа сhére, и, вообрази:, из-за этой проклятой редакции! Приезжаю на поезд, бегу к кассе Заперта! Поезд ушёл! Ну, вот, я к тебе, посидеть, повидаться, а в восемь часов нужно опять на вокзал!..
Теперь Мехлюдьев узнал этот голос, догадался, кто была эта опоздавшая дама! Эта была она, романистка!.. О, воля неисповедимых судеб! Это не даром Что готовит ему ещё неизвестное будущее?!
Он насторожился и стал слушать дальше.
Теперь говорила хозяйка.
Помилуй, душечка, как же это они могли тебя задержать? Ты бы им сказала
Ах, ma chére[3], ты себе представить не можешь, что это за люди! Это монстры какие-то, право! Во-первых, урод на уроде!.. Ни одной, знаешь, красивой, интеллигентной физиономии Хохлатые, бородатые, фи!.. Потом, грубы, не знают никакого обхождения! Редактор совсем какой-то сумасшедший! Затем, ещё какой-то нахал Нет, представь. какой вышел скандал Сижу я, вдруг Нет, я об этом потом Другой ещё там лупоглазый такой, противный «Не моё, говорит дело» Я к третьему длинный, взъерошенный, в роде орангутанга, а он представь, смерил меня взглядом и, вообрази, фыркнул, так-таки фыркнул прямо мне в лицо!.. Ну, уж я их и отчитала, будут довольны! закончила романистка.
Наступила пауза, в течении которой слышно было, как дамы что-то жевали и прихлёбывали.
Но каковы нахалы, ma chére! снова шипела романистка. И это члены редакции ин-тел-ли-ген-ция! Ну, уж, и отделала же я их! И неучи-то, и грубияны! А пуще всего досталось орангутангу Знаешь, что я ему сказала? «Вас бы, говорю, следовало показывать за деньги, милостивый государь!» Вот что я ему сказала! Затем вышла в переднюю, хлопнула дверью, на извозчика, и прямо на вокзал. Скажи, пожалуйста, какие это у тебя фасоны? вдруг переменила разговор романистка: это, кажется façon-blousе? Да, да, так и есть! Вот и кушак, и фестоны..
Да, это façon-blouse, скромно созналась хозяйка.
А что я видала у Анны Львовны прелесть что такое! Слушай! Гладкая юбка гарнирована внизу широким бие и воланом плиссе! Вторая юбка из сисильена
Лежавший на своём диване Мехлюдьев вознамерился переменить положение и перевернулся опять на живот. Вследствие этого диван издал звенящий звук, достигший, вероятно, ушей собеседниц, потому что они тотчас же понизили голос и стали шептаться. Затем, обе дамы совершенно притихли и даже перешли в другую комнату.
Вместо сумерек наступила теперь темнота, в которой смешались все очертания предметов!.. Мрачные думы в голове беллетриста тоже смешались в один безразличный хаосе, и благодетельный сон смежил его вежды, послав на смену реальных мыслей ряд прихотливых видений Но видения эти имели тоже тревожный характер. То ему снилось, что Серафима Одурец заставляет его учить наизусть свою рукопись, за то, что он не может написать «Мировую Проказу»; то он видел себя счастливым обладателем измождённой дамы с жгучими глазами, которая щебечет по птичьи стихотворения, который сочинил взъерошенный критик, оказавшийся вдруг известным поэтом «Не надо, не надо стихотворений! жалобно молил Мехлюдьев, маясь в беспокойстве по своему жёсткому ложу, а ночь ползла и надвигалась, а с нею ползла и надвигалась над головою погруженного в сон беллетриста сплетавшаяся во мраке неизвестного будущего цепь новых событий
VI. О том, как из малых причин готовятся возникнуть какие-то большие последствия
Нам, летописцам этой правдивой истории, начинает сильно казаться, что один из главных героев её, которым мы, может быть, слишком долго занимали внимание читателя, пожалуй, чего доброго, не взирая на все почтенные качества, украшающие эту глубокую и возвышенную натуру, каковая, смеем надеяться, успела достаточно выясниться в представлении читателя, несколько уже наскучил ему. Мы рады были бы ошибиться, но раз уже таковое подозрение закралось, оно начинает терзать нас, мы даём клятвенное обещание скоро покинуть Мехлюдьева точнее, отвести ему второстепенное место и высыпать перед читателем, вознаграждая его терпение, целую группу новых героев. Но, пока, волей судеб, управляющих течением этой истории, мы достигнем этого пункта, считаем не лишним вернуться на время к покинутому нами Скакунковскому.
Этот почтенный господин, имевший, по собственному его признанию, три неизменные бедствия в жизни: малый рост, гланды и катар, если устранить неустранимое первое малый рост пользовался в настоящее время отменным здоровьем и, как последствием его, отличным расположением духа, нисколько не изменявшимся от того, что он жил в одном из грязнейших домов грязнейшей набережной Лиговского канала, и, будучи обременённым многочисленной семьёю, обременял себя ещё и литературными занятиями, т. е. совмещал в себе два взаимно-враждебные и взаимно-уничтожающие начала.
Сюда, под сень литературно-семейного очага, измученный бесплодными шатаниями по городу, приволакивал свои усталые ноги Мехлюдьев, здесь, под несмолкаемый писк и рёв детей, оба друга, сидя один против другого и храня торжественное молчание, совершали необходимый для них обмен мыслей и делились впечатлениями дня; здесь, наконец при посильном содействии графинчика, понемногу развязывались их языки, и Скакунковский, как субъект, обладавший более живым темпераментом, задавал своему закадыке вопрос, в роде следующего: «Пишешь?»
На что со стороны мрачно упёршегося в одну точку Мехлюдьева слышался лишь протяжно-сокрушающий вздох.
Чёрт возьми! восклицал Скакунковский: Ну что тебе мешает, скажи мне на милость? Что тебе мешает, хотел бы я знать?
Вместо ответа, со стороны Мехлюдьева следовал тот же протяжно-сокрушающий вздох.
Это возмутительно! волновался все сильней и сильней Скакунковский. У тебя есть всё: отдельная, покойная комната, тихие хозяева, почти никогда и дома не бывают
И опять тот же вздох служил единственным ответом Мехлюдьева.
Чего тебе ещё нужно? продолжал терзать Скакунковский. Да если бы мне такую обстановку Я уж не знаю, чего бы я ни сделал! А то дети, писк, гам, жена с хозяйственными заботами Слышишь? Нет, ты обрати внимание!.. Слышишь?..
При этом Скакунковский делал трагический жест указательным перстом по направленно к двери, за которою бурлил и клокотал во всю, разливаясь на всевозможные звуки, его «семейный очаг»:
Мама, дай булочки
Уа-уа!
Мама, что это Петька дерётся?!
Ха!.. Семейное счастье!. сардонически вопиял коротыш, потрясая на Мехлюдьева носом, как будто тот был виновником всего этого, понимаешь ли ты, как это должно вредно отзываться на творчестве? Нет, ты не поймёшь! Ты один! Ты счастливец! А я-то, брат, понимаю отлично! Я каждый день замечаю. как я все более опошляюсь, мельчаю! Фантазия гибнет! Душа засыхает! А между тем я знаю, что во мне ещё много творческих сил Посмотри вокруг Что из себя представляет современная литература? Дрянь! Мелочь! Пигмеи! Где таланты? Нет, ты осмотрись вокруг хорошенько и скажи где таланты?