Их убили? Всех троих?
Гибсон лишь кивнул в ответ.
Сэр Робан вовремя нашел тебя. И принес назад. Вместе с твоим лейтенантом.
С Кирой?
Забыв об осторожности, я снова попытался сесть и тут же пожалел об этом боль пронзила меня.
Гибсон затих, и на мгновение мне показалось, что он сам упадет в обморок, словно нарколептик, сраженный глубочайшей усталостью. Но когда боль успокоилась, я увидел, что он открыл глаза и наблюдает за мной.
В чем дело? спросил я и поморщился, неловко повернувшись и дернув корректирующее устройство, которое Тор Альма закрепила на моих ребрах.
Схоласт вздохнул, поправляя манжету длинного рукава:
Твой отец хочет видеть тебя, как только ты будешь в состоянии.
Скажите ему, пусть приходит, машинально огрызнулся я.
Это было очень обидно. Ни родителей, ни Криспина рядом со мной. Только Гибсон, мой наставник. Мой друг.
Слабая улыбка едва затеплилась на его морщинистом лице, и он похлопал меня по плечу покрытой пятнами рукой.
Ты же знаешь, Адриан, твой отец очень занятой человек.
Меня пытались убить! Я показал на повязку вокруг ребер. Думаете, он не мог найти время, чтобы проведать меня? Он вообще приходил? Хотя бы раз? А мать?
Леди Лилиана не соизволила это сделать, нет. Гибсон шумно втянул воздух. Она велела уведомить ее, если тебе станет хуже. Что касается твоего отца то
Это все, что мне нужно было услышать.
То он очень занятой человек, закончил я его фразу.
Слова были пустыми и хрупкими, словно ударопрочное стекло, пробитое пулей, осколки которого не осыпались лишь до тех пор, пока кто-нибудь их не потревожит.
Твой отец просил тебя подумать, как твои повреждения отразятся на репутации вашего дома.
Я навсегда запомнил, как Гибсон отвел взгляд, произнося эти слова, запомнил и то, какую боль они мне причинили.
Потрясенный, я зажмурился, стараясь сдержать подступившие слезы. Одно дело понимать рассудком, что родители не любят тебя, и совсем другое почувствовать это.
Он велел вам так сказать?
Но ответа не последовало, что лишь подтвердило мою догадку. Посмотрев на Гибсона еще раз, я поразился тому, каким усталым он выглядит. Под серыми глазами старика появились темные круги, а между пышными бакенбардами проступил тонкий пунктир щетины. Я подумал, что этот человек просидел в кресле рядом со мной почти пять дней, все то время, пока я не приходил в сознание. В каком-то смысле у меня все-таки был отец, но его маску никогда не повесят под Куполом изящной резьбы.
Вам нужно поспать, Гибсон.
Да, теперь можно, когда я знаю, что с тобой все хорошо.
Схоласт забрал у меня воду и поставил на стол, рядом с моими вещами и медицинскими инструментами.
Как можно скорее поговори с отцом.
Гибсон Я ухватился здоровой рукой за его манжету; ремни натянулись, пальцы ослабели и онемели. Он все отдаст Криспину.
Учитель посмотрел на меня безжизненными, словно покрытый мхом камень, глазами:
Что он отдаст Криспину?
Не опасаясь видеокамер, микрофонов и всего прочего, спрятанного в комнате, я описал в воздухе круг ладонью и поморщился:
Все.
Гибсон задумчиво постучал тростью по полу:
Он еще не назвал наследника.
Но разве он не сделал что-то вроде представления? После Колоссо.
Я чувствовал, что прав, и наверняка сжал бы руки, если бы одна из них не была заключена в рукавицу.
Ничего похожего. Гибсон снова постучал тростью. После нападения на тебя и выхода твоего брата на Колоссо а это, насколько я понимаю, было ужасно у него не нашлось времени сказать что-то еще. Плебеи пришли в восторг от твоего брата. Я слышал, что Криспин был чуть ли не галантным.
Галантным? Я едва не рассмеялся и почувствовал внезапное желание сплюнуть на пол. Во имя Черной Земли, Гибсон, Криспин настоящий маньяк! Да отвяжите же, черт возьми, мою левую руку, чтобы я мог пить самостоятельно!
Учитель исполнил просьбу и протянул мне стакан. Чувствительность вернулась к пальцам, и я обхватил тяжелый прозрачный пластик. Прыгающий дьявол Марло на стене словно бы усмехался, глядя на меня, и я сжал стакан с такой силой, что тот затрещал.
Он знал! Он слышал, что сказал отец!
А что сказал твой отец? спросил Гибсон, наклонив трость.
Я поведал ему и о моем провале на переговорах с факционарием гильдии, и о совещании обо всем. На мгновение я закрыл глаза и, наверное, уже в сотый раз уронил голову на пуховую подушку. А затем задал вопрос, который больше всего меня тревожил, решив, что так будет лучше, чем позволить ему и дальше терзать душу.
Что они теперь со мной сделают?
Гибсон ответил с удивительной для такого вопроса твердостью и спокойствием, тем самым напомнив мне, что он схоласт, обученный придерживаться логики в любых обстоятельствах:
Об этом не было объявлено. Твой отец не называл тебя своим наследником, и если дело обстоит так, как ты говоришь, то никаких юридических трудностей не возникнет. А простолюдины охотней примут Криспина, как я уже говорил. Во всяком случае, поначалу.
Посмотрим, надолго ли.
Адриан, Гибсон положил легкую, как бумага, руку мне на плечо, твой отец всегда считал тебя слишком добрым. Слишком мягким, чтобы править людьми.
Это все из-за представительницы Гильдии шахтеров
Я поставил стакан на подоконник у изголовья кровати и постарался перевернуться на бок.
Нет, не из-за нее, возразил Гибсон, опустился в кресло и откинулся на спинку; его взгляд опять соскользнул с моего лица к высокому окну. Твой отец хищник, Адриан. Самый настоящий хищник. И он убежден, что все лорды должны быть такими.
Я сел и скривился от боли в боку, прижав руку к медицинскому устройству.
На этих рудниках умирают люди. Радиация, Гибсон
Наставник, казалось, не слышал меня и продолжал говорить, не повышая голоса, приглушенным шепотом, похожим на шорох ветра в источенных временем скалах.
Он, твой отец, считает, что власть должна быть жесткой.
Внезапно в его тоне проявилась требовательность педагога:
Адриан, назови мне восемь видов повиновения.
Я начал перечислять:
Повиновение из страха перед болью. Повиновение из прочих страхов. Повиновение из любви к личности иерарха. Повиновение из преданности трону иерарха. Повиновение из уважения к законам, людским и божественным. Повиновение из благочестия. Повиновение из жалости. Повиновение из почитания.
Какое из них самое простое?
Я моргнул, поскольку ожидал более пугающего вопроса.
Из страха перед болью.
Только это ему и было нужно, чтобы я почувствовал весомость сказанного.
Закон рыб, улыбнулся Гибсон. Совершенно верно. Так правит твой отец, и Криспин будет править так же. Вот почему отец доверяет ему больше, чем тебе. Понимаешь? Он делает тебе комплимент, хотя сам не догадывается об этом.
Не найдя, что ответить, я с негодованием отвернулся. Все это было нехорошо. Неправильно.
Так нельзя управлять людьми.
Все, чего хочет твой отец, это давить. Получить от этих рудников как можно больше, чтобы купить у Имперской канцелярии титул барона и возвысить свой род над домами других пэров.
Но зачем? пробормотал я, чувствуя, как усиливается в боку тупая, обдающая жаром боль. Еще больше руды и сервов, чтобы добывать ее. Еще больше того же самого
Голос Гибсона внезапно изменился, словно звучал теперь издалека:
Когда-то все лорды думали так же, как твой отец, считая ресурсы лишь топливом для продвижения к цели. Они погубили и себя, и саму Землю. Бессердечие твоего отца оправдано лишь тем, что он может найти другой мир, когда этот будет истощен.
Пока он говорил, в глазах у меня потемнело, и я сумел сказать только:
Это не оправдание.
Схоласт похлопал меня по плечу:
В этом-то и разница между вами.
Если я и собирался ответить, то не успел. Темнота накрыла меня, высыпаясь, как песок.
В моем сне я шел в одиночестве под узкой аркой, отделяющей от кладбища мавзолей, в котором покоился прах моих предков. Сколько раз я оказывался здесь во сне, хотя наяву побывал лишь однажды? Когда хоронили мать моего отца леди Фуксию, я был еще маленьким мальчиком. Я плохо знал ее, но впервые в жизни видел покойника. Впервые встретился со смертью. Этот запах, эти воспоминания навсегда остались со мной. Они преследовали меня повсюду, и часто, став свидетелем чьей-либо смерти, я вспоминал этот приторный запах мирра, дым от свеч с ладаном, гудение капелланов и Эусебию, спускавшуюся во главе погребальной процессии по гулким ступеням нашего некрополя. В моем детском восприятии отложилось не то, что умерла моя бабушка, а скорее то, что нас посетила смерть. И поэтому каждый ее следующий визит вызывал в моей памяти ту процессию и те ступеньки, уходившие под землю.
В моем сне отец шел сразу за приором, неся в руках прах бабушки, а мы, его семья, шагали следом с погребальными урнами. В моей урне были глаза покойной, плавающие в голубой жидкости, у матери ее сердце, у дяди Луциана, погибшего семь лет назад из-за крушения флайера, мозг. Черный, как сама темнота, саван накрывал огромную статую бабушки, поднимающуюся от неровного пола среди сталактитов. Я слушал, как капала вода с каменного потолка, падая в лужи, гладкие, как зеркало. Когда я сорвал этот покров, под ним оказалась статуя моего отца, а вовсе не бабушки. И она была живая, на меня смотрели глаза, похожие на умирающие звезды. Я выронил урну, и она разбилась о пол пещеры.
Каменные руки статуи схватили меня и подняли в воздух. Пещера исчезла, превратившись в дым и темноту, и только красные глаза призрака моего отца никуда не делись. Я вырвался из его рук и бросился через невидимый портал, окруженный масками тридцати одного лорда Марло, тускло-белыми в бесконечном мраке. Словно ныряльщик в холодной давящей глубине, я задохнулся и потерял ориентацию. Ужас когтями вцепился в меня, и я проснулся, как мне показалось, проснулся целым и невредимым. Гибсон все еще стоял здесь, высокий, каким никогда не был в моей памяти. Сутулая спина выпрямлена, волосы приведены почти в идеальный порядок, а взгляд острый, словно скальпель.
Я с легкостью испортил эту картину, отвлекшись на ноздри моего наставника, разрезанные в знак совершенного им преступления.
Иногда я думаю, что память подводит меня, затерявшись в столетиях, прошедших с моей юности. Время от времени гадаю, не перекрывают ли более поздние воспоминания те первые кошмары. Но даже если мне опять пригрозят отрубить за это голову, я без колебаний готов поклясться, что именно так все и было: я видел увечья Гибсона еще до того, как ему их нанесли.
Я состарился и снова помолодел, прежде чем смог осознать все это.
Глава 9
Хлеба и зрелищ
Через неделю с моих ребер сняли корректив. Хотя предплечье все еще было сжато похожим устройством, я с намерением выполнить приказ поднял свою слабую плоть с кровати. Обуться, пользуясь одной рукой, оказалось слишком сложно, но звать на помощь служанку я не стал и поэтому отправился босиком. Со мной и так достаточно нянчились. Кроме того, я хотел, чтобы отец увидел мое состояние. Спустившись на лифте до нижнего этажа Главной башни, я добрался по подземной рельсовой дороге до капитолия префектуры. Это треугольное здание рядом с замковым барбаканом было увенчано центральным куполом, а квадратные башни по его углам стилизованы под колокольни древних соборов. Привлекая своими босыми ногами взгляды одетых в серую форму логофетов военного министерства, я прошел по выложенному на полу ротонды гербу Марло и направился к самой высокой из башен.
Кабинет отца находился наверху, за круглой металлической дверью. Ее охраняли сэр Робан Милош и декурия вооруженных копьями гоплитов, облаченных в черные керамические доспехи и красные плащи. Лица их невозможно было различить.
Молодой мастер! улыбнулся мне рыцарь-ликтор. Рад видеть, что вы уже встали на ноги. Он шагнул вперед. Пришли повидаться с отцом?
Я утомленно кивнул, ощущая неловкость из-за тяжелого корректива, сжимающего и пронизывающего мое предплечье. Пряча от чужих глаз медицинский агрегат, я завел руку за спину и умудрился даже не поморщиться, задев этим экзоскелетом свои ягодицы.
Насколько я понимаю, сэр, мне следует поблагодарить вас.
Робан взмахнул кистью с обычной своей грубоватой грацией:
Это моя работа, сир.
Но я не принял отговорок, а положил здоровую руку ему на плечо не столько в знак признательности, сколько для того, чтобы опереться, и хрипло произнес:
Тем не менее, сэр. Вы спасли мне жизнь, я наклонил голову, спасибо.
Ваш отец ожидает вас, только и смог сказать в ответ рыцарь-ликтор, вероятно просто не зная, как отнестись к такому проявлению благодарности от палатина. Или, быть может, вид моего корректива вызвал у него отвращение. Сам он был патрицием из скромного рода, если вообще не возвышенным из простолюдинов. С грубыми, нелегальными генетическими изменениями, сделанными сразу после получения рыцарского звания. Мутант, как и многие из его сословия.
Он у себя, добавил сэр Робан.
Я убрал руку, вздохнул и, выпрямив спину, оглянулся на декурию закованных в броню гоплитов со сверкающими энергетическими копьями.
Ну что ж, morituri te salutamus?
«Мы, идущие на смерть, приветствуем тебя».
Что вы сказали, сир?
Это латынь, Робан.
Не потрудившись перевести вслух, я прошагал вперед, шаркая мозолистыми ногами по мозаичному полу вестибюля.
Вы не могли бы открыть дверь? Я м-м-м
Я поднял поврежденное предплечье, опять отметив пятнышки засохшей крови там, где тонкие иглы прокалывали мою теплую плоть.
Да, молодой мастер.
Он вытянул руку, из сочленений бронированных пластин выглянула голая ладонь и нажала на прозрачную полусферу в центре двери. Датчик отсканировал рисунок вен рыцаря, щелкнул тяжелый затвор. Дверь скользнула в сторону.
Милорд! Адриан хочет видеть вас, крикнул сэр Робан.
Из кабинета донесся бас отца:
Впусти его.
Странно, что он не обратился ко мне, хотя я прекрасно его слышал. С другой стороны, он даже не поднял голову и не оторвался от голографических изображений, окружавших его монолитный стол. Я шагнул с мозаичного пола на тавросианский ковер толщиной в дюйм. За высоким креслом отца находилось большое круглое окно с видом на Мейдуа и дугу морского порта. Небо с южной стороны перечеркивали инверсионные следы ракет, доставлявших грузы на орбиту и еще дальше. Две стены кабинета занимали книжные полки. Но если в комнате Гибсона полки были набиты до отказа и этот хаос объяснялся любовью к книгам и частым их использованием, то у отца они стояли в идеальном порядке и, как я подозревал, не запылились только потому, что целая армия слуг регулярно протирала их.
Я остановился в самом центре квадратной комнаты, на границе светлого пятна от косых солнечных лучей, утопив пальцы ног в густой ковер. Стоял, склонив голову, и ждал, словно кающийся грешник перед алтарем сурового бога.
Отец в конце концов заметил меня и положил вольфрамовый стилос на стол из черного стекла, взмахом руки отключив голографический проектор. Свет шел из-за его спины, и лицо оставалось в тени. Он долго молча смотрел на меня.
Прошла целая эпоха, прежде чем он произнес:
Садись.
Я помедлил немного, две-три секунды, не больше. Отец пристально наблюдал за мной, неподвижно, безмолвно. Пришлось уступить, и я опустился на низкий стул с полукруглой спинкой напротив антикварного кресла, обитого красной кожей и отделанного бронзой. На какое-то мгновение в комнате установилась ядовитая тишина, словно бы растягивающая время невидимыми пальцами. Я выдерживал паузу. Терпение общее качество для всех пэров и даже всего сословия нобилей, но у меня в запасе был целый день, а отец, несомненно, готов был выделить для нашей встречи не так уж много минут. Я мог позволить себе роскошь терпения, а он нет.