Какая трагедия, Нури! сказала Парвин. Назия была моей подругой детства. Помнишь, как мы ставили палатку под пальмами в вашем старом доме в ЖСКПТ[5]? Назия вышвырнула из нее нас обеих и объявила себя королевой палатки. Она сделала паузу, чтобы отпить вина из бокала.
Тень улыбки промелькнула по лицу Наурин и так же стремительно исчезла.
А потом проворачивала то же самое в более сознательном возрасте, Парвин пихнула Наурин локтем и визгливо хихикнула. Воровала наших мужчин без зазрения совести.
Наших мужчин?.. потрясенно переспросила Наурин.
Едва договорив, Парвин тут же захотела взять свои слова обратно. Надо было прикусить язык, а не делать таких безответственных замечаний об Асфанде. В конце концов, их с Назией интрижка была не более чем похабной сплетней, которую друзья и соседи мусолили в своих гостиных.
Не налегай на вино, Пино прошептала Наурин ей на ухо. Пожалей Сабин хоть немного. Что она подумает? У бедняжки только что умерла мать. Самое малое, что ты можешь сделать, это проявить уважение.
Не волнуйся, ответила Парвин, забыв о чувстве вины. Она прекрасно знает, какой была ее мать. И сама в состоянии о себе позаботиться так ведь, Сабин?
Наурин передернуло. Как Пино может быть такой бестактной?
Будто желая сбежать от испытующего взгляда Парвин, Сабин вскочила на ноги и пошагала к двери.
Можно я пойду наверх? спросила она, оборачиваясь к тете. Мамина комната там же, где и была?
Наурин кивнула, пораженная, что племянница спросила разрешения пройти куда-то в доме, где выросла.
Тут ничего не изменилось с тех пор, как ты уехала, дитя мое, сказала она с материнской теплотой. Иди ты в нашем доме не чужая.
Наурин подождала, пока стихнет звук шагов Сабин, а затем снова обернулась к Парвин и пристыдила ее:
Ты выжила из ума, Пино? на ее лице читалась угроза. Зачем ты так упорно лепишь из матери бедной девочки чертову злодейку?
Потому что она ею была, раздался голос от входа в салон.
Наурин резко обернулась к двери.
Злодейка. Бросила нас, сказала Долли. Слезы струились по ее щекам тонкими ручейками.
Фарид стоял за плечом всхлипывающей жены, краснея от стыда за ее внезапный всплеск эмоций и мысленно сетуя на ее неприкрытую сентиментальность. Почему бы ей не быть более сдержанной и собранной?
Здравствуй, Долли, милая, Наурин поднялась с дивана, чтобы заключить гостью в утешительные объятия. Мы вас ждали. Как ты, Фарид?
Потихоньку, ответил тот. Руки он держал на поясе. Мои соболезнования по поводу Назии. Как она умерла?
Во сне.
Лучшей смерти не придумаешь, заметила Парвин, отпивая очередной глоток. И как еще отдать дань ее памяти, если не вечеринкой. От джаназы у меня всегда все внутри съеживается. Кому нужны эти жуткие ритуалы? Пока люди льют слезы над мертвыми, они упускают краски жизни. Смерть лучше чествовать, а не увязать в ней, как в трясине. Хайна?
Вижу, ты времени зря не теряла, Пино, уже поддала! засмеялся Фарид.
Долли вытерла глаза платком и слабо улыбнулась. «Фарид, кажется, покорно плывет по течению, подумал она. Будем надеяться, так продолжится и дальше».
Скоро подадут чай, сообщила Наурин. Но Пино сказала, что для чая слишком жарко, и попросила бокал вина.
В такую жару мне без красного нельзя! хихикнула Парвин.
Нахмурившись, Наурин проигнорировала эту реплику и жестом пригласила гостей садиться.
Отвергнутая хозяйкой, Парвин сосредоточила все свое внимание на складках сари Долли, задумавшись: «Не слишком ли она разодета для подобного мероприятия?»
Где твой муж, Наурин? спросила Долли.
Кажется, проверяет генератор. В Карачи снова начались превентивные отключения электричества: в такую жару все включают кондиционеры. Не хотелось бы, чтобы мы остались без света посреди прощальной вечеринки Назии.
Тяжко скорбеть летом, подала голос Парвин, пренебрежительно помахивая в воздухе ладонью. Вайзе, Долли, отличный наряд. Очень яркий.
Наурин аж передернуло от злости. Долли неловко сложила руки на груди, защищаясь от пристального, изучающего взгляда Парвин, скользящего по ее одежде.
Я собиралась надеть фиолетовый костюм от «Элан» вздохнула Парвин. Но не захотела оскорблять память Назии, явившись на вечер ее памяти в экстравагантном наряде.
Устыдившись, Долли опустила голову, неловко перебирая в пальцах серебряный браслет. Высокомерная реплика Парвин обжигала ей грудь, но она не стала отвечать грубостью на грубость. «Я здесь ради Назии», сказала она себе. Сегодня эти четыре слова были успокоением для ее тревожных мыслей.
Тебе очень идет, ободряюще улыбнулась Наурин, похлопывая Долли по коленке.
Чья была идея устроить прощальную вечеринку вместо поминок? спросил Фарид. Это же просто гениально. Небось кучу денег сэкономили.
Не говори так, Фарид, отозвалась Долли, ужаснувшись бестактности мужа, тем более после того, что они обсудили в машине.
Наурин одарила гостей бесстрастным взглядом и громко, натужно вздохнула, чтобы показать свое недовольство. Самодовольство Фарида раздражало, но этикет мешал ей его отчитать.
Я считаю, вы правильно поступили, эхом прокатился по салону голос Парвин. Люди нынче ужасно много тратят на поминки. И в итоге всё выходит такое обезличенное. Даже горевать в открытую нельзя. Она замолчала и, запрокинув голову, залпом допила вино, уронив несколько красных капель на подбородок. Госпожа Садик, моя соседка, несколько недель назад была на похоронах своего коллеги, продолжила она, небрежно вытирая губы кулаком. Двадцать девять лет проработали вместе в банке, стали хорошими друзьями. Но бедная госпожа Садик даже не могла плакать на его похоронах. Боялась, что его жена может заподозрить что-то дурное. Да и муж госпожи Садик, весьма ревнивый тип, настоял на том, чтобы прийти вместе с ней. Представьте, что бы подумал он, если бы его жена стала оплакивать смерть другого мужчины!
Наурин грубо расхохоталась, дослушав историю. Что-то в дилемме госпожи Садик заставило ее растерять сдержанность и утонченные манеры. Будь они сейчас на обычных поминках, подобное поведение сочли бы неподобающим, неуважительным по отношению к усопшей. Но дело обстояло иначе. Своей необычной просьбой Назия освободила ее от оков похоронного этикета, социально одобряемого способа горевать. Впервые в жизни младшая сестра восхитилась великодушием старшей: умерев, та подарила ближним свободу. Теперь Наурин могла быть самой собой. Или кем угодно. Кем пожелает.
Ты пишешь что-то новое? спросила Долли у Парвин, давая Наурин возможность прийти в себя после неожиданного приступа хохота.
Я Да, запинаясь, произнесла Парвин. Но работа еще в процессе. Не знаю, куда эта история меня приведет. Пока просто пишу.
«Хватает же наглости, пьяно подумала она. Прекрасно ведь знает, что я ничего не писала с тех пор, как меня выгнали из ее издательства».
Чудесно, улыбнулась Долли. Просто надеюсь, что ты больше не пишешь тех жутких синдхских сказок. Лучше бы писала, как Назия. Ее книги живые, глубокие и смешные. Я просто влюбилась в ее предыдущий роман «Холодная война» про неврозы высшего общества Карачи. Она, как никто, умела прописывать реалистичных персонажей, Долли обернулась к Фариду и постучала пальцем по его колену: Ты знал, что Назия прислала мне рукопись в прошлом месяце? Такой прекрасный роман. Опубликую его в следующем году.
Фарид в ответ осклабился, обличая бродящее в нем раздражение.
Парвин поставила свой бокал на подставку, лежащую на деревянном столе. Как может Долли сравнивать ее изысканные творения с посредственными сочинениями Назии? Парвин писала современные адаптации синдхского фольклора, а работы Назии были нафаршированы историями людей, живших на «правильной стороне» Клифтонского моста. Просто невозможно сравнивать сказки Парвин и бульварные романчики Назии. Парвин была убеждена, что она куда более талантливая писательница, несмотря на то, что ей не удалось заслужить такую же любовь и признание, как Назии.
Назия как-то обмолвилась мне о нем, соврала она.
Вот как?.. скептично протянула Долли. Я удивлена, что Назия вообще с тобой разговаривала после она не успела закончить: суровое лицо Парвин посерело от ярости, и Долли живо прикусила язык.
Расскажи нам, о чем этот роман, Долли, попросила Наурин. Она была очень скрытна, когда дело касалось творчества. Меня интересовало, о чем ее новая книга, но она мне никогда не рассказывала.
«С чего бы ей тебе что-то рассказывать? подумала Долли. Вы с мужем вечно доставляли ей одни неприятности».
О трех мужчинах, влюбившихся в одну женщину, сказала она вслух. Назия писала об отношениях этой женщины с другими женщинами, которые любят этих мужчин.
Фарид достал свой мобильник и, сощурившись, проверил сообщения. Затем поднялся с дивана, прижал телефон к уху и, бросив громкое «Алло!», пошагал вон из комнаты. Захлопнув за собой дверь, он убрал телефон от уха и вернул его в карман. По лбу тек пот, заливая дужки очков. Он нервно снял их и промокнул носовым платком.
«Один из трех мужчин, о которых писала Назия, это я?» спрашивал себя Фарид, убирая платок обратно в карман. Сделав пару глубоких вдохов, он отогнал свои страхи, списав все на муки совести паранойю, которая не отпускала его с тех пор, как он влюбился в Назию. «Долли не стала бы публиковать книгу о наших с Назией шашнях», сказал себе Фарид.
Он громко выдохнул и принялся нажимать на телефоне кнопки, не желая сразу возвращаться в комнату и слушать, как женщины будут обсуждать тайны и интриги, которые Назия, вероятно, вплела в свою последнюю книгу.
Тем временем разговор в салоне пошел именно по тому пути, что предвосхищал Фарид.
Мне уже не терпится прочитать этот роман, Парвин сверкнула улыбкой, полной энтузиазма, пряча за ней свои опасения. Но звучит довольно автобиографично, не думаете? Или я слишком глубоко анализирую пересказ Долли?
Пино! прогремела Наурин, укоризненно качая головой. Прошу, хватит говорить подобное.
Назии больше нет. Из уважения к ее памяти пора перестать припоминать ее старые ошибки.
Она не то чтобы не права, отозвалась Долли, книга и правда в чем-то автобиографична. И да, Пино, она о нас.
И ты собираешься ее издавать? угрюмо спросила Парвин.
Успокойся, Пино, сказала Долли. Я вырежу все недостоверные эпизоды.
Парвин грозно зыркнула на нее, ей слабо верилось, что Долли сможет сделать изложение Назией их истории удобоваримым для публикации. Ее душил смутный страх, что в книге не будет ни слова о несправедливых поступках самой Назии.
Ача! А с каких это пор ты стала поборницей правды?! взревела Парвин. И как ты поймешь, где правда, а где она дала волю своему богатому воображению?
Я знаю, что поступаю правильно, с раздражением бросила Долли. Не смей поучать меня лишь потому, что тебе обидно и завидно! Кроме того, это художественная литература, тут сам бог велел давать волю воображению.
Завидно?! повторила Парвин, потрясенная такими обвинениями. Мне нечему тут завидовать.
Но тебе ведь обидно! прорычала Долли, указывая на нее пальцем. Ты все еще расстроена, что я забраковала жуткие истории, написанные тобой. Кажется, ты все никак не поймешь, что читателям гораздо лучше без твоих синдхских романтических саг. Да и кому вообще не плевать на твои попытки современной адаптации «Умара и Марви»[6]? Нынешние читатели хотят историй о шикарной жизни. А что ты знаешь о шике? Ты второсортная графоманка, бесконечно оторванная от реальности.
Слова Долли утопили Парвин еще глубже в ее болото комплексов. Она вскочила на ноги, вне себя от ярости из-за очередной жестокой пощечины от женщины, которой явно нравилось втаптывать ее в грязь.
Наурин выставила руку вперед и отклонилась на спинку дивана.
Хватит, вы обе! сердито нахмурилась она. Это прощальная вечеринка для Назии. Не время для распрей. Наурин поглядела на Парвин, затем обернулась к Долли: Выпьем чаю, а потом я прочту вам записку, которую Назия оставила в своем дневнике. Думаю, это поможет разрешить этот конфликт.
* * *
Сабин сидела в кресле-качалке в комнате матери и глядела в окно на свинцовое небо. Слезы стояли в ее глазах, подведенных сурьмой, но по щекам не текли. Комната совсем не изменилась. Деревянная кровать упиралась в оранжевые бугристые стены. Розовая простыня была аккуратно подоткнута под матрас и укрыта таким же розовым одеялом, которое Назия купила в магазине на рынке Зайнаб во время одной из их тайных экскурсий, когда Сабин была совсем еще ребенком, а Салим частью их жизни.
Розовый мой любимый цвет, сказала Назия своей четырехлетней дочери, торгуясь с продавцом. Будет отлично смотреться в нашей спальне.
Но они покупали простыни и одеяло вовсе не для этой комнаты. Та спальня осталась в доме, который им уже давно не принадлежал. Единственное, что осталось у Сабин от той комнаты, смутное воспоминание из детства: мать лежит, растянувшись на кровати подушка под локтем, ноги обернуты стеганым покрывалом, и ждет, когда Салим придет домой. Сабин всегда лежала возле нее, забывшись глубоким сном, и разбудить ее мог только тихий, будто мышиное копошение, скрип двери, возвещавший о том, что отец зашел в комнату. Она по сей день слово в слово помнит разговор родителей в одну из таких ночей.
Где ты был? спросила Назия с горячностью человека, потерявшего всякое терпение.
Мы обсуждали наш следующий шаг, ответил он с отрепетированным хладнокровием. Уже не первый год все идет не так, особенно после того, как были обнаружены подставные карты Джиннахпура[7], а тот майор заявил, что его похитили члены ДМК. Разве ты не помнишь, как они схватили еще больше наших, когда у партии обнаружили оружейные склады и пыточные? Дальше будет только хуже, Назия. Неизвестно, кого они выберут следующей целью.
Сабин провалилась в сон раньше, чем успела услышать ответ Назии. Прямо как ее отношения с матерью, этот разговор оборвался внезапно.
В отличие от комнаты из детства Сабин, эта спальня навевала мрачные воспоминания, от которых было сложно отмахнуться. Еще один аспект ее жизни в юные годы, который Сабин не сможет забыть. Однажды она проснулась и увидела, как Назия обнимает Асфанда в дверях. В таком нежном возрасте она не знала, как обсудить этот деликатный вопрос с матерью, поэтому решила промолчать и это долгое молчание в итоге обернулось натянутыми отношениями. Сидя в комнате матери, Сабин вдруг поняла, что теперь навсегда запомнит эту спальню как место, где та провела свои последние дни.
Встревоженная этим сухим фактом, она уставилась на свое отражение в зеркале: на щеках теперь блестели слезы, темно-карие глаза покраснели. Сабин постаралась отгородиться от мрачных воспоминаний, найти какие-то светлые, счастливые, связанные с этой комнатой, но не смогла.
Сабин! пронзительный голос вырвал ее из грез. Это ты?
Она повернулась к двери и улыбнулась Би Джаан, уже идущей к ней с распростертыми объятиями.
Как ты, бети? спросила экономка, обнимая ее и всхлипывая без остановки. Мне все не верится. Она была так молода.
Знаю, Би Джаан, сказала Сабин, обнимая в ответ ту, на чьих глазах она выросла из задорной девчонки в циничную, недоверчивую молодую женщину. Нашла ли она покой перед смертью?
Не знаю. Она себе места не находила, когда ты переехала к Парвин-биби.
Сабин кивнула, не понимая, как реагировать на эту реплику. Когда она была маленькой, Би Джаан была ее няней, человеком, который понимал даже ее молчание, мог утешить одним взглядом, шуткой или сказкой, искусно переплетенной с реальностью и забиравшей все тревоги малышки. Ее тепло и забота заставляли Сабин верить или, по крайней мере, воображать, что Би Джаан и есть ее настоящая мама, что всегда задевало Назию за живое.