Дело не в хромоте, сказал дед. Мутный твой Пашка.
Это как? обиделся Иван за самолучшего другана. Пашка весь нараспашку! Он за меня
За тебя? Дед тоже пыхнул дымом и разогнал его рукой. Ну-ка, поведай, кто драку с китайцами учинил? Кто был первый?
Н-ну Пашке показалось, что китайцы иванятся[5] перед нами он и врезал
Он, значит, врезал, а дрались вы с Илькой?
Так оно вообще-то и было. Пашка больше подзуживал, чем кулаками махал.
Откуда, дед, ты всё знашь?
Сорока на хвосте принесла.
Иван хотел взбрыкнуть, но вдруг вспомнил про Цзинь и сник: как же он её оставит в такое время тревожное?
Дед словно учуял беспокойство внука, похлопал его по колену:
За деваху свою не печалуйся. Ванам завсегда подмогнём. Мы ж с Сюймином не разлей вода.
5
Цзинь, колокольчик мой золотой, не хмурься Ну вот, уже и насупилась, как тучка дождёвая, того и гляди прольёшься Улыбнись, солнышко! Я ж не насовсем уезжаю.
Они сидели на склоне холма среди кустов дикой смородины, невидимые с любой стороны. Зато для них открывался прекрасный вид на город, похожий расчерченностью улиц на военный лагерь, на широкий Амур и кучку серых мазанок на другом берегу там был городок Сахалян. За Сахаляном тёмно-зелёной, переходящей в тёмно-синюю, тучей лежала тайга.
С недавних пор это было их любимое место. Его нашёл братишка Цзинь пятнадцатилетний Сяосун. Смышлёный и очень наблюдательный, он давно приметил, что Иван и Цзинь маются без места, где могли бы уединиться без риска попасться на чьи-нибудь недоброжелательные глаза. И в конце жаркого апреля, когда быстро высохшая земля покрылась буйной травой, а деревья и кустарники густой листвой, Сяосун с таинственным видом подошёл к сидящей на скамейке в крохотном садике Ванов парочке и заявил:
У меня есть подарок.
Замечательно! хмуро сказал Иван, который не смел даже дотронуться до руки Цзинь. На виду у всех она держалась очень строго. Кто подарил?
Я вам хочу сделать подарок.
Нам? удивилась Цзинь и подняла на брата большие лучистые глаза. Они были чёрные, но, отражая свет, походили на маленькие солнца. Ну, делай.
Да уж, давай дари, подхватил Иван.
Идите за мной и ни о чём не спрашивайте.
Они переглянулись, но встали и пошли.
Шли долго. Сначала до конца улицы, потом обогнули тюремный двор, спустились в долину и стали подниматься по склону холма, почти продираясь сквозь заросли дикой малины и смородины.
Долго ещё? не выдержал Иван.
Потерпи, ещё немного, отозвался Сяосун и через пару секунд торжествующе сказал: Вот!
Их глазам открылась маленькая, но такая уютная полянка, что Цзинь даже захлопала в ладоши и поцеловала брата в щёку. Она сразу поняла и оценила подарок.
Иван сел на землю и обвёл глазами открывшуюся картину:
Здорово! Увидел под кустом свёрнутый трубкой войлок. А это зачем?
Чтобы пигу не застудили, для точности Сяосун хлопнул себя по заду, засмеялся и скрылся в кустах, не дожидаясь слов благодарности.
Без подстилки земля и верно оказалась холодноватой. Иван расстелил войлок, и они легли рядом. Лежали долго. Молчали и глядели в чистое небо оно показалось совсем близким и тёплым. Потом как-то сразу повернулись лицом к лицу, и небо обрушилось на их неистовые объятия. Торопясь, путаясь в складках, они раздевали друг друга, потом со стоном и вскриками спешили отдать себя, ошибаясь от неумелости, чуть не плача из-за этих ошибок, и наконец затихли, прижавшись друг к другу.
Сколько так пролежали, неизвестно. По солнцу получалось часа два. Разомкнули объятия и сели. Иван одной рукой обхватил плечи Цзинь, другой ладонью ласково провёл по её груди.
Не надо, сказала она, глядя перед собою. Уловила его недоверчивое удивление и пояснила: Не то опять всё начнётся с начала, а я очень устала.
Иван убрал руку с её плеч, обхватил свои согнутые колени.
Так вот она какая, настоящая любовь, сказал, не поворачивая головы. Я люблю тебя, Цзинь, и буду вечно любить.
А я тебя.
С того дня прошёл месяц. Ивана зачислили в рядовые Первого конного полка, начались учебные занятия, и встречи с Цзинь стали очень редкими. А тут ещё эта драка с последующей отсидкой в «холодной». Хорошо хоть одно: после зачисления в группу добровольцев Иван смог встретиться с любимой.
А куда ты уезжаешь? спросила она.
Вообще-то секрет, но тебе скажу. Хунхузы объявились. Банда больно велика. Но кончится эта заварушка, мы возвернёмся, а в осень и поженимся.
Нет, Ванья, не поженимся. Цзинь произносила его имя почти по-китайски, Ивану почему-то это ужасно нравилось. Твой фуцинь твой отец он будет против.
Тятя? Да не-е Ты ему нравишься. А ежели супротив будет, бо́гом обвенчаемся! Ну, вкрадче значит.
Как же обвенчаемся, я же некрещёная?
А ты покрестись, покуда я в отлучке. Церква-то вона рукой подать. Батюшка святый токо радый будет. Ещё одну душу к Богу приведёт.
Тоже бо́ гом? Мой папа сильно огорчится.
Как огорчится, так и порадуется ну, само собой, опосля венчания. Так завсегда бывает.
Как у тебя всё просто! Креститься бо́гом, венчаться бо́гом
Да уж, такой бежкий я!.. Ну вот, улыбнулась! Зазвенел мой колокольчик: Цзинь-Цзинь-Цзинь Иди ко мне, золотинка моя, обойму покрепче да нацелуюсь досыта. Давай цюнь[6] раскроем, покажись во всей красе дай на её наглядеться
Цзинь вдруг застеснялась:
Стыдно, Ванья!.. Вдруг заметят
Да кто ж тут заметит? А я уж так соскучился силов нету!
Иван развязал пояс на платье Цзинь, распахнул его, под ним обычно было шёлковое бельё чжундань на этот раз сразу открылось прекрасное девичье тело. Иван задохнулся от восторга и приник губами к её груди.
Ох, Ванья, и я скучаю Она обняла его рыжую голову. Сильный ты М-м-м О-о-о Хорошо-о-о И вдруг вздрогнула. Ой, ветка хрустнула! Цзинь попыталась отстранить его. Пусти, увидят
Снова хрустнула ветка: кто-то шёл напролом и прямо к ним. До Ивана наконец дошло, что надо привести себя в порядок.
Запахнись, я тож приберусь
Не бойтесь, это я, послышался знакомый голос.
Иван засмеялся:
Э-э, да это свой гаврик.
Из зелени вынырнуло лицо Сяосуна. На нём явно читался испуг. Мальчишка быстро заговорил по-китайски, Цзинь ответила, старательно завязывая пояс платья.
Иван тоже раздражился:
Чё-то стряслось, братальник? Да не лопочи, говори по-русски.
Мама из города вернулась, послушала, что люди говорят, заторопился Сяосун. По-русски он говорил лучше Цзинь. Сказывают: цюани Мукден взяли и христиан вырезали. Всех до единого! Даже китайцев не пожалели. Головы рубили, животы вспарывали
Цюани кто это? Чё за звери?
Цюани это кулаки, их ещё боксёрами называют. Ихэцюани. Они весь Китай хотят от «заморских чертей» очистить. И от русских тоже.
Неужто из-за этого зверствуют?
Они себя называют Кулак во имя справедливости.
Зверство не бывает справедливым.
Не знаю. Люди говорят я повторяю.
Цзинь слушала, и глаза её наполнялись испугом:
А ты, Ванья, говоришь: креститься!
Что?! перепугался Сяосун. Цзинь креститься?! Да ты что?! Нельзя, нельзя!! Цюани точно убьют!
Иван рассердился из-за испуга Цзинь:
Ты ж сам сказал: они в Мукдене. А мы в Благовещенске, за тыщу вёрст, поди
Сяосун не обратил внимания на его слова:
Пойдём домой, Цзинь. Мама боится, что цюани здесь объявятся.
Да с чего им тут объявляться?! За тыщу вёрст! не унимался Иван.
Цзинь, пойдём, дома ждут
Цзинь встала. За одну руку её тянул брат, за другую держал Иван. Она выдернула обе, обняла голову любимого:
Прощай, Ванья! Возвращайся скорее.
Ну ладно неохотно согласился Иван. Но наказал: Сяосун, береги сестру. Я люблю тебя, Цзинь!
Я тоже люблю. Прощай!
В последних словах Цзинь было столько отчаяния, что невольно проявлялась ужасающая Ивана мысль: Цзинь он больше не увидит никогда! Иван гнал её от себя, она уходила, но снова и снова возвращалась, принося с собой всё большую горечь и тревогу. Перемогая себя, казак тем не менее собирался в поход: перековал лошадей, свою и отцовскую, проверил и починил сбрую, наточил шашки, перебрал и смазал карабины-кавалерки, пополнил запас патронов всё делал сам, отцу было некогда, он ездил по станицам и посёлкам, собирал добровольцев. Хотя какие уж там добровольцы! Двенадцатого июня объявили мобилизацию по Приамурскому округу, и всем служилым казакам следовало стать в строй. Иван было решил, что поход добровольцев отменяется, и даже обрадовался, что не надо будет надолго расставаться с Цзинь, однако отец сказал, что пришла телеграмма об увеличении Охранной стражи железной дороги, и теперь писать просьбу об отпуске не требуется. Но поручение атамана равносильно приказу, оно остаётся в силе.
Ты, сын, конечно, имеешь такое право не идти добровольцем, а я тебя не могу принуждать, сказал Фёдор, морщась, словно от сердечной боли. Понимаю: зазноба, любовь и всё такое. Сам был молодым Но эти боксёры угрожают нам, русским, нашему делу, а через нас всей России, а Россия, тоись наша Родина, она куда важней всяких там отдельных любовей. Не будет её не будет и нас.
Вот эти последние слова отца «Не будет её не будет и нас» почему-то резанули Ивана по сердцу и оставили на нём отметину на всю жизнь.
6
Добровольцев Саяпин набрал быстро. Желающих оказалось много, потому отбор был жёсткий. Отсеянным строго-настрого наказывалось молчать. «Навоюетесь ещё», говорил Фёдор недовольным, даже не предполагая, как скоро сбудутся его слова.
Недовольны были, само собой, жёны и дети уходивших в поход. Жёны плакали ночами, дети днём: всё-таки на китайской территории шла война, и хотя Россия в ней вроде бы не участвовала, русские там были, и по ним наверняка стреляли, а пулям всё равно куда лететь и в кого попадать. Но вот казачкам и казачатам было далеко не всё равно. Они, конечно, понимали, что казакам по службе предписано, если нужно, за Отечество пострадать, однако угрозы земле российской не видели, а сказать людям всю правду Фёдор Саяпин не мог. Даже Аринушке свет Григорьевне, жене своей златовласой, бок о бок с которой прожил, почитай, с самого своего рождения недаром отцы побратимами были, а матери-подружки чуть ли не день в день родили, даже ей, от которой не хранил ни единого секрета, сказал всего несколько слов:
Про поход, Аринушка, никому ни слова. Указ атамана!
Фёдор и его добровольцы помалкивали, а «Амурская газета» печатала новости из Китая, и они отнюдь не радовали. Более того, до слёз тревожили жён и матерей уходивших на ту сторону Амура казаков.
Одиннадцатого июня боксёры вошли в Пекин, и там начались погромы иностранных представительств и убийства христиан католиков, православных и протестантов. На улицах валялись изуродованные трупы стариков, женщин и детей, и боксёры с удовольствием фотографировались на их фоне.
Ну как же такое возможно?! поражались русские, видя эти фотографии в газетах. Такой хороший народ, такие добрые люди! Откуда это зверство повылезло?!
А чего вы удивляетесь? говорили некоторые, более дотошные. Думаете, наш народ не такой? Погодите, когда припрёт, такое дерьмо из нас полезет многих в ужас приведёт.
Особую ненависть повстанцев испытали на себе китайцы «прислужники белых дьяволов». Показательно был схвачен и публично на площади Тяньаньмэнь, что у южных ворот Запретного города, императорского комплекса дворцов в Пекине, распилен пополам деревянной пилой китайский сопредседатель Правления КВЖД Сюй Цзинчен.
Арина Григорьевна «Амурскую газету» не читала, но уши-то не заткнёшь от соседей и знакомых прознала про эти ужасающие новости и, естественно, связала их с походом, куда собрались муж и сын. Слёзы, понятно, полились сами собой, но Фёдор обнял её, отвёл в сторонку, постояли они так несколько минут, ничего не говоря, и всё прошло. По крайней мере, для сторонних глаз.
Семнадцатого июня, ещё до восхода солнца, полусотня собралась на берегу Амура, версты полторы не доезжая посёлка Верхне-Благовещенского. Здесь и берег был подходящий невысокий ярок, заросший тальником, и ширина реки небольшая, саженей сто сто двадцать, да и глубина позволяла форсировать вместе с конями.
Казаки разделись догола, одежду, карабины и прочий скарб приторочили к сёдлам и пошли, ведя коней в поводу. Вода была прям парная, река подёрнулась белёсой дымкой, уже зарозовевшей в свете зарницы; тишина стояла такая, что ломило в ушах.
Шли молча, без лишнего плеска, даже лошади не дёргались, не всхрапывали. На матёре дно ушло из-под ног, пришлось плыть, держась за сёдла. Недалеко, сажен пятнадцать, поэтому снесло не очень. Правда малорослика Ильку Паршина быстрина оторвала было от седла и потащила, но шедший следом Иван успел ухватить товарища за волосы и вернуть на место. Спасённый не ругнулся даже шёпотом, только головой покрутил, словно проверил, всё ли на месте, и продолжил переправу.
Не прошло и четверти часа, как весь отряд собрался под прикрытием крупных дубов и вязов, которые вместе с мелким подлеском и кустарниками образовывали на берегу довольно густой лес. Тихо и сноровисто оделись, проверили снаряжение, чтоб, не дай бог, не звякнуло ненароком.
Заря уже разгорелась над далёким Благовещенском, который обозначился на её фоне чёрной полоской с ёлочными вершинками церковных колоколен и пеньком пожарной каланчи. Казаки все враз перекрестились на них кто знает, доведётся ли вернуться? и сгрудились возле Фёдора с молчаливым вопросом: что там дальше, командир?
Сотник отправил несколько казаков по разным направлениям оберечь отряд от посторонних глаз и, присев на поваленное дерево, развернул на коленях подробный план правобережья Амура. Войсковая старши́на не один год собирала сведения о нём по крупицам от китайских крестьян, привозивших на продажу мясо, овощи и фрукты, от своих купцов, ездивших в Маньчжурию, от завербованных агентов и даже от пленных хунхузов. Имелись в этом плане и доли Саяпиных Кузьмы и Фёдора, а также Григория Шлыка. План был начерчен землемером из городской управы, на нём хорошо были прорисованы прибрежные земли фанзы, кумирни, торговые лавки Большого и Малого Сахалянов, что напротив Благовещенска, а также мелкие поселения цунь и даже отдельные цзунцзу[7] дворы, постройки ниже по течению вплоть до окружного городка Айгуна. Но, чем глубже в маньчжурские сопки на юг и запад, тем карта становилась менее подробной: не хватало данных.
Идём скрытно, вполголоса говорил Фёдор, водя по плану узловатым указательным пальцем. Эти тропы проверенные. Общее направление на Мэрген, дальше на Цицикар. Будет много ручьёв и рек, с переправой решаем на месте. Сами ни во что не ввязываемся, наша главная задача разведка. Оружие держать наготове: возможны нападения боксёров и хунхузов. Поэтому впереди, сажён за двести, пойдёт тройка дозорных, смена каждые два часа. Списки троек у старших. Привалы через каждые двадцать-тридцать вёрст. Вопросы есть? Вопросов нет. Тогда с богом!
Ехали гуськом где-то шагом, где-то лёгкой рысью; впереди колонны помощник командира подхорунжий Прохор Трофимов, замыкал движение Фёдор. Иван с Илькой были где-то в середине.
Мерный перестук копыт, покачивание в седле располагали к размышлениям и воспоминаниям. Фёдору припомнилось, сколько раз они с отцом и дядей Гриней Шлыком бок о бок ходили в походы против хунхузов. Пожалуй, не меньше сотни. Первые годы после войны, когда побили англичан и французов и начали застраиваться станицы по-вдоль Амура отец сказывал, тогда ещё генерал-губернатор граф Муравьёв-Амурский в гости заглянул к первопоселенцам Благовещенска, то время было тихое, спокойное. Может быть, потому что хунхузам грабить было нечего. Вот когда обжились, нарастили на кости мясцо да сало, тогда и хунхузы пожаловали. И он, Фёдор, уже подрос, лет шестнадцать или семнадцать стукнуло перед первым походом в служилые не зачислен, а первых бандитов в могилку уже уложил. Правда, и сам ранен был. Как тогда Аринка за него слезьми заливалась, дядя Гриня грозился вожжами урезонить, ежели не перестанет
Фёдор вздохнул: где они, те времена? Дядя Гриня уже десяток лет на городском кладбище, кстати, вернёмся надобно могилку поправить, отец без него тоскует, и мамани пятнадцать лет как нет, от лихоманки сгорела, и бабушка Таня еле ходит