Троих-то?
Что ж? Пожалуй, одну со стороны прихватим.
А у кого?
Найдём, знаю у кого взять: Пармен Трифоныч не откажет, у него тройка.
Ну, ладно, успокоившись, согласился приказчик.
Пожалуй, ещё кибитку выпросим.
Не надо, сани с задком есть, и в них доедем. Одно только, как бы Науму Куприянычу нам на глаза не попасть, тогда всё дело испортим.
В полночь-то, небось, спать будет.
Оно так, а всё-таки боязно.
Ничего, всё устроим, как по маслу дельце обработаем. Ты только сам не трусь.
Чего трусить? Задумал, теперь все нипочём, а всё-таки сумление есть.
В чём такое?
А вдруг обманет Степанида и не выйдет?
Если сказала, значит, слово сдержит.
Дай-то Бог. Веришь ты мне, всю душу она у меня выела!
Ишь ты, какая притча, до души добралась, ухмыляясь, произнёс урядник. Чего не скажешь? прибавил ой.
Тебе смех, чувствительности не имеешь, не любил, знать, в жизнь свою никого, так и ухмыляешься на моё положение.
Любил, брат, да забыл; а такая у меня на предмет краля была, твоей Степаниде далеко до неё.
Будет тебе хвастать-то! В солдатах ты служил, а ваш брат, я знаю, какой: насмеется над иной, и только.
Как бы не так!.. В Ярославле на зимних квартирах мы стояли, мне у офицера в денщиках довелось быть, вот где случай был.
Какой случай-то? допытывался приказчик.
Да такой: в сноху этого купца я влюбился, да и она мне глазком подмигивала. Бывало, кому что, а мне лафа от неё была; три сорочки кумачных подарила, а насчёт провизии и говорить нечего; как сыр в масле я купался, а не знал того, что мой барин за ней ухаживает. Раз я ему и попался, со свету меня хотел сжить, да не пришлось; одно только, из денщиков меня опять под ружьё перевёл, и шабаш, всё пропало.
Как же ты ему попался?
Так, разговором с ней занялся, а он и подглядел. Понял теперь?
Ещё бы не понять! Значить, приревновал.
Угадал, а то говоришь: «ты не любил» Знаю, братец, что такое любовь: змея, не змея, а пронзительна, да и теперь ещё помнится то времечко, да не поймаешь его. Зайдём, бывало, мы это с ней в сад, сядем под яблонькой, чтобы нас никто не видал, и целуемся, как голубки весной, говорил урядник и не замечал, как на глазах его появились слезинки.
Чего же ты плачешь?
Кто? я плачу?
Да; разве не чувствуешь?
Растрогал ты меня, вот что, утирая на глазах слёзы, отвечал чин полиции.
Вот и мне поверь; ты тогда в солдатах служил, значит, подневольным был, а я на воле живу, и то вот страдаю.
Твоё дело другое.
То-то и есть, а ты смеёшься.
Что ж, мне плакать, что ли! И то, видишь, заплакал, значить, не легко мне вспоминать прошлое.
В двери комнаты кто-то постучался, урядник отворил её и увидал перед собою рабочего из склада.
Ты зачем? спросил он у него.
Да вот к их милости, кивая головой на приказчика, ответил тот.
Что тебе надо, Степан? спросил приказчик.
Домой пожалуйте, Аким Петрович захворал.
Врёшь ты!
Право, ну, захворал; в постели лежит, за тобой послал.
Ступай, скажи ему, что сейчас буду.
Степан ушёл. Урядник снял с себя мундир, приготовляясь на покой, а приказчик стал собираться восвояси.
Что такое с Акимом Петровичем приключилось? Значит, плохо, если за тобой прислал, сказал он своему приятелю.
Так, знать. Обидел он меня, вот теперь и сжалился, повидать хочет, ответил тот, пожимая уряднику руку.
Завтра увидимся?
Непременно, утром у тебя побываю.
А то я к тебе забегу.
Нет, не ходи, а то хозяин опять, пожалуй, спросит, зачем ты навернулся. Давеча и так спрашивал, заключил приказчик и вышел.
* * *
В Решах, в доме Чуркина шло приготовление к празднику: Ирина Ефимовна мыла полы и подоконники, а разбойник с Осипом находились в светлице. Чуркин чистил свой револьвер, а каторжник сидел около него и покуривал свою трубочку.
Я думаю, атаман, хватит ли у нас вина на праздник: половина бочки его только осталось, после некоторой паузы сказал каторжник.
Достанет, в долг не нужно давать, а на деньги не много возьмут, такой у нас народец в деревне живёт. Нечего об этом заботиться, ответил тот, продолжая свою работу.
Как знаешь, было бы тебе о том известно.
Опять пауза.
Приказчик-то когда обещался приехать?
На третий день праздника, да напрасно: найдёт Степаниду лежащей на столе; пусть его порадуется на свою невесту. Ты понимаешь, что я говорю?
Ещё бы не понять, освежёванной будет. Как же, атаман, сам, что ли, ты ею займёшься или мне велишь?
Вместе её приготовим, у старика-то ворота не запираются, а не то и через крышу на двор проберёмся, а в сенях какие запоры?..
Можно и в окно, чтобы не будить.
Ну, там увидим, как подойдёт.
Когда же ты думаешь на работу отправиться? На первый день, что ли, оно до полуночи мы бы и обделали.
Нельзя на первый день, небось, под праздник ночь не будут спать, в село к заутрени поедут, а мы на второй, когда утомятся и уснут покрепче, к ним и пожалуем. Какой ты, брат, несообразительный!
Верно говоришь.
Знаю я, не раз приходилось на охоту ходить. Сунулись как-то мы с Иваном Сергеичем под Светлый день одного фабриканта пощупать, да чуть и не вляпались: глядим, не спят, мы назад, одну тревогу только произвели.
Кто такой Иван Сергеич?
Товарищ мой был.
Где же он теперь?
Кто его знает! Сидел в остроге, а теперь, может, и на каторге по цепи ходит. Золото, а не человек он был, на скольких языках говорил, бумажки делал, да такие, что твои настоящие.
Жаль его, сердечного.
Всех, брат, не пережалеешь. Купец у нас, фабрикант богатеющий был, Хлудов, Алексей Иваныч, чуть он его в лесу из ружья не саданул, да я удержал, так вот сейчас даже помнится.
Зачем же ты удержал?
Человек был хороший, вот я его и пожалел. Бывало, едет по лесу в Егорьевск к себе на фабрику, тройка у него лихая была, а я навстречу к нему, поклонюсь честь-честью, он и велит кучеру остановиться, подзовёт к себе и скажет: «Здравствуй, Василий Васильевич!» «Здорово, мол, все ли в порядке?» «Ничего, скажет, а сам за бумажником лезет. Нужно, что ли, тебе денег?» спросит. «Милость будет, соблаговоли, выскажешь». «Ну, и бери, сколько нужно», Сотню, так сотню, по тысяче давал, вот какой добрейший был, а с фабричными, что твой отец родной, обходился, ну, вот я и не трогал его.
Напрасно, я не стерпел бы, уходил бы его, зато сразу всё, что есть в кармане, и загрёб бы.
И вышел бы ты дурак, таких людей беречь надо, они всегда пригодятся.
Как бы не так, сейчас и выдадут.
Ну, шалишь, попробуй, выдай; жизнь ему, небось, не надоела. Вот как я тебе скажу, не только сам, даже кучеру своему о нашей встрече говорить не приказывал и сохранён за то был. Наказ своим молодцам я такой отдавал.
Осип задумался.
Ты, знать, в хороших шайках не бывал. «Бей, мол, кто под руку попадёт», а у нас не так было: все мне подати платили, а кто загордыбачит, того и постращаем. Не восчувствует, ну, пеняй на себя, расправа короткая происходила, да и не мало таких на тот свет к старикам в гости спровадили. Мы, брат, такие оброки собирали, что твой барин Бывало, разумно мы действовали.
А полиция знала о том?
Какая в уезде полиция? Она сама нас боялась, а урядники к нам в гости захаживали, вот что! Напоим, бывало, их водкой, посадим верхом на лошадь, подстегнём её, да в напутствие два кнута в спину его благородию всыпем, ни в жизнь никому о том не скажет, так и проглотит. Хочется мне опять туда вернуться, да опасно; вдвоём с тобой ничего не поделаем: мужики сейчас выдадут, мы им порядком насолили.
Значит, пожили, атаман?
Да, брат, всего видели. Исправник только злющий у нас был, он только нас и выжил из Гуслиц. Раз чуть он меня в овине не подкараулил.
Поглядел бы я эту сторонку.
Увидишь, будем живы, побываем.
В сенях послышались чьи-то шаги. Чуркин выслал Осипа поглядеть, кто там бродит; тот вышел и сообщила, что пришли староста с кузнецом.
Зачем их шут принёс?
Не знаю, в избу пошли.
Разбойник уложил заряжённый револьвер в карман и направился из светлицы в избу. Староста со своим сватом стояли посредине избы; поздоровавшись с Чуркиным, один из них сказал:
Наум Куприяныч, мы к тебе пришли за покупочкой!
Что ж, очень рад, чего вам требуется?
Водочки отпустишь?
Можно; где же посудины?
Мы их на дворе пока оставили. Почём ты с нас положишь?
Лишнего не возьму; по четыре с полтинкой, с других по синенькой беру.
Ну, ладно, деньги только до Святой подожди, вымаливал староста, а то, по случаю свадьбы мы поиздержались, прибавил он.
Не могу без денег! Сам обеднял, а водки без денег мне не отпускают, сердито ответил разбойник.
Будь отец родной, соблаговоли, продолжал начальник деревни.
Наум Куприяныч у меня есть сотенный билет, найдёшь сдачи, так получай, протянул кузнец, доставая из. мошны радужную, а то погоди недельку, заплачу и за себя, и за свата.
Сколько вам нужно вина-то?
По две ведёрки, да наливочки бутылочек по пяти.
Изволь, я разменяю, а то и без того в долг много распустил, принимая от кузнеца кредитный билет, сказал Чуркин и пошёл в светлицу за сдачей.
Ишь ты какой! к старосте и доверия никакого не имеет, прошептал себе под нос отец Степаниды.
Рассчитавшись, разбойник пригласил мужиков за стол и угостил их наливочкой.
Кушайте, дорогие гости, да не обижайтесь, что я вам в долг не дал: в такую минуту попали вы.
За что сердиться! Твой товар, ты сам его покупаешь, произнёс кузнец, вливая в утробу свою спиртуозную жидкость. А ты что не пьёшь? обратился он к своему свату.
Один не стану, с Наумом Куприянычем, пожалуй, ещё одну рюмочку можно, сказал тот.
Чуркин не отказался, чокнулся со старостой и выпил. Одной бутылки оказалось мало, подали другую; старики потребовали от себя третью; беседа затянулась, и язычки у мужичков развязались.
А ты, Наум Куприяныч, что ни говори, как ни отвиливай, а на свадьбу ко мне будешь, говорил добродушный кузнец.
Извини не люблю я по свадьбам путаться, смолоду не ходил, а теперь и подавно калачом меня туда не за манишь.
Ну, уж ладно, сам за тобой приду.
И я также, вместе, значит; возьмём под руки и поведём, не справимся, тогда девок, да баб на помощь позовём, авось, их послушает, добавил староста.
Ладно, там увидим.
Хозяин, водка готова, сказал Осип, войдя в свою избу.
Где ты её поставил?
Там в кабаке пока стоит.
Сейчас возьмём, подожди маленько, буркнул кузнец, ещё разве бутылочку раздавим, как, сват, скажешь? обратился он к старосте.
Будет, у него всего не выпьешь, пойдём, а то бабы браниться начнут, вставая из-за стола, ответил тот.
Через несколько минут старики взвалили на плечи бочонки и пошли, пошатываясь, восвояси.
Денег у них девать некуда, а в долг просят, шипел Чуркин, запирая за собой свою лавочку.
Такой уж народец, вторил ему Осип, шагая к воротам дома.
Глава 72
Аким Петрович, возвратившись из склада, почувствовал себя больным и слёг в постель: давнишняя боль в сердце возобновилась у него с большею силою. Он в то же время послал за врачом и за своим приказчиком, которые явиться к нему не замедлили. Врач нашёл состояние бального весьма опасным, но утешал его скорым выздоровлением.
Нет, голубчик, чувствую, что мне плохо, едва ли поднимусь с постели, сказал больной, подзывая к себе своего приказчика.
Тот подошёл к нему, опустив голову, и сказал:
Что прикажете, хозяин?
Ты уж прости меня, оскорбил я тебя давеча, такой уж характер горячий имею.
Напрасно беспокоитесь, Аким Петрович, за дело побранили, я не обижаюсь.
Долго ты служил мне, худого за тобой ничего я не замечал, парень ты деловой, поведения хорошего, так вот я хочу тебя осчастливить: веди моё дело так, как шло оно при мне; родные хотя и есть у меня, но Бог с ними! А ты сирота. Возьми себе вот это духовное завещание и владей моим состоянием, не забудь только о помине души моей, сказал старик, вынул из-под подушки лист бумаги передал его приказчику.
Не заслужил я, кажись, от вас, Аким Петрович, такой милости, со слезами на глазах, проговорил тот, упал на колени и начал целовать руки у своего благодетеля.
Аким Петрович от усилившейся боли не мог произнести слова; он тяжело вздохнул, закрыл глаза и впал в бессознательное состояние. Находившийся у кровати врач, вместо того, чтобы приблизиться к больному и подать ему какое-либо пособие, обратился к приказчику и начал поздравлять его с наследством; тот отвернулся от него, вышел из спальни и послал за священником. Вернувшись обратно, он нашёл своего хозяина в том же положении; врач заявил ему, что часы жизни Акима Петровича уже сочтены.
Слух о болезни Акима Петровича быстро разнёсся по посаду и достиг до родных богача-складчика; они, почуя добычу наследства, быстро собрались в доме его. приказчик и врач встретили их, удерживая всю эту саранчу от входа к нему в спальню.
Почему вы нас не пускаете к нему? спрашивал какой-то бородач, рекомендовавшийся племянником больного.
Потому что Аким Петрович опасно болен, отвечал врач.
Мне необходимо видеть его, горячился тот.
Успеете, вот придёт батюшка, тогда и увидите.
Мне-то уж, голубчик, дозволь с ним повидаться, лезла какая-то пожилая женщина.
Не могу, сказано, священника надо подождать.
Я сестра ему двоюродная.
Все равно, если бы и родная была, не пущу.
В зале поднялся шум, слышались голоса, упрекающие врача в том, что он с приказчиком хотят обобрать их родственника. Шум всё усиливался, наконец родственники умирающего ворвались к нему в спальню, но, увидав, что Аким Петрович лежит в бессознательном положении, притихли и начали оглядывать стоявший в комнате железный сундук и, увидав его запертым, успокоились.
Да вы о чем хлопочете-то? обратился к ним врач тихим голосом.
Как о чем? Небось, о наследстве! отвечал бородатый племянник, уперев руки в боки.
Напрасно беспокоитесь: есть духовное завещание, по которому вам ничего не будет.
Врёте вы! вскричал тот.
Я прошу вас не шуметь, иначе пошлю за полицией.
Вот и отлично, тем и лучше, голосили родственники, и один из них отправился за становым приставом.
Пришёл батюшка со Святыми Дарами, все высыпали к нему навстречу и подошли под благословение.
Что такое случилось с Акимом Петровичем? спросил он у врача.
Плох старик, надо бы его пособоровать и приобщить Святых Тайн, ответил доктор, вводя священника в комнату больного.
Аким Петрович находился ещё в забытье; батюшка осторожно подошёл к его постели и сел около неё на стул; доктор и приказчик стояли тут же; в спальню начали входить родные больного. Прошло ещё полчаса; старик открыл глаза и уставил их на священника, как бы обрадовавшись его присутствию. Батюшка попросил всех удалиться из спальни и приступил к исповеди; больной отвечал на вопросы его слабым голосом; видимо было, что с каждой минутой силы его падали, а по тому духовник поторопился приобщить его Святых Тайн и пригласил войти родственников, которые обратились к умирающему с вопросами о его последней воле, кому он откажет своё состояние. Аким Петрович на вопросы их отвечать уже не мог и только рукою показал на своего приказчика.
Что же это значило бы? спрашивали они друг у друга.
А то, что все своё состояние он вручает ему, показывая на счастливца, пояснил им батюшка.
Ну, как придётся: он ему не родной, мы будем по закону искать и не допустим этого молокососа ни к чему! заголосили родственники умирающего.
Вошёл становой пристав с урядником. Батюшка приступил к соборованию Акима Петровича, а через полчаса врач объяснил присутствующим, что больной отошёл в вечность. Спальня опустела, все направились в зал. Пристав объявил, что он должен приступить сейчас же к опечатанию винного склада, железного сундука и всего имущества покойного.
Едва ли вам придётся исполнить то, о чем вы сейчас сказали, обратился к приставу врач.
Не ваше дело вмешиваться в мои распоряжения! заметил ему тот.
Мы требуем от его благородия опечатания имущества ради того, чтобы не расхитили принадлежащее нам по наследству, ввязались родные Акима Петровича.