Голоса. Бра-аво! (Рукоплескания).
Ногтиков (Шалову). Вот ахинея!
Шалов (Ногтикову). Совсем ерунда!
Нюняк. ИИЕт, как это оригинально, господа, заметьте, не правда ли? Чрезвычайно оригинально это изменённое повторение первых строчек! Да? Вы согласны?
Ногтиков (Шалову). Пгочти ты им свою «Молодость злодейскую», пгочти!
Шалов. Ну, вот Неловко Как же, так, вдруг
Ногтиков. Господа! Вот Шалов предлагает прочесть своё стихотворение: «Молодость злодейская»!
Шалов (вскакивая и отмиахиваясь руками). Я не предлагаю, не предлагаю, ои врёт!
Голоса. Прочти! Прочти!
Шалов (красный, как рак, выходит на середину и, растрепав свою копну, зычным голосом вопиет):
(Все вздрагивают).
Нарцис (из-под дивана). Гам, гам! (Получив пинок ногою, умолкает).
Шалов (входя в азарт):
Все (стуча чем попало и обо что попало). Браво! Бра-аво!!..
Рыхликов (заключая Шалова в объятия и лобызая его). Др-руг!
Пухляков (проделывая то же). Др-руг!!
(Шалов переходит из одних объятий в другие и, попав, наконец, в объятия Мехлюдьева, надолго замирает на его плече. Tableau vivant[6]).
Ногтиков. Пгедлагаю тост за автога «Молодости!» Все. Ура!
Рыхликов. Господа, водки больше нет!
Голоса. Не может быть!.. Как же так?.. Это нельзя!.. Нужно выпить!..
Нюняк. Есть! Господа! Есть водка! Сейчас будет! Все. Ур-ра!
(На сцене появляется новый графинь живительной влаги, и затем воцаряется нечто, для описания несколько затруднительное. Колыхающаяся масса тел и среди них растрёпанная копна автора Злодейской Молодости, как бы, ныряющая в движущемся сплетении рук. Нюняк что-то визжит, но ему никто не даёт говорить. В облаках табачнаго дыма реет мокрая прядка волос Рыхлнкова, который о чем-то взывает, но голос его пропадает в общем тауме н крике).
Голос Рыхлнкова. Господа! Я хочу прочесть сцену из «Скупого Рыцаря!»
Голоса. Браво! Читан!
Голос Ногтикова! Не надо!
Голоса. Пусть читает! Пусть читает сцену!
Голос Рыхлнкова. Мне надо простыню!
Голоса. Простыню! Дайте ему простыню! Нюняк! Дай ему простыню!
(Общий гам и суматоха. Все приятно возбуждены приготовлениями к готовящемуся предоставлению. Остаются равнодушными только Ногтиков и Нухляков. Они сидят на диване и, положив друг другу руки на плечи, ведут оживлённую беседу).
Пухляков. Народная поэзия да!.. Родник Из народа мы почерпаем. только из народа мы почерпаем!
Ногтиков. Егунда! Нагод дик и без культугы не может
Пухляков. Народный дух
Ногтиков. Егунда!
Голоса. Тсс Господа!.. Дайте послушать!
Ногтиков. Все егунда!
Голоса. Тише! Дайте слушать!
Рыхликов. (В простыне, дико вращая глазами).
Голоса. (У стола с закуской). «Выпьем! Дайте горчицы!» А какие, батюшка, формы!
Голоса слушающих. Тсс Тише!.. Нельзя ли потише!
Пухляков. Что ж это, господа? Ничего не слыхать!
Рыхликов. (Продолжает, держа вперёд вытянутую ладонь).
(Нарцис с радостным визгом бросается на грудь хозяину, тот отбрасывает его).
(Указывает по направленно к столу с закусками, где отдельная группа. собутыльников чокается, пьёт на брудершафт, лобызается и говорит в разбивку, не слушая друг друга).
Голос Махреева. Пустяки! Разрешать!
Голос Ногтикова. Дегжите кагман!
Голос Шалова. А что, если бы спектакли!
Голос Махреева. Эх, чёрт в соус уронил!
Рыхликов. (Диким голосом, широко разводя полотнищами простыни).
Пухляков. Не так! Не так!
Рыхликов. (Ожесточённо, à part). Молчи ты, чёрт!
Шалов (От стола, поднимая рюмку). А кто вот выпьет со мной?
Голоса. Я! Я! (Образуется группа лиц, с поднятыми кверху рюмками).
Рыхликов. (Сидя на корточках и потрясая простёртыми! руками, мрачным, замогильным голосом декламирует):
Все. Бр-раво!
Нюняк. (Над Рыхликовым, в позе благословляющего). Прекрасно! Превосходно! Неправда ли? Да?
Мехлюдьев. (Внезапно появляясь, колеблющимися шагами, посредине комнаты). Гм!.. Я вот лучше песню cпою.
Ногтиков и Пухляков. (Подхватывая).
Голоса. Тсс Дайте слушать!
Мехлюдьев. Гм!.. Не хотите?.. Ну, и не надо! (Мрачно отходит к столу и, сев в уединении, ведёт сам с собою беседу à part). Св-виньи!.. Поэт-ты (Поникает над. стаканом с пивом; Нарцис, робко появившись из под дивана, тычет ему носом под локоть). Вам что угодно?.. А, это ты Пёс! А хочешь, я тебя тресну? (Прицеливается). Нет, я тебе дам колбасы (Даёт один ломтик с тарелки, потом суёт всю тарелку). Ешь! Вкушай!
Нарцис (с тарелки). Тум! тум!
Мехлюдьев. Насыщайся! (Отрезает кусок сыру и протягивает Нарцису. Тот проглатывает). Ты вор, ты неопрятен, тощ, шершав но разве люди лучше? Жри! Лопай! (Отдаёт ему весь сыр, потом ветчину).
Рыхликов (уже вставший с полу, в чем-то раздираясь перед Нюняком). Ах, Господи твоя воля! Да неужели же мы не можем быть европейцами!
Нюняк (осовев). Н-нет, Серафим ПетровичНе м-могу!
Рыхликов. Да Господи твоя воля! Эка важность! Отжарим!
Нюняк. Не могу!
Шалов (с шапкой на голове). Прощайте, господа! Я ухожу!
Ногтиков. И я!
Махреев. Погодите, господа! Я тоже!
Голоса. Прощай, Мехлюдьев! Прощай, Нюняк! До свиданья!
(Все гости гурьбою выбираются в прихожую. Заспанная Матрёна им светит).
Голос Нюняка (из прихожей). До вторника, господа, до вторника! В семь часов!
Голос Махреева. В семь часов.
Голос Пухлякова. Да пропагандировать надо, пропагандировать! Я ещё скажу кое-кому! Приведу нескольких!
Голос Шалова. Н я приведу.
Голос Махреева. И я приведу!
Голос Рыхликова. Нарцис! Иси!
Голос Нарциса (радостно). Гам, гам!
(В прихожей стихает).
Нюняк (появляется из прихожей и бросает окрест меланхолический взор). Однако, денег, пожалуй, рублей до десяти вышло! А-а-а, как спать хочется! (Зевает) Куня! Куничка! Ты спишь! (Молчание). Спит. (Гасит свечи и скрывается в спальне).
(Сцена пуста. Тишина и мрак).
Голос Рыхликова (со двора) Нарцис! Иси!
Голос Нарциса (радостно). Гам. гам!
Голос Ногтикова. Какая беспокойная тварь! Он мне все ноги отдавил!
Голос Махреева. А мне лапами перепачкал штаны.
Голос Рыхликова. Помилуйте, что вы, господа! Прелестное животное! Ведь он охотничий, чистокровный сетер!
Голос Ногтикова. Ну, да, как же! А на что он охотится?
Голос Рыхликова. На что угодно! Нарцис! Куш!
Голос Пухлякова. На ростбифы преимущественно!
Голос Махреева. Дворник!
Голос Ногтикова. Дво-о-ог-гник!!
(Стук калитки. Голоса стихают).
(Луна показывается из-за туч и озаряет квартиру Нюняка. Поэт лежит на спине, кверху носом и тихо посапывает. На открытом лбу его блестит светлый блик. Куничка храпит звучно и с переливами. В кухне Матрёна разметалась на ложе, в позе изнеможённой вакханки, и на лице её блуждает улыбка. Она бредит).
Матрёна (во сне, созерцая какую-то грёзу). Рыхликов Миленький Миленький (Умолкает).
Коты (на дворе). Мя-я-у!
(Луна скрывается в тучах. Все опять погружается во мрак).
Мехлюдьев (один, в своей комнате, поникнув над сапогом, который держит в руках, и качая над ним головой). Люди свиньи!.. Д-да!.. И это вер-рно Да!. И Скак-к-кунк-ковский свинья! Не пришел, ска-а-атина! Такое ж-животное! Хор-рошо! Я ему припомню Припомню Пр-рип-помню! (Прячет сапог под подушку и ввергается в недра постели, как в волны бурного моря).
(Живая картина, которую видит Мехлюдьев. Он на корабле, носится по волнам разъярённого моря. Палуба под ним страшно колеблется. В ушах свист и вой непогоды. Он хватается за мачты и снасти, умиляя небо усмирить грозную злобу стихии, но буря продолжает носить его по волнам. Мало-помалу, однако, море успокоивается. Снова выплывает луна из-за туч и озаряет стены квартиры Нюняка, поэтическую чету, покоящуюся в сладких оковах Морфея, Матрёну, стол с беспорядочной группой остатков закуски и неподвижное тело Мехлюдьева, мертвенно-бледного, с закрытыми глазами и повисшими на лоб косицами, как у трупа, выброшенного бурею на берег Прострация. Занавес падает).
X. Глава краткая и скоропалительная, но, тем не менее, необходимая.
Эй, бер-ре-гись!!
Берегись!
Осади назад!
Динь-дилилинь-динь-динь!..
А вот, ладожский приказчик! Господин, купите ладожского приказчика!
Шары, шарочки!
Писк, визг, гам, восклицания, звонки коннножелезки, звуки детских труб и ящичков со стеклянными пластинками, по которым здоровеннейший детина-торговец стучит лучиной, с воткнутой на конце её пробкой Мелькают усы, ленты, дамские шляпки и шапки, лица в пенснэ и без оных, лица с красивыми и безобразными носами, мелькают лошадиные морды, широкие бороды кучеров, блестящие кузова экипажей и в них смеющиеся детские личики, в позлащённом лучами апрельского солнца воздухе движутся, несомые на игрушечные корабли, фантастические дачи, китайские пагоды, карусели, ещё выше, на фоне голубого эфира, плавно колышутся гроздья красных и синих воздушных шаров.
Вербный торг в разгаре. Тот, кто попал в бесконечный хвост экипажей, выберется оттуда не скоро, кто едет конке может вдосталь насладиться картиной базара, соскучиться и даже вздремнуть времени много. И горе тому, кто дорожит временем, как дорожит им, по-видимому, Скакунковский, который едет на извозчике, с портфелем под мышкой, бросает вокруг яростные взгляды и то и дело понукает извозчика; или как дорожит этим временем Мехлюдьев, который сидит на империале конки, тоже бросает вокруг яростные взгляды и постоянно порывается соскочить и куда-то бежать.
Оба они, как две утлые щепки, несутся по одному направленно, в водовороте людского течения. Они не видят друг друга Но вот, момент, и извозчик Скакунковского поравнялся с конкой, где едет Мехлюдьев.
Тс! слышится призывный звук с империала.
Скакунковский оглядывается направо, налево.
Тс!
Стой! вопит Скакунковский, тыча кулаком в спину извозчика. Стой! Говорят тебе, сто-ой!!
Он моментально свергается с дрожек. Мехлюдьев стремится вниз с империала. Но на последней ступеньке он получает неожиданно в спину туза коленом от какой-то поддёвки и повисает на воздухе в беспомощном положении, так как эта поддёвка наступила в то же время сапогом ему на пальто. Скакунковский застрял среди экипажей, вопиет и мечется между лошадиными мордами, и положение его тоже не из завидных.
Пустите, пустите меня! лепечет бледный, в поту, пробиваясь сквозь толпу на платформе, Мехлюдьев.
Держи лошадь! Каналья! Держи лошадь! вопит Скакунковский.
Наконец, ему удаётся проскользнуть под дышлом, в то время как Мехлюдьев, изнеможенный, в испарине, с нависшими на лоб косицами, уже стоит на мостовой, устремив к приятелю обе дрожащие руки.
Сюда, сюда, на тротуар! кричит Скакунковский. Здоров? Всё благополучно? Сюда!
Здоров! кричит Мехлюдьев. А ты что ж это? Надул? А?
Скакунковский хочет что-то ответить, но людская волна разделяет их и отбрасывает далеко друг от друга.
Вон, вращаемая как в водовороте, колышется во все стороны фигура Мехлюдьева. Вон, там, далеко, мелькнул порыжелый верх котиковой шапки Скакунковского и кончик величественного его носа Оба исчезли, как бы потонули в толпе, опять вынырнули, снова исчезли, снова вынырнули и очутились опять друг перед другом.
Что же ты не пришёл? Интересно было! Много народу!
Спиритизм! Тоже интересный сеанс! Дух какого-то немца-сапожника Принимали за Шиллера Разъяснилось, когда он всех нехорошо обругал
И снова водоворот захлёстывает обоих приятелей; они на некоторое время теряют друг друга из виду, и снова судьба сталкивает их друг перед другом.
Одной даме духи за корсаж забрались! сообщает Скакунковский.
Духи за корсаж вылили! недоумевает Мехлюдьев. Вот безобразие! Где ж это было?
У редактора «Ребуса!» слышится ему ответ Скакунковского.
Вот шарики, шарочки! неожиданно оглушает его с боку мальчишка-торговец.
Мехлюдьев шарахается в сторону и кричит Скакунковскому:
А мы учреждаем кружок! Приходи, всё расскажу Собираемся в
Но в ту же минуту получив здорового тумака в бок от человека, несущего на голове корабль, Мехлюдьев отскакивает в сторону и успевает только заметить испуганное, побагровевшее лицо Скакунковского, попавшее в группу воздушных шаров Миг и вся пёстрая связка взвивается на воздух и плавно несётся в глубину ясного неба
Ай-ай-ай! Барин!.. Бариииин!..
Этот вопль отчаяния излетает из уст мальчишки-торговца. И пока, среди всеобщей сенсации, он вопит и мечется, бессмысленно пяля глаза на эффектно несущуюся всё выше и выше гроздь воздушных шаров, Скакунковский безвозвратно исчезает в толпе
XI. Где изображается благородный, солидный и чиновный страдалец.
За много-много лет до начала нашего рассказа, (ох, как много лет тому назад!) пансион (с древними языками) благородных лоботрясов выпустил в свет, в числе прочих птенцов, целую серию молодых людей, предназначенных на том ли или на другом поприще общественного служения тем или иным способом облагодетельствовать любезное наше отечество. Судьбе было угодно, чтобы вся эта серия доблестных граждан имела один и тот же корень фамилии, будучи связана узами крови, и отличалась один от другого только различными, более или менее благозвучными. приставками имени.
Так. напр., один из этой серии, молодой человек, назывался Мудропятов и прославил себя в области внешней политики. Другой назывался Слyхопятов и прославился в области политики внутренней Третий назывался Голопятов, и что касается до него, то впрочем, нет, на нем мы должны остановиться подробнее.
У каждого из тех многочисленных лиц, которые были знакомы с Онуфрием Аркадьевичем Голопятовым, при звуке этого имени, возникал в воображении образ худого, длинного, пятидесятилетнего мужа, с тихою, проникнутой достоинством речью, тяжёлым золотым пенсне на желудке, длинными, желтоватыми с проседью нависшими на грудь, в вице двух сплюснутых колбас бакенбардами, грустной улыбкой, обнажавшей беззубые дёсна, и меланхолическим взором одарённых цветом болотной воды, больших, выпуклых глаз без ресниц и бровей Вот он, как живой! Вот он сидит за своим письменным столом, согбенный, понуренный, обложенный ворохом. каких-то рукописей, и меланхолический взор его неподвижно покоится на бронзовой массивной чернильнице, словно ищет чего-то на дне этой чернильницы, словно хочет оттуда выудить что-то Вот он медленно поднял из кресла своё длинное тело, протащил несколько раз взад и вперёд обутые в вышитые туфли ноги свои по кабинету, остановился у окна, замер на долго, как бы застыл, устремив неподвижный взор в стену противоположная дома и в тишине кабинета пронеслись глубокий, подавленный, медлительный вздох и стенанье:
О, Господи Боже мой!..
И не нужно быть с ним коротко знакомым, наблюдая его только в эти минуты, чтобы понять, что он угнетён и подавлен, что он вечно угнетён и подавлен, что в недрах души он носит червя, который грызёт его денно и нощно и не даёт ни минуты покоя!..
Да, это так. Дело в том, что он, Онуфрий Аркадьевич Голопятов, начальник отделения X*** министерства, статский советник и кавалер ордена святыя Анны на шее, имеющий жену и двух дочерей, геморрой и одышку пока ещё нигде и ничем не прославился, но зато постоянно, денно и нощно, жаждет прославиться, и никак не иначе, ни больше, не меньше, как на одном только поприще поприще изящной словесности!
О, если бы существовала какая-нибудь литературная академия, имеющая целью приготовление патентованных поэтов и романистов, о, если бы только она существовала он, Онуфрий Аркадьевич, прямо поступил бы туда, засел бы за этимологию и синтаксис, брал бы всем: горбом, послушанием, прилежанием и, в конце концов, добился бы, добился бы, несмотря ни на что, своего в сущности очень немногого, но для него столь вожделенного обладать правом иметь всегда при себе и раздавать направо и налево всем. безвозмездно, одну очень небольшую вещицу две коротеньких строчки, напечатанных на маленьком, четырехугольном кусочке великолепной, глянцевитой бумаги, проект которой давно уже созрел и носится в его голове. Вот что, именно[7]:
Только этого, только этого одного и хотел бедный, молчаливый страдалец, мечтавший о лаврах писателя и испытывавший всё время одни только тернии, в своих упорных обиваниях редакционных порогов, и тасканиях рукописей, написанных тщательным почерком на роскошной, министерской бумаге, из квартиры к редакторам и обратно!
Рукописи все эти носили один и тот же характер изображения унылой полярной природы и полудикого быта вогулов, остяков, самоедов и других инородцев. В них, в самом идиллическом, в самом пасторальном виде изображались одни и те же два влюблённые друг в друга существа, какие-нибудь Педдер и Оде, готовящиеся в каждую минуту совершить пантомим любви на самом неудобном для этого месте на льдине полярного океана, на днище разбитого бурей и замёрзшего корабля, в пасти мёртвого кита, наконец! Целые стопы бумаги были заняты трогательными повествованиями об этой парочке, воспылавшей друг к дружке страстной любовью и подвергающейся всяким гонениям со стороны свирепых родителей и белых медведей, причём последние всегда оказывались и мягче, и добросердечнее