Пошел Емеля на другой день в лес и топор с собой захватил. Вот подходит он к березе и слышит, та ещё издали ему скрипит: «крры» да «крры»
Зло взяло Емелю за сердце.
Ну, земляк, нет. Один раз просил, я обождал; вдругорядь попросил, опять я тебя уважил. А теперь не прогневайся Я и то тебя вчера упреждал о том
Достал Емеля топор из-за пояса, поплевал на ладонь, взмахнул топором, только щепки от берёзы во все стороны полетели
Затрещала берёза, повалилась на землю, а из дупла у неё кубышка вывалилась, и рассыпалось из неё золото по земле. Вздохнул Емеля и говорит берёзе:
Вот, земляк, до чего ты себя довел А всё почему? Всё от жадности своей Я тебя честью просил, а ты всё своё ладил: «обожди да обожди!..» Вот оно тебе же хуже и вышло
Собрал Емеля золото, не считая, в кубышку ссыпал, пришел к братьям, те только ахнули и руками развели.
Вот, говорит Емеля, всё-то вы мне не верили. А земляк-то мой старичок ничего себе, скуп только больно!.. Гляньте-ка, всё до копейки выплатил.
Зажили умные братья на славу, а Емеле справили новый синий кафтан да шапку с красным махром, будь, мол, доволен и на том!..
8. Колка и Жожга
Жили-были в давние времена два удалых, добрых молодца Колка да Жожга. Загуляли молодцы, отбились от людей добрых и пошли гулять по Волге-матушке, разбивать бусы-корабли да грабить торговых гостей.
Становились они станом в Жигулях, в пещерках потаённых, и сносили они туда всё награбленное добро-богачество
И серчал на разбойников Грозный царь, да что ты с ними поделаешь? И близок локоть, а не укусишь. Да напал удалый разбойный народ на царский орлёный корабль, ограбили его, царских служивых людей перебили, а царского посла связали и в Волгу бросили
И так прогневался на Колку с Жожгой Грозный царь, что собрал противу них рать несметную.
Как прослышали атаманы про царев гнев, и стало им страшно. Становились они на бережке, скликали голытьбу поволжскую во единый круг, говорили им такое слово:
А и полно нам, братцы любезные, народ смущать, торговых гостей грабить, корабли на дым пускать, а пуще того, царёвы орлёные корабли: Дошла до нас весточка нерадостна: поразгневался на нас Грозный царь Иван Васильевич Высылает он противу нас рать свою великую, хочет нам, лихим разбойничкам, головы снести по самые плечи могутные Надо нам будет грехи великие замаливать, приутишить сердце батюшки Грознаго царя. Его сердце неуёмчиво; оно, сердце-то, что ни день все пуще гневом распаляется!.. А как повалит на святую Русь басурманская сила могучая, отколе солнце красное на заре встает, так и станем мы, братцы любезные, супротив нея; мы ту силу басурманскую своей грудью выстоим; не допустим зла-татарина на святую Русь, потому он, поганый, похваляется. «Я-де всю святую Русь с головнёй пройду, я ни ребят, ни жен не помилую; церковь Божью на-тло разорю!..»
Становились люди разбойные заставой могучей; выжидали они силу басурманскую Набегал на них сам поганый царь, набегал неверный Кудреянище. Выкликал он себе супротивника из стана разбойного, говорил, похваляясь неподобно:
Вы идите, люди неверные, поклонитесь мне, царю, дарами богатыми. И о ту пору я вас помилую, буду брать с вас дани-пошлины А не то я всю святую Русь с головнёй пройду, не оставлю ни ребят, ни жен Ещё церкви Божьи на-тло разорю
Выходил на смертный бой атаман разбойный Колка, рукава по локоть засучивал, сапожки сафьянные подтягивал, шапку-мурмолку на правое ухо заламывал. Не сизые орлы слеталися, сходилися удалые богатыри; они бились, ратились три дня и три ночи без роздыха, до конца борьбы не доваживали, разнимали руки железныя, друг другу челом били, расходились в стороны по-честному
Пуще прежнего царь порасхвастался. Во всю голову кричит, горы-гаркает:
Али сильно-могучие богатыри на Руси перевелись, что не могут одолеть меня, татарина?..
Выходил из стана разбойного Жожга на смертный бой. Рукава по локоть засучивал, сапожки сафьянные подтягивал, шапку-мурмолку на ухо на правое заламывал, говорил царю такое слово:
А и что ты больно рано похваляешься, поганый царь? Еще кому Бог пошлет одоление в честном бою, то неведомо!.. Одолею я тебя, и тут, станешь ты меня о милости просить, да уж я тебя в те поры не помилую
Ухватились удалые, добрые молодцы бороться, грудь о грудь сошлись, словно корни сплелись руки их железные, да ни тот, ни этот не ворохнётся О ту пору у царища Кудреянища ножка правая подогнулась, и вогнал его разбойник в землю по-колень
А уж в чистом поле пыль столбом валит, поспешает сила ратная царя Грозного над разбойным людом суд чинить Нападала рать московская на разбойный стан, избивала всех разбойников до единого Настигала Жожгу в чистом поле калёна стрела, пробивала сердце его ретивое. Не вздохнул удалый, добрый молодец, припадал он к матери сырой земле. Только мать о нем и горевала
И вставал царище Кудреянище на ноги резвые, похвалялся он силою-удачею. Выводил орду на рать великую, побивал ее и на Москву пошёл
Уж ты, Грозный царь, Иван Васильевич!.. Ты почто убил разбойника бессчастного?.. Не разбойника убил ты в чистом поле; ты убил свою заступу верную Как не стало заставы разбойничьей, стало некому силы басурманской грудью отстаивать.
9. Март-озорник
Звал Март соседа своего, Апреля, в гости:
Приходи да приходи, соседушка; посидим, побеседуем с тобой о том, о сем!.. Чего нам с тобой друг друга чураться!..
Апрель парень простой, душа нараспашку.
Что ж, говорит, ладно. Буду у тебя!..
А Март всегда озорной был, всегда шутки разные шутил со зла надо всеми.
Посмотрел Апрель в окно, видит, снег уж сошел, он запряг таратайку и поехал к Марту в гости на колесах.
А Март только того и ждал. Надул щеки, растряс из рукава снегу видимо-невидимо, напустил морозу лютого, ни дать, ни взять Ноябрь на двор заглянул. Что ты с ним поделаешь?.. Застрял Апрель со своей таратайкой в сугробе, ни взад, ни вперед двинуться не может
А Март-месяц, знай себе, втихомолку посмеивается, рад, озорник, что с соседом шутку такую сшутил.
Разобиделся Апрель на него, повернул домой. «Никогда, говорит, больше к тебе не поеду, хоть в ноги кланяйся, проси!..»
Да отходчив был Апрель. Мало времени прошло, и забыл он об этой злой шутке.
А Март не унимается. Пришел к нему и говорит:
Что, соседушка, не довелось нам повидаться с тобой да по душам покалякать. Приезжай ужо ко мне, родимый, авось погода лучше будет. Да ты бы, отец, того на санках бы
Ну, что ж, говорит Апрель, можно и на санках попытать.
А он уж очень прост был, Апрель-то. Ну, вот только он сани запряг, только за ворота выехал, а Март его уж сторожит; напустил тепло, всю дорогу раскиселил, грязь непролазная, куда там на санях ехать!.. Что ты будешь делать? А не ехать нельзя, разобидится на него Март-месяц!..
Вот и говорит Апрель другому своему соседу:
Так и так, братик Май! Надоумь, что мне теперь делать, как быть?..
Подумал-подумал Май, да и говорит:
А ты вот что, братан, сделай. Запряги-ка ты телегу, на нее сани взвали да дощаник и ступай в путь-дорогу.
Так Апрель и сделал и, спасибо доброму Маю, блогополучно добрался к Марту то на колесах, то на санях, а иными местами на дощанике вплавь.
Подивился Март на Апреля, даже позеленел от досады: выходит так, что он сам в дураках остался, вместо того, чтобы самому над Апрелем потешиться!..
Вот и стал он к Апрелю приставать:
Скажи да скажи, соседушка, кто тебя этому надоумил?
А Апрель и признайся:
Да меня Май надоумил!.. То-то прост уж больно был он.
Вот с той поры Март и злобится на Май-месяц.
Подожди, дай срок, сказал он в сердцах, я тебе штуку устрою!..
С той поры в Мае всегда нет-нет, да и ударят мартовские морозы А кто этому причинен?.. Все он, Март-озорник. Сердится он на Май-месяц за советы его Апрелю, вот и шутит над ним шутки неладные. А от этих шуток у Мая чистое горе: и яблоня, и груша, и вишня гибнут в цвету, и озими страдают, и трава туго в рост идет
Уж такой-то этот Март-месяц озорной да непутевый, и не приведи, Господи!..
10. Водяные цари
Жили-были два водяных царя один в озере Кушт[1], а другой в Онего[2]. Жили они весело, без лиха-горя, потому что достатки у обоих были xopoшие, озера полноводные; лежать они между крутыми горами, поросшими лесами. А в озерах рыбы всяческой видимо-невидимо.
Только вот куштозерский-то царь больно любил в кости играть: ничего бы ему не надо, хоть впроголодь сиди, только дай либо в тавлеи, либо в кости поиграть.
А онежский водяной тоже мастер был в кости поиграть. Познакомились как-то водяные цари, и зазвал Онего Кушта к ceбе в гости.
Давай, говорит, в кости перекинемся.
А Куштозерский царь водяной тому и рад.
Ну, что же говорит, давай, пожалуй!..
Вот и начали они кости метать. Кто их там знает, счастье ли царю Онего шло, или кости метать он наловчился, а только что ни метнет кость, всё ему прибыль выходит, а куштозерскому царю всё убыток да убыток. И проиграл куштозерский царь онежскому все свои деньги, какие у него были, а тот ему и говорит:
Что ж, будем еще играть?
Да у меня нет ничего!
Как нет ничего? А озеро-то? А вода?.. Ну, да и рыба тоже? Подумал-подумал куштозерский царь и махнул рукой.
Ладно, говорит, давай дальше играть, может статься, я у тебя отыграюсь.
Начали они снова играть, и в скорости выиграл у Кушта царя Онего-царь и всю воду, и всю рыбу куштозерскую, так что Кушту-царю стало впору хоть в батраки идти. А Онего улыбается и говорит:
А что, соседушка, еще не сыграем?
Обомлел куштозерский царь да и говорит:
Все я уж проиграл, что ж мне еще на кон ставить?
А ты себя закабали?..
Махнул рукой царь-Кушт и на это, метнули кости, и вышло, что Онего опять выиграл.
Ну, сказал Онего-царь, теперь будет!.. Не царь ты теперь; иди ко мне в батраки, заслуживай свой проигрыш
Заплакал царь Кушт, однако, делать нечего. Отвел воду из Кушт-озера в Онего, рыбу перегнал туда же, да и сам в Онего перебрался и стал служить царю Онего.
И пересохло озеро Кушт вовсе; ни капли воды в берегах нет; и что диковинно, рыбы-то нигде не найдешь, а прежде Кушт-озеро славилось всякой рыбой.
С горя да с досады на себя взялся, наконец, царь-Кушт за ум, приналег на работу, и так он царю Онего угодил, так по душе ему пришелся, что вскорости тот за его труды весь его проигрыш зачел, и воду, и рыбу, и деньги ему вернул.
Иди, говорит, к себе в Кушт-озеро. Живи помаленьку. И будем мы с тобою в дружбе жить!..
Ну, вот и вернулся царь-Кушт к себе в озеро, и откуда ни возьмись и вода набралась, и рыба заиграла в воде, и всё пошло по-старому да по-хорошему.
Однако, с незапамятных времен один раз в десять лет озеро Кушт диковинным образом пересыхает да так, что на месте озера не остается ни капли воды и ни единой рыбины. Мужики, что в окрестностях живут, знают это и теперь не дивятся.
Видно, говорят, опять наш водяной в Онего в кости играть пошел да проигрался. Не замай, отыграется, либо долг свой у царя Онего выслужить и назад вернется.
Так оно и на самом деле сбывается.
Высохнет всё озеро, словно лужа, а там, смотришь, мало погодя, и опять водой полным-полно!..
11. Сестры-лихоманки
Жили-были семь сестриц-лихоманок[3] в преисподней, в аду, одна другой краше: одна безрукая, другая тощая, третья слепая, а то безногая. Красавицы писаные, хуже смерти. Одну звали Огневица, другую Трясавица, третью Ознобица, четвертую Комуха, пятую Веретенница, шестую Костоломка, а седьмую Болотница
И как больше всего любили сестрицы-лихоманки тепло, то и жили они в преисподней; там им и место бы. Да и в преисподней не всегда тепло бывает: порой ударит мороз, выстудит ад, и полезут сестрицы-лихоманки на свет Божий искать пристанища по теплым избам и домам, где грешные люди живут.
Вот вышли лихоманки из преисподней, идут путем-дорогой, от холода ежатся, руки потирают, голодные, злющие-презлющие.
Только бы найти нам виноватого, грешного человека! сказала Огневица. Я бы его разожгла, да и сама бы около него погрелась!..
Эх, сказала Трясавица, только бы найти мне виноватого, я бы его так стала трясти, что сама бы согрелась!..
А я бы на него озноб с себя спустила! сказала Ознобица.
Что, сестрицы, сказала Лукавица, время-то нынче для нас самое тяжелое, начало года. Куда ни сунься, бабушки-ворожейки смоют тебя с притолоки своим снадобьем!..
Не замай, сестрица, молвила Безумица, мы и бабушку-ворожейку к рукам приберем.
Эго точно, добавила Костоломка, я ей самой кости изломаю.
Только седьмая сестрица, Болотница, молчала да про себя думу крепкую держала.
Вот подходят сестры лихоманки к околице села, Болотница остановилась и говорит:
Вот что, сестрицы, вы там как хотите, ступайте по теплым избам, а я на болото пойду.
Да ты там смерзнешь, сестрица! говорят лихоманки.
Ничего Болотница им не сказала в ответ, в пояс поклонилась и пошла в стыд и вьюгу на болото подлесное, сирота-сиротой, такая смиренная
Покачали головами сестры-лихоманки и разбрелись по избам. Только они ведь несуразные, лихоманки-то: ни двери в избу отворить не умеют, ни порядком в избу войти. Вот и стали лихоманки в сенях у притолоки такие жалкие да несчастненькие, глядеть на них так слеза прошибет. С голоду-то они смиренницы, на всё покорные.
Вот стоят лихоманки у дверей и ждут, когда кто выйдет из избы виноватый, либо грешный. Тут они на него набросятся и начнут его душить, ломать, трясти, колотить, огнем жечь.
Только глядь-поглядь идут по избам бабушки ворожейки, и четверговую соль несут из семи печей и уголь земляной, что в ночь на Ивана-Купала он из-под чернобыльника вырывают.
Ну, шушукаются сестры, беда: все запасы для снадобья, чтобы нас смывать, с собой несут. Лихо нам будет!..
А мы их-то! говорит Костоломка
Подошла бабушка-ворожейка, да как глянула на гостеек незваных, непрошеных, сразу их в лицо признала, да и говорит:
Чур меня!.. На людей вы за собой лихо маните, лихоманки.
Что ты с ней будешь делать, с бабкой?
Повысили носы сестрицы лихоманки, пошли, несолоно хлебавши, по другим дворам, только и там их ждали, да поворот от ворот указали. На одном дворе на воротах углем написано «дома нет», ну, и лихоманке тут делать нечего, она мимо и проходит; к другому хозяину в избу лихоманка и войдет, а он либо лицо сажей вымазал, либо лежит в вывороченном тулупе, его и не признаешь, кто он таков!..
Сунься к третьему, опять не ладное дело: у него на шее ожерелье из змеиной кожи надето, либо из восковых шариков от страстной свечки.
Не может никак лихоманка к человеку виноватому подступиться, хоть волком вой!..
Закоченели, застудились лихоманки, да так-то всю зиму лютую и промаячили голодные, бесприютные, где попало.
Как в преисподней растопили печь, они туда скорей. Только тем и спаслись.
Приходят в ад. «Вот, думают, мы-то живы, а Болотница, чай, вовсе на стуже загибла!..»
А Болотница им навстречу и выходит, такая сытая да румяная, веселым-веселешенька.
Здравствуйте, говорит, сестрицы мои любезные. Уж вы где же это маялись?.. Сколько, я чай, маяты за зиму на себя приняли. Глянуть на вас жаль: отощали вы вовсе, не то, что я.
А ты где же была, сестрица? спрашивают шесть сестер лихоманок.
Я-то, что ль? А я, сестрицы, как на болото нашла, повстречала мужичка, что грешным делом в болото провалился. Села я на него, начала его душить, знобить, ломать всячески. Он меня в избу к себе занёс. Сначала он меня кормил, поил, холил да грел, потом баба его, потом старуха-бабка, а там и у ребятишек я у всех его перебывала. Да и всю деревню потом обошла. Ничего, весело да сытно жила, работы много мне было!.. И напрасно вы бабам-ворожейкам верили, разве они нас отвести могут?..
Завидно стало на нее сестрам-лихоманкам.
Ладно же, сказали они, дай срок, ужо мы не плоше тебя заживем, как пойдем народ честной подстерегать по дорогам, путинам прямоезжим, по рекам, озерам да по болотинам.