А мы должны страдать и трудиться для них? все не унимался я.
Не для них, а потому, что это наш долг, ответила мне мать с гордостью.
А как же плохие люди? Им все сойдет с рук? мне не хотелось верить, что в мире может быть так, что кто-то не ответит за свои злодеяния.
Когда-нибудь их всех накажет Господь.
А нас? спросил я с испугом.
А нам воздаст по нашим делам. Наступит день, и каждый будет отвечать за содеянное.
Когда это случится?
Никто не знает. Может, уже сегодня.
И с тех пор я иногда невольно задавался вопросом: «А может, уже сегодня?», и от мысли этой мне становилось жутко.
Годы шли. Я становился старше. Когда мне исполнилось четырнадцать, я начал подрабатывать после школы в бильярдной. Составлял шары в треугольник, подносил посетителям выпивку, а если вечерок выдавался удачным, играл с Егором Анохиным на свободных столах.
Той зимой, глядя, как хмельные мужчины спускают деньги на женщин и пойло, растекаясь пьяной толпой в надежде хоть ненадолго забыть о том, как жалки их жизни, я и Анохин решили, что ни за что не закончим свои дни, как эти мужчины. А летом мы познакомились с одним беспризорным парнем Антоном Гофтом. Черноволосым, растрепанным, ходившим все время с улыбкой. Он носил льняные штаны, которые были ему велики, и стоптанные кеды. Осенью 2005-го, в день своего четырнадцатилетия, Гофт убежал из дома, не вынеся криков и побоев вечно пьяной матери. Сперва жил на улице, а спустя три месяца решил уехать в Москву, где познакомился с эквилибристом, который гастролировал с цирком. Эквилибрист помог Гофту устроиться уличным зазывалой, и весь следующий год Антон разъезжал по стране вместе с артистами. Но после того, как одна гимнастка обвинила его в краже денег, его вышвырнули из труппы, оставив где-то в окрестностях Петербурга. Домой Гофт вернулся лишь летом 2007-го, чтобы проверить, не умерла ли его мать от цирроза. Тогда он и познакомился с Артуром Мизуровым, еще одним моим другом детства, который и свел нас вместе.
К матери Гофт так и не вернулся и по-прежнему жил на улице. Все, что ему было нужно, Гофт воровал, из-за чего его вскоре объявили в розыск. Но Антон был слишком свободолюбив, чтобы прятаться, а может, слишком глуп, чтобы понять, что беспечность может его погубить. Он все так же беззаботно разгуливал по городку, но по непонятным причинам так и не был пойман полицией. Лишь однажды стражам порядка удалось задержать его, но уже спустя десять минут Гофт сбежал от них, выпрыгнув из полицейской машины прямо на ходу.
Помню, однажды я спросил его:
Тебе не страшно? Гофт не сразу понял, что я имею в виду. Ты не боишься, что тебя поймают?
Немного страшно. Подумываю сбежать отсюда на хрен, Антон стоял, уперевшись лбом в витрину спортивного магазина, за которой стоял новенький велосипед, о котором мальчишка так мечтал.
И куда ты поедешь? я оглянулся по сторонам. Мне было тревожно гулять с Гофтом прямо в центре городка. Я боялся, что мы нарвемся на патруль, и тогда у нас обоих будут большие проблемы.
Не знаю. Да и не важно это. Если бы ты только знал, как далеко может увезти тебя эта дорога! Хренова М-2*, которую ты видишь каждый день. Если бы ты только видел Ты бы бросил все и убежал вместе со мной.
Зачем мне это?
Да затем, что мир огромен, а ты прикован к этому захолустью и даже не знаешь об этом.
* Федеральная автомобильная дорога М-2 «Крым»
Он тут же умолк, взъерошив сальные волосы.
Весной 2008-го Гофт пропал. Одни говорили, что он вернулся в Москву, другие уверяли, что он попал в колонию, а через два года до меня и вовсе дошли слухи, что Антон насмерть замерз где-то под Воронежем. Но с тех пор я смотрел на М-2 и думал о местах, в которые она могла меня увезти.
О детстве мне рассказать больше нечего. Обычная жизнь на окраине. Как и большинство детей моего поколения, я рос абсолютно бесконтрольно. Не могу припомнить, чтобы кому-то было до нас дело. Наши родители были слишком заняты на работе. Мы не понимали, к чему стремиться и что ждет нас всех в будущем. Государству тоже было не до нас.
Мы были слишком юны, чтобы впитать в себя советские идеалы. А когда власть наконец-то попытались сформировать идеологию новой России, мы были слишком взрослыми, чтобы ее воспринять. Мое поколение всегда было замкнуто само в себе. Обществу было по большому счету плевать на нас, и мы отвечали ему взаимностью, существуя словно в параллельной реальности, в роли пассивных наблюдателей. Было среди нас и активное меньшинство, но оно не имело должного влияния. Мы просто хотели сытно кушать и красиво одеваться и не имели общности даже сами в себе. Мы просто хотели, чтобы нас оставили в покое, и такой расклад устраивал всех.
Нулевые были сытым временем без особых проблем, когда все были озабочены только личным обогащением и надеялись, что мы вырастем и воспитаемся сами по себе. Тогда никто и подумать не мог, что именно этому «неудачному» поколению из 90-х придется отстаивать суверенитет своих стран с оружием в руках, и что именно на них придется опереться государству в трудную минуту. Уверен, тем, кто стоял у власти в те годы, еще не раз придется пожалеть о том, что они не учили нас понятиям «честь», «родина» и «долг». Ну или на худой конец не объяснили нам, кто есть свои, а кто чужие.
Может показаться, что это была сугубо российская проблема, но, уверяю вас, подобная картина встречалась на всем постсоветском пространстве. Я знаю немало людей, рожденных в России, кто отправился воевать за Украину или занял ее сторону. Знаю и тех, кто, родившись на Украине, отдал свою жизнь за интересы России. Но большинству моих знакомых было глубоко наплевать, и они отказались принимать во всем этом хоть какое-то участие. Для нашей страны мы были нежеланными детьми, которые напоминали ей о временах упадка, и нас всегда старались задвинуть куда-нибудь подальше. Нас это устраивало, ведь, находясь вне поля зрения зорких глаз, мы могли заниматься всем, чем нам вздумается.
Могу лишь сказать, что к окончанию школы я мечтал поскорее покинуть свой городок. На самом-то деле он был не так уж и плох. Тихое спокойное место. Но мне всегда было в нем тесно. Я мечтал увидеть тот дивный мир, что мелькал на экране телевизора и описывался на страницах книг, которые я читал. Я был взращен на американской поп-культуре, которая учила нас любить далекий и прекрасный мир где-то за горизонтом. Я никогда не осознавал это достаточно отчетливо, как сейчас, но где-то внутри меня жила мысль, что там, где я сейчас, плохо, и нужно срочно уехать туда, где лучше. В 2011-м, при первой же возможности, я уехал жить в Белгород.
Сейчас, наверное, каждый житель страны сможет показать наш город на карте. Тогда же одна половина граждан и вовсе о нас не слышала, а другая думала, что мы находимся где-то в Харьковской области. Признаться честно, я безумно люблю тот Белгород из довоенного прошлого. Тихий, размеренный, населенный зажиточными приезжими с севера. Наверное, каждый может сказать так о своем городе, но место это было действительно особенное. Небольшой уголок спокойствия. Возможно, сейчас в это трудно поверить, но тогда в Белгород стремилось очень много людей. Те, кому претили шумные мегаполисы и их суета. Те, кто просто хотел комфорта и размеренности.
С этим городом были связанны многие мои надежды. Жителям больших городов это покажется странным, но я родился в местечке с населением в десять тысяч человек, и Белгород казался мне сияющим градом на холме. И хотите верьте, хотите нет, но тогда он и впрямь был таким.
Глава 2
Мне в то время только исполнилось восемнадцать. Говорят, в этом возрасте каждый думает, что впереди его ждет великое будущее, но лично я в эту чушь никогда не верил. Там, где я вырос, мечты не сбывались, и я просто решил для себя однажды, что должен верить, что все еще образуется, и дорожил этой мыслью, как последней надеждой, которую человек хранит на смертном одре.
После переезда я устроился охранником на строительный склад. Платили мне мало денег едва хватало, чтобы заплатить за аренду крохотной квартирки на окраине города, но я был доволен, что избавился от необходимости делить с кем-то спальню. Вечера я проводил за книгами или шел выпить с Егором Анохиным. После школы он уехал вместе со мной и поступил на факультет журналистики, где познакомился со Свиренко и остальными и все чаще проводил время со своей компанией. Я же оставался один. Прогуливался по городу или просто просиживал вечера дома. Однако образ жизни, лишенный того, что помогло бы мне чувствовать себя хоть немного живым, вскоре наскучил мне, и я вдруг понял, что, даже уехав из городка, я все еще был прикован к нему. Я был ребенком бедности и все так же не видел в жизни никаких перспектив, являясь лишь оболочкой, лишенной стремлений. Мысль эта тяготила, заставляя все больше замыкаться в себе. Я стал реже выходить из дома. Мне казалось, что я лишний среди всех этих людей, идущих куда-то с важным видом. Я не мог представить себя в роли единицы этого общества.
И когда я уже собирался вернуться домой, признав свое поражение, мне позвонил Егор Анохин, от которого не было вестей уже несколько недель. Я снял трубку и услышал его бойкий голос:
Черт возьми, куда ты пропал?
Я был дома, ответил я нерешительно.
Даже не сомневался в этом, сказал он ехидно. Приходи сегодня вечером в бар напротив университета. Познакомлю тебя кое с кем. Тебе понравится.
Знаешь, я
Но Анохин уже бросил трубку.
Тем же вечером, примерно в половине шестого, я спустился в тот самый бар, где мне предстояло провести еще немало ночей, и сел за столик к компании, чьи крики я услышал уже с порога. Незнакомцы встретили меня радушно. Усадили, налили выпить и просто втянули в разговор, даже не спросив, кто я такой. Никто из них не осторожничал, не подозревал во мне плохих намерений и не боялся оставить меня наедине со своими вещами, что, в свою очередь, заставило насторожиться меня. Мне понадобилось немало времени, чтобы привыкнуть к этим людям.
Незнакомцы тем временем вели беседы, суть которых мне было трудно понять, потому как говорили они о людях, имена которых я слышал впервые. Они просто наслаждались обществом друг друга. Дима Ситников угрюмый молчун, что приехал с дальнего севера, чтобы стать известным журналистом. Он каким-то сверхъестественным образом чуял все, что творилось в городе, и будто бы знал обо всем заранее. Артем Бабак покоритель глубин подсознания. Таинственный юноша, что приехал из Харькова и думал только о том, как приблизиться к пониманию истины. Анна Мирош из Казахстана она всегда была там, где шумно и весело, и знала, казалось, обо всем на свете. Александр Свиренко местный чудак без гроша в кармане, что ходил, крича во все горло, по улицам в красном шерстяном кардигане и легких кедах на теплый носок, а под утро, когда бар уже пустел, читал всем свои стихи, такие же безумные и притягательные, как и он сам. И Егор Анохин, которого я знал всю жизнь, но теперь видел совершенно иным, спокойным и раскрепощённым.
А я был рослым, чуть странным парнишкой, который вдруг захотел стать частью этого мира. Внимал каждому их слову и, наверное, относился ко всему происходящему слишком серьезно. Я смотрел на них взглядом воришки и ждал, когда же, наконец, ухвачу свое. Но самое главное, я впервые в жизни чувствовал, что нахожусь на своем месте, что у моего появления была веская причина. Несмотря на то, что любой, кто смотрел на нас со стороны, с каждой минутой все больше убеждался в том, что перед ним сидят люди совершенно невменяемые, я впервые чувствовал себя нормальным. С тех пор, как только у меня выдавался свободный час, я тут же мчался к своим новым знакомым.
Я был очарован ими. Невероятные, голодные до жизни безумцы, готовые ввязаться во что угодно. Они нравились мне яркие, начитанные и умные, словно черти. Каждый из них уже многое видел и многое мог рассказать. Для них не существовало богатых и бедных. Им было безразлично, кто ты и откуда пришел. Они создавали свой собственный мир вдали от всяких условностей где была лишь одна ценность свобода. Свобода для всех и каждого. Они жаждали счастья. Их разум стремился в будущее, а в настоящем и прошлом их просто не было. Конечно, все они имели свои недостатки, но я не хотел замечать этого. Я хотел видеть их святыми, потому что в бесконечном бардаке, который творился вокруг, мне хотелось верить, что в этом мире осталось хоть что-то святое, пусть даже это будет кучка подвыпивших и бедно одетых юнцов. Конечно, все это было сущей глупостью. Ну и что с того? Это помогало мне жить. Помогало верить, что шаблон из бесконечной смены поколений, которые уходят, совершая все те же ошибки, рухнет, и мы наконец освободимся от всего, что нас обязывали принять как часть нашей сущности и нести за собой обременяющим грузом менталитета и традиций. Тогда я еще не понимал, что все это были просто красивые слова. На деле же все мы были зациклены лишь на себе и на иллюзии своей уникальности.
С тех пор, как я познакомился с этими людьми, моя жизнь мчалась в темпе полоумной гонки. Я много занимался самообразованием и был готов ко всему. Бежал, сиял и жадно глотал пьянящие дни. Каждую ночь мы срывались в поход по городским закоулкам и несли совершенный вздор. В основном, о литературе, поскольку друзья мои считали себя ее частью. Начиналось это с фразочек вроде: «Никто не овладел малой прозой так, как это сделал Чехов», кто-нибудь подхватывал: «А как же О. Генри?», и тут уже пошло-поехало! «О. Генри мастерски раскрывал человеческую сущность», «Сущность дело Достоевского», «Да о чем вы все? Они уже давно потеряли актуальность. Взять того же Хантера Томпсона», и так до тех пор, пока диспут не превращался в балаган. А после, далеко за полночь, мы мчались туда, где могли переждать эту ночь, чтобы завтра снова пуститься в кутерьму безумия. И меня совершенно ничего не заботило, я просто был собой. Я был беспредельно счастлив.
Нам казалось, что совсем уже скоро мы принесем эти идеи в мир. Что взрослые просто ничего не понимают. К тому же в те годы был рассвет протестного движения. Протестовали все и по любому поводу. Мы верили во все эти россказни, про народную волю и думали, что, прочитав пару заумных книжек, заставим власть имущих считаться с нами. На самом же деле, мы ни для кого не представляли угрозы. Мы были слишком неорганизованные и хаотичные и просто хотели, чтобы все было как в кино. Легко и без пота и крови. И, наверное, в плане этих заблуждений мне повезло куда больше, чем моим тогдашним друзьям. В отличие от них мне довольно рано пришлось узнать, что реальный мир суровое и жестокое место. А они жили в стерильных условиях с убеждением, что, если верить в мечту, она обязательно сбудется. Эта вера не раз аукнулась им в будущем, а за свою наивность многим из них пришлось заплатить сполна.
Глава 3
Лето 2012-го стало одним из переломных моментов, но тогда мы еще не понимали этого. Протесты на Болотной площади были в самом разгаре, и казалось, что вот-вот всколыхнутся народные массы. Однако, как мы знаем, этого так и не случилось. Были лишь громкие возгласы, но, на самом деле, никто не был готов идти до конца. Лично я старался держаться от всех этих протестных движений подальше, но для многих моих друзей это лето стало настоящим откровением.
Они вдруг поняли, что никто не собирается отдавать бразды правления просто так, и что, если аппозиция действительно хочет что-то изменить, ей понадобится нечто большее, чем пара прогулок с плакатиками. Именно тогда во всей прогрессивно-либеральной среде начало зарождаться отчаяние, которые лишь усилилось с годами. Тогда же и началась политизация общества. Пока были видны лишь первые отголоски, на которые я тогда не обращал должного внимания. Мне было еще невдомек, что совсем скоро по моим политическим взглядам будут судить о том, какой я человек. И уж поверьте, те, кто привык называть себя либералами, были не менее нетерпимы к инакомыслию, чем режим, который они так ненавидели. Но все это вскрылось гораздо позже. Тогда же мы были преисполнены духом перемен, и мне казалось, что люди вокруг меня и впрямь стремятся к своим идеалам, несмотря ни на какие преграды.